до болезни, что теперь он мог изъясняться только односложными словами. Но
его надо было помыть, переодеть, ему надо было дать лекарство, и хотя за
свою жизнь, такую короткую и суровую, он не знал ухода более умелого и
нежного, вынести все это ему было бы трудно и больно, если б не одно
удивительное событие, целиком завладевшее его вниманием. Событием этим было
ни больше, ни меньше, как появление на его собственной доске всех тварей
земных, шествовавших попарно в его собственный ковчег: возглавлял процессию
слон, а заключала ее, из вежливости к своим более рослым спутникам -
невеличка муха. Один совсем маленький братец со сломанной ногой, лежавший на
соседней кровати, был просто очарован этим зрелищем и своими восторгами
придал ему еще большую прелесть. А потом пришел покой и сон.
прошептала миссис Боффин.
сердца, от всей души!
собиралась прийти спозаранку проведать его, и только один Роксмит знал, что
сказал врач: "Это надо было сделать несколько дней назад. А теперь уже
поздно".
доброй миссис Боффин, которая была единственной отрадой детских лет
одинокого Джона Гармона, ныне покойного, Роксмит решил навестить к ночи
тезку Джона Гармона и посмотреть, как он себя чувствует.
спали. В ночной тишине слышались только легкие женские шаги; над маленькими
кроватками склонялось доброе молодое лицо. В неярком свете навстречу ему
поднималась то одна, то другая головка, получала поцелуй - маленькие больные
любят ласку! - и снова покорно опускалась на подушку. Малыш со сломанной
ногой никак не мог улечься поудобнее и то и дело стонал, но потом повернулся
лицом к Джонни, надеясь утешиться созерцанием ковчега, и вскоре заснул. На
многих кроватках игрушки так и остались неубранными, и эти
наивно-фантастические фигурки казались такими странными здесь, словно они
вышли из детских сновидений.
Роксмитом стали рядом, с состраданием глядя на него.
ребенка.
птичку и гвардейского солдатика и осторожно поставил все это на соседнюю
кроватку, где лежал малыш со сломанной ногой.
укладываясь спать, потом чуть приподнялся на поддерживающей его руке,
протянул Роксмиту губы и сказал:
мире, Джонни покинул его с этими словами на устах.
похоронной службы, так как им казалось, будто они слишком много обещают
умершим в загробной жизни. Но его преподобие Фрэнк, считавший, что среди
прочих (скажем, тридцати девяти) обязанностей священника есть такие,
которые, если призадуматься над ними, еще больше растревожат совесть,
отгонял от себя эти мысли.
видел много плевелов и чужеядных растений в винограднике, где ему
приходилось трудиться, и не тщился показать, что эти труды наделяют его
холодной мудростью. Он знал лишь одно: чем больше ему дает его скромный
человеческий опыт, тем яснее проступает перед ним то, что открыто
Всеведению.
горькой судьбой, довелось ему читать слова, которые смущали кое-кого из его
собратьев, но озаряли светом множество сердец, он выполнил бы свой долг с
чувством сострадания и со смирением. Читая же эти слова над могилкой Джонни,
его преподобие Фрэнк вспоминал не свою бедность, а своих шестерых детей, и
слезы застилали ему глаза. И в глубоком раздумье стояли они оба - он и его
милая, умненькая жена, - глядя на свежевырытую могилу, и в таком же глубоком
раздумье вернулись рука об руку домой.
радость. Мистер Вегг рассуждал сам с собой: если кому-то понадобился сирота,
так он тоже сирота, а лучшего сироты и желать нечего. На самом-то деле!
Слоняются люди по Брентфорду, разыскивают там сирот, которые не имеют на них
никаких прав, не приносили им никаких жертв, - и не видят у себя под носом
сироту, поступившегося ради них мисс Элизабет, маленьким мистером Джорджем,
тетушкой Джейн и дядюшкой Паркером.
Один свидетель, который останется пока неназванным, утверждал впоследствии,
что, воспользовавшись своим уединением в "Приюте", мистер Вегг вытянул, как
балерина, деревянную ногу и, приплясывая на другой, настоящей ноге, проделал
не то издевательский, не то ликующий пируэт.
жене своего патрона, а скорее как сын к матери. В его обхождении с ней
всегда, с самого первого дня, чувствовалась сдержанная, почтительная
нежность; то, что было странного в ее платье и манерах, словно и не казалось
ему странным. Во время их бесед в его взгляде иногда проскальзывала
спокойная, легкая усмешка, и все же радость, которую ему доставляло общение
с этой бесхитростной, ласковой, как солнышко, женщиной, могла бы с
одинаковой естественностью проявиться и в слезах и в улыбке. Свое полное
сочувствие стремлению миссис Боффин взять в дом маленького Джона Гармона и
вырастить его Роксмит подтвердил и на словах и на деле, и теперь, когда это
доброе стремление завершилось так печально, он отзывался о нем не менее
тепло, не менее уважительно, за что миссис Боффин была бесконечно благодарна
ему.
Большое, большое спасибо. Я вижу, вы любите детей.
то, что должны. Ведь правда?
ближних. Мистер Боффин рассказывал мне, что были дети, которых вы очень
любили.
меня сваливает. А почему вы такой печальный, мистер Роксмит?
родственниках никогда не слышал.
и она отступила к дверям, не зная, как ей быть - остаться или уйти.
скажите правду. Мистер Роксмит, у вас не было неудачи в сердечных делах?
понурый, что ли. Это в ваши-то годы! Вам, верно, и тридцати нет?
кашлянула, чтобы привлечь их внимание, извинилась и спросила, не уйти ли ей
- она, кажется, прервала деловой разговор?
приступим, и вас, Белла, это касается теперь не меньше, чем меня. Но я хочу,
чтобы и мой Нодди присутствовал на нашем совете. Будьте так добры, сходите
кто-нибудь за моим Нодди.
трусившего рысцой мистера Боффина. Белла почему-то заволновалась, думая, о
чем же сейчас пойдет речь? И успокоилась лишь тогда, когда миссис Боффин
заговорила.
с удобством устраиваясь на широкой оттоманке посреди комнаты и беря Беллу
под руку. - А ты, Нодди, сядешь здесь, а мистер Роксмит вон там. Так вот о
чем нам надо поговорить: я получила письмецо от мистера и миссис Милви,
такое ласковое, что слов нет! Мистер Роксмит прочитал мне его вслух, потому
что я плохо разбираю по-письменному. Они предлагают подыскать другого
ребенка, которого я могла бы назвать как мне хочется и взять на
воспитание... и, узнав об этом; я крепко задумалась.
Боффина. - Ей только начать трудно, а дальше мысли из нее так и прут, как
пар из паровоза.
мужа. - И надумала я две вещи. Первая вот какая: не хочется мне больше
воскрешать имя Джона Гармона. Несчастливое это имя, назовешь им еще одного
Володихин Дмитрий
Юрьев Сергей
Марко Джон
Володихин Дмитрий
Бажанов Олег
Куликов Роман