подобно скалам среди водоворота, продолжали держаться до ночи. Наступала
ночь, а с нею вместе смерть; они ожидали этого двойного мрака и,
непоколебимые, дали ему себя окутать. Каждый полк, оторванный от другого,
лишенный связи с разбитой наголову армией, умирал одиноко. Чтобы свершить
этот последний подвиг, одни каре расположились на высотах Россома, другие на
равнине Мон - Сен - Жан. Там, покинутые, побежденные, грозные, эти мрачные
каре встречали страшную смерть. С ними умирали Ульм, Ваграм, Иена и
Фридланд.
все еще держалось одно каре. В этой зловещей долине, у подножия песчаного
склона, преодоленного кирасирами, а сейчас занятого войсками англичан, под
перекрестным огнем победоносной неприятельской артиллерии, под плотным
ливнем снарядов, каре продолжало сражаться. Командовал им незаметный офицер,
по имени Камброн. При каждом залпе каре уменьшалось, но продолжало
отбиваться. На картечь оно отвечало ружейной пальбой, непрерывно стягивая
свои четыре стороны. Останавливаясь по временам, запыхавшиеся беглецы
прислушивались издали, в ночной тьме, к затихающим мрачным громовым
раскатам.
превратилось в лохмотья, когда их ружья, расстрелявшие все пули,
превратились в простые палки, когда количество трупов превысило количество
оставшихся в живых, тогда победителей объял священный ужас перед полными
божественного величия умирающими воинами, и английская артиллерия, словно
переводя дух, умолкла. То была как бы отсрочка. Казалось, вокруг сражавшихся
теснились призраки, силуэты всадников, черные профили пушек; сквозь колеса и
лафеты просвечивало белесоватое небо. Чудовищная голова смерти, которую
герои всегда смутно различают сквозь дым сражений, надвигалась на них,
глядела им в глаза. В темноте они слышали, как заряжают орудия, зажженные
фитили, похожие на глаза тигра в ночи, образовали вокруг их голов кольцо, к
пушкам английских батарей приблизились запальники. И тогда английский
генерал Кольвиль - по словам одних, а по словам других - Метленд, задержав
смертоносный меч, уже занесенный над этими людьми, в волнении крикнул:
"Сдавайтесь, храбрецы!" Камброн ответил: "Merde!"
Глава пятнадцатая. КАМБРОН
прекрасное, которое когда-либо было произнесено французом, не следует
повторять. Свидетельствовать в истории о сверхчеловеческом воспрещено.
желать умереть - это и есть умереть, и не его вина, если этот человек,
расстрелянный картечью, пережил себя.
бегство Наполеон, не Веллингтон, отступавший в четыре часа утра и пришедший
в отчаяние в пять, это не Блюхер, который совсем не сражался; человек,
выигравший сражение при Ватерлоо, - это Камброн.
победить!
основание для будущего льва, бросить эту реплику дождю, ночи, предательской
стене Гугомона, оэнской дороге, опозданию Груши, прибытию Блюхера,
иронизировать даже в могиле, не пасть, будучи поверженным наземь, в двух
слогах утопить европейскую коалицию, предложить королям известное отхожее
место цезарей, сделать из последнего слова первое, придав ему весь блеск
Франции, дерзко завершить Ватерлоо карнавалом Леонидаса, дополнить Рабле,
подвести итог победе грубейшим словом, которое не произносят вслух, утратить
свое место на земле, но сохранить его в истории, после такой бойни привлечь
на свою сторону насмешников - это непостижимо!
трещины. Это треснула грудь под напором презрения; избыток смертной муки
вызвал взрыв. Кто же победил?
Веллингтон не начал сражения, Блюхер не закончил бы его. Камброн, этот
пришелец последнего часа, этот никому не ведомый солдат, эта бесконечно
малая частица войны, чувствует, что здесь скрывается ложь, ложь в самой
катастрофе, вдвойне непереносимая; и в ту минуту, когда он доведен до
бешенства, ему предлагают это посмешище - жизнь. Ну как тут не выйти из
себя? Вот они, все налицо, эти короли Европы, удачливые генералы,
Юпитеры-громовержцы, у них сто тысяч победоносного войска, а за этой сотней
тысяч еще миллион, их пушки с зажженными фитилями уже разверзли пасти,
императорская гвардия и великая армия у них под пятой, они только что
сокрушили Наполеона, - и остался один Камброн; для протеста остался только
этот жалкий земляной червь. Он будет протестовать! И вот он подбирает слово,
как подбирают шпагу. Рот его наполняется слюной, эта слюна и есть нужное ему
слово. Перед лицом величайшей и жалкой победы, перед победой без
победителей, он, отчаявшийся, воспрянул духом; он несет на себе ее
чудовищное бремя, но он же подтверждает всю ее ничтожность; он не только
плюет на нее, - изнемогая под гнетом многочисленности, силы и грубой
материи, он находит в душе слово, обозначающее мерзкий отброс. Повторяем,
сказать это, сделать это, найти это - значит быть победителем!
Камброн нашел слово, воплотившее Ватерлоо, как Руже де Лиль нашел
Марсельезу, - это произошло по вдохновению свыше. Дыхание божественного
урагана долетело до этих людей, пронзило их, они затрепетали, и один запел
священную песнь, другой испустил чудовищный вопль. Свидетельство
титанического презрения Камброн бросает не только Европе от имени Империи, -
этого было бы недостаточно, - он бросает его прошлому от имени революции.
Его услышали, и в Камброне распознали душу гигантов былых времен. Казалось,
будто снова заговорил Дантон или зарычал Клебер.
Сверкнули батареи, дрогнул холм, все эти медные пасти изрыгнули последний
залп губительной картечи; заклубился густой дым, слегка посеребренный
восходящей луной, и когда он рассеялся, все исчезло. Остатки грозного
воинства были уничтожены, гвардия умерла. Четыре стены живого редута лежали
неподвижно, лишь кое-где среди трупов можно было заметить последнюю
судорогу. Так погибли французские легионы, еще более великие, чем римские
легионы. Они пали на плато Мон - Сен - Жан, на мокрой от дождя и крови
земле, среди почерневших колосьев, на том месте, где ныне, в четыре часа
утра, посвистывая и весело погоняя лошадь, проезжает Жозеф, кучер почтовой
кареты, направляющейся в Нивель.
Глава шестнадцатая. QLOT LIBRAS IN DUCE? {*}
выиграл его, и для тех, кто его проиграл. Для Наполеона - это паника
{"Оконченный бой, завершенный день, исправление ошибочных мер, огромный
успех, обеспеченный назавтра, - все было потеряно из-за мгновения
панического страха" (Наполеон. Мемуары, продиктованные на острове св.
Елены). (Прим. авт.).}, Блюхер видит в нем лишь сплошную пальбу; Веллингтон
ничего в нем не понимает. Просмотрите рапорты. Сводки туманны, пояснения
сбивчивы. Одни запинаются, другие невнятно лепечут. Жомини разделяет битву
при Ватерлоо на четыре фазы; Мюфлинг расчленяет ее на три эпизода; только
Шарас - хотя в оценке некоторых вещей мы с ним и расходимся - уловил своим
острым взглядом характерные черты катастрофы, которую потерпел человеческий
гений в борьбе со случайностью, предначертанной свыше. Все прочие историки
как бы ослеплены, и, ослепленные, они движутся ощупью. Действительно, то был
день, подобный вспышке молнии, то была гибель военной монархии, увлекшей за
собой, к великому изумлению королей, все королевства, то было крушение силы,
поражение войны.
никакой роли.
Англию и Германию? Нет. Ни о прославленной Англии, ни о величественной
Германии нет и речи при обсуждении проблемы Ватерлоо. Благодарение небу,
величие народов не зависит от мрачных похождений меча и шпаги. Германия,
Англия и Франция славны не силой оружия. В эпоху, когда Ватерлоо - всего
лишь бряцание сабель, в Германии над Блюхером возвышается Гете, а в Англии
над Веллингтоном - Байрон. Нашему веку присуще возникновение широкого круга
идей, в сияние этой утренней зари вливают свой сверкающий луч и Англия и
Германия. Они полны величия, ибо они мыслят. Повышение уровня цивилизации
является их природным свойством, оно вытекает из их сущности и нисколько не
зависит от случая. Возвышение их в XIX веке отнюдь не имело своим источником
Ватерлоо. Лишь народы-варвары внезапно вырастают после победы. Так после
грозы вздувается ненадолго поток. Цивилизованные народы, особенно в
современную нам эпоху, не возвышаются и не падают из-за удачи или неудачи
полководца. Их удельный вес среди рода человеческого является следствием
чего-то более значительного, нежели сражение. Слава богу, их честь, их
достоинство, их просвещенность, их гений не являются выигрышным билетом, на
Посняков Андрей
Земляной Андрей
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Быков Василий
Василенко Иван