Чтение 80–й страницы книги ~Самоубийство~

-- В Кисловодске нет комнат? Это для меня неприятный сюрприз!

-- Поедем лучше в Ессентуки? Пошлите мне туда телеграмму, я вам
приготовлю комнату. Как жаль, что я не могу вас подождать, -- галантно
добавил Дон Педро.

"В самом деле отчего бы не поехать туда?" -- подумала Люда, отойдя от
аппарата, и взглянула на великолепные стенные часы, -- подарок Ласточкиных
на новоселье. Она тоже делала им подарки, хотя не столь дорогие. "Еще,
пожалуй, не поздно. Зайду к ним, вот и деньги возьму. Не стоит и звонить".

Дмитрий Анатольевич и Татьяна Михайловна обрадовались тому, что у Люды
будет на Кавказе знакомый, да еще солидный и теперь влиятельный человек. На
ее вопрос, сколько же ей взять у него денег, Ласточкин, подумав, ответил:

-- Знаете что, милая? Возьмите у меня все. Теперь 401 ведь и застрять
можно. А кроме того, я опасаюсь, что ценности начнут падать. Даже
удивительно, что они еще не упали.

-- А мои ценности можно быстро продать?

Дмитрий Анатольевич засмеялся.

-- Я сейчас подсчитаю и дам вам чек.

-- Чек? -- спросила Люда. -- Тогда надо будет мне пойти в банк и
проделать там разные формальности?

-- Необычайно сложные! Хорошо, я скажу в банке, чтобы артельщик
доставил вам деньги на дом. Когда вы уезжаете?

-- Послезавтра утром.

-- Вот тебе раз! -- сказала Татьяна Михайловна. -- Значит, мы больше до
твоего возвращения не увидимся? Мы ведь завтра утром с Митей уезжаем в
"подмосковную" к Варваре Петровне, и вернемся только в понедельник.

-- Да, это досадно, -- подтвердил Дмитрий Анатольевич. -- Тогда ничего
не поделаешь, берите чек. С чеком человеку получить деньги легко, а вот без
чека труднее... Ох, дамы!.. Я сейчас же сосчитаю, -- добавил он, вставая.

-- Так вы до зимы никуда не уедете, Танечка? -- спросила Люда. -- А то
поехали бы тоже на Кавказ? Отлично бы там пожили, а?

-- Не может богдыхан. Его рвут на части, -- грустно сказала Татьяна
Михайловна. -- Боюсь, как бы всЈ-таки не убедили стать министром. Скажи ему
на прощанье и свое мнение. Ты ведь не спешишь сегодня?

-- Не спешу, но долгие проводы, лишние слезы. Подумаешь, экая беда
стать министром! Ты шутишь.

-- Не шучу... Ты наверное вернешься даже не через месяц, а раньше.
Соскучишься по своей квартирке.

-- Не по квартирке. Уж очень я вас обоих люблю! -- вдруг сказала Люда,
хотя терпеть не могла "излияний".

-- И мы оба тебя тоже. Очень!.. Подумать только, что мы когда-то были в
"холодно-корректных отношениях"!

-- Это была не твоя, а моя вина.

-- И не твоя. Просто люди добреют с годами. 402

Дмитрий Анатольевич вернулся из кабинета и удивленно взглянул на дам.
"Кажется, расчувствовались? Что бы это?" Он теперь почти всегда поглядывал
на жену с беспричинным беспокойством, особенно когда она подходила к нему и
его целовала.

-- Вот вам, Людочка, расчет, а вот и чек. Я вас не обсчитал, --
натянуто-весело сказал он.

-- Митя, вы, верно, от себя прибавили! Не может быть, чтобы у меня
образовалось так много!

-- Даю вам слово, что не прибавил ни гроша.

-- А если я всЈ это потеряю или у меня вытащат?

-- Постарайтесь, чтобы не вытащили. В Англии существует страхование
против краж. Хотите, я вас застрахую? Вместо платы, привезите мне олений рог
для вина: вдруг буду где-нибудь на банкете "тамадой", -- "пей до дна!"...
Ах, славное место Кисловодск. Помнишь, Таня, как мы там катались к замку
Коварства и Любви?

-- Помню, -- сказала Татьяна Михайловна обиженно (точно она могла этого
не помнить).

-- А вас, Людочка, мы, значит, до сентября не увидим?

-- Да, до сентября.

Они никак не могли думать, что видятся в последний раз в жизни.

III

Ленин, приехав после февральской революции из Швейцарии в Петербург,
остановился с женой у своей сестры Анны Ильинишны в доме на Широкой улице.
Сестра отвела ему комнату, в ней были две кровати, стол и платяной шкаф; по
его просьбе, в шкафу были устроены полочки для книг. Больше ему ничего и не
было нужно.

Возможно, что сестра была вначале рада гостю. Но речь, произнесенная им
в вечер приезда, 4-го апреля, потрясшая его ближайших товарищей по партии,
наверное перепугала и ее. В описании этой речи у случайного свидетеля
Суханова сказано: "Приветствия-доклады, наконец, кончились. И поднялся с
ответом сам прославляемый великий магистр ордена. Мне не забыть этой
громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно
забредшего еретика, но и всех правоверных. 403 Я утверждаю, что никто не
ожидал ничего подобного. Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии, и
дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей,
ни людских расчетов, -- носится по зале Кшесинской над головами зачарованных
учеников... Он потряс не только ораторским воздействием, но и неслыханным
содержанием своей ответно-приветственной речи, -- не только меня, но и всю
собственную большевицкую аудиторию".

Если о немедленном устройстве второй, уже социалистической, революции
не думали в апреле 1917-го светочи партии, то никак не могла думать и Анна
Ильинишна. Хотя о преследованиях, несмотря на проезд через Германию, тогда
еще и речи быть не могло, она, вероятно, предпочла бы, чтобы ее брат
поселился в другом месте. Дом был большой, было множество соседей, могли
произойти неприятности, так как газеты уже писали о Ленине, печатали его
фотографии и называли его крепкими словами. Ни соседи, ни сама Анна
Ильинишна никак не предполагали, что речь перейдет в мировую историю и что
Широкая улица со временем будет называться Ленинской. Большевики приняли
старый обычай -- придавать не всегда продолжительное бессмертие людям,
называя их именем улицы.

Он тотчас принялся за работу. Теперь она была по духу той же, но
совершенно другой по форме напряженности. От прежнего образа жизни ничего не
осталось. Было никак не до прогулок, не до окрестностей, не до велосипеда,
ни даже до сплетен. Главная его работа заключалась в том, чтобы заставить
партию идти за собой.

Никто из его товарищей вначале не собирался "захватить власть
вооруженной рукой". Если б это можно было сделать не "вооруженной рукой",
многие, разумеется, не возражали бы и в первые дни. Люди в большинстве были
смелые, но в том, почти всеобщем, благодушно-радостном настроении, которое
господствовало в столице после февраля, все революционеры предпочитали
пожить более спокойно, отдохнуть от конспирации, арестов, ссылок, вести
мирную борьбу с капиталистическим строем. Сам Джугашвили-Коба, уже довольно
404 давно называвшийся Сталиным, высказывался за соглашение с меньшевиками.
Всеми было признано, что новая программа Ильича совершенно противоречит
марксизму. Отсталая в промышленном отношении страна никак не может вдруг
стать социалистической. Революция может быть только буржуазной, а строй, как
это ни неприятно, пока останется капиталистическим. Будет созвано
Учредительное Собрание, и там, разумеется, большевики займут место на самом
левом краю. Ленин же на партийных собраниях именно за такие мысли и такое
настроение ругательски всех ругал. Ему возражали, -- большинство мягко,
почтительно, даже нежно. Про себя думали (иногда в смягченной форме и
говорили), что Старик отстал заграницей от русской жизни, и ударился чуть ли
не в анархизм, в бланкизм, в бакунизм, во "вспышкопускательство". Приводили
цитаты из Маркса.

Он отвечал другими цитатами. Сам, как и прежде, по собственному его
выражению, "советовался с Марксом", т. е. его перечитывал. Неподходящих
цитат старался не замечать, брал подходящие, -- можно было найти любые.
Маркс явно советовал устроить вооруженное восстание и вообще с ним во всем
соглашался. Но и независимо от этого Ленин всем своим существом чувствовал,
что другого такого случая не будет.

Он в самом деле отстал от русской жизни, да собственно никогда ее
хорошо и не знал. Но одно ему было совершенно ясно: веками накопленный запас
ненависти, злобы, жажды мщенья -- огромная страшная сила. Если развязать ее,
эта сила унесет всЈ. "Но можно ли будет на ней и строить?" -- спрашивал он
себя и отвечал, что там будет видно.

Через много лет Троцкий сравнил его с Наполеоном. Император писал
своему начальнику генерального штаба: "Нет человека более робкого, чем я,
когда я разрабатываю военный план: я в мыслях преувеличиваю все опасности,
все возможные катастрофы. Но когда мое решение принято, всЈ забывается".
Едва ли сравнение было верно. Ленин допускал, что октябрьское восстание
может провалиться и что тогда их всех перевешают. Но в своем "плане" он с
этим не считался. План -- то есть, 405 твердое решение устроить в России и в
мире социальную революцию -- был им принят в Швейцарии тотчас после того,
как туда пришло сообщение о февральских событиях в Петербурге. А никакой
сколько-нибудь серьезной "разработки" не было ни тогда, ни даже позднее. Да
если б она была возможна и показала, что план неосуществим, Ленин, в отличие
от Наполеона, всЈ равно от него не отказался бы. Наполеон разрабатывал планы
отдельных кампаний; без каждой из них можно было бы и обойтись. Для Ленина
же социальная революция была смыслом всей его жизни.

Правда, была еще теория. Именно в 1917 году он разработал или закончил
свое странное, малопонятное, противоречивое учение о государстве. Он никогда
не называл себя гением, говорил, что он только продолжатель дела Маркса. Но,
вероятно, это свое учение считал гениальным продолжением. Оставил в 1917
году указание, что делать с рукописью в случае<,> если его убьют.
Естественно, работу о том, удержат ли большевики государственную власть, в