Чтение 80–й страницы книги ~Холодный дом~

этого и продолжала наступать на меня, говоря быстро, сдержанно, глухим
голосом, однако выражаясь не без изящества и соблюдая все приличия.

- Мадемуазель, я родилась на юге, а мы, южане, вспыльчивы и умеем
любить и ненавидеть до самозабвения. Миледи была слишком горда, чтобы со
мной ужиться, а я была слишком горда, чтоб ужиться с нею. Все это позади...
прошло... кончено! Возьмите меня к себе, и я буду вам хорошо служить. Я
сделаю для вас так много, что вы сейчас этого и представить себе не можете.
Уверяю вас, мадемуазель, я сделаю... ну, не важно, что именно, - сделаю все
возможное во всех отношениях. Воспользуйтесь моими услугами, и вы об этом не
пожалеете. Вы не пожалеете об этом! мадемуазель, и я хорошо вам услужу. Вы
не представляете себе, как хорошо! Я объяснила ей, почему не имею
возможности ее нанять (не считая нужным добавить, как мало мне этого
хотелось), а она смотрела на меня, и лицо ее дышало мрачной энергией,
вызывая в моем уме образы женщин на парижских улицах во времена террора *.
Она выслушала меня не перебивая и проговорила нежнейшим голосом и с очень
приятным иностранным акцентом:

- Ну что ж, мадемуазель, так тому и быть! Я очень огорчена. Значит,
придется мне пойти в другое место и там искать то, чего не удалось найти
здесь. Будьте так милостивы, позвольте мне поцеловать вашу ручку!

Еще пристальнее взглянув на меня, она взяла мою руку и чуть коснулась
ее губами, но за этот миг как будто успела разглядеть и запомнить каждую ее
жилку.

- Боюсь, что я удивила вас, мадемуазель, в тот день, когда разразилась
гроза? - сказала она, делая прощальный реверанс.

Я призналась, что она удивила всех нас.

- Я тогда дала один обет, мадемуазель, - объяснила она с улыбкой, - и
тут же решила запечатлеть его в своей памяти, так чтобы выполнить его свято.
И я его выполню! Прощайте, мадемуазель!

Так завершился наш разговор, и я очень обрадовалась, когда он пришел к
концу. Я решила, что француженка уехала из деревни, так как я ее больше не
видела; а в дальнейшем ничто другое не нарушало наших тихих летних радостей,
и спустя шесть недель мы, как я уже говорила, вернулись домой.

И в то время и позже, в течение многих недель после нашего возвращения,
Ричард постоянно навещал нас. Не говоря уж о том, что он являлся каждую
субботу или воскресенье и гостил у нас до утра понедельника, он иногда
неожиданно приезжал верхом среди недели, проводил с нами вечер и уезжал рано
утром на другой день. Он был весел, как всегда, и говорил нам, что
занимается очень прилежно, но в душе я не была спокойна за него!

Прилежание его, казалось мне, было дурно направлено. Я видела, что оно
только потворствует обманчивым надеждам, связанным с губительной тяжбой,
которая и так уже послужила причиной стольких горестей и бедствий. По словам
Ричарда выходило, будто он разгадал все ее тайны и у него не осталось
сомнений, что завещание, по которому он и Ада должны получить не знаю
сколько тысяч фунтов, будет, наконец, утверждено, если у Канцлерского суда
есть хоть капля разума и чувства справедливости, - но, боже! каким
сомнительным казалось мне это "если"! - больше того, решение уже не может
откладываться надолго, и дело близится к счастливому концу. Ричард доказывал
это самому себе при помощи всяких избитых доводов, которые вычитал в
документах, и каждый из них все глубже погружал его в трясину заблуждения.
Он даже начал то и дело наведываться в суд. Он говорил нам, что всякий раз
видит там мисс Флайт, болтает с нею, оказывает ей мелкие услуги и, втайне
подсмеиваясь над старушкой, жалеет ее всем сердцем. Но он и не подозревал, -
мой бедный, милый, жизнерадостный Ричард, которому в то время было даровано
столько счастья и уготовано такое светлое будущее! - какая роковая связь
возникает между его свежей юностью и ее блеклой старостью, между его
вольными надеждами и ее запертыми в клетку птичками, убогим чердаком и не
вполне здравым рассудком.

Ада слишком горячо любила его, чтобы усомниться в нем, что бы он ни
говорил и ни делал, а опекун, тот, правда, частенько жаловался на восточный
ветер и больше прежнего сидел за книгами в Брюзжальне, но ровно ничего не
говорил о Ричарде. И вот как-то раз, собираясь в Лондон, чтобы повидаться с
Кедди Джеллиби по ее приглашению, я заранее попросила Ричарда встретить меня
в этот день у конечной почтовой станции, - мне хотелось немного поговорить с
ним. Приехав, я сразу увидела его, он взял меня под руку, и мы пошли пешком.

- Ну, как, Ричард, - начала я, как только мне удалось настроиться на
серьезный лад, - чувствуете вы теперь, что окончательно решили, в чем ваше
призвание?

- Ну да, дорогая, - ответил Ричард, - в общем, все у меня обстоит
благополучно.

- Значит, решили? - спросила я.

- То есть что именно решил? - осведомился Ричард с веселым смехом.

- Окончательно решили сделаться юристом?

- Ну да, - ответил Ричард, - в общем, со мной все обстоит благополучно.

- Вы уже говорили это, милый Ричард.

- Но вы считаете, что это не ответ. Что ж! Пожалуй, вы правы. Решил? Вы
спрашиваете, чувствую ли я, что окончательно решил, в чем мое призвание?

- Да.

- Нет, я, пожалуй, не могу сказать, что уже решил, в чем мое призвание,
- сказал Ричард, делая сильное ударение на слове "уже", как будто в нем-то и
заключалась вся трудность, - потому что этого нельзя решить, пока дело все
еще не решено. Под "делом" я подразумеваю... запретную тему.

- А вы думаете, оно когда-нибудь будет решено?

- Ничуть в этом не сомневаюсь, - ответил Ричард.

Некоторое время мы шли молча, но вдруг Ричард заговорил со мной самым
искренним, самым проникновенным тоном:

- Милая Эстер, я понимаю вас, и, клянусь небом, я хотел бы сделаться
более постоянным человеком. Не только постоянным по отношению к Аде, - ее-то
я люблю нежно, все больше и больше, - но постоянным по отношению к самому
себе. (Мне почему-то трудно выразить это яснее, но вы поймете.) Будь я более
постоянным человеком, я окончательно остался бы либо у Беджера, либо у
Кенджа и Карбоя и теперь уже начал бы учиться упорно и систематически, и не
залез бы в долги, и...

- А у вас есть долги, Ричард?

- Да, - ответил Ричард, - я немного задолжал, дорогая. А еще, пожалуй,
слишком пристрастился к бильярду и все такое. Ну, теперь преступление
раскрыто; вы презираете меня, Эстер, да?

- Вы знаете, что нет, - сказала я.

- Вы ко мне снисходительней, чем я сам, - продолжал он. - Милая Эстер,
это мое большое несчастье, что я ничего не умею решать; но как могу я что-то
решить? Когда живешь в недостроенном доме, нельзя решать окончательно, как в
нем лучше устроиться; когда ты обречен оставлять все свои начинания
незавершенными, очень трудно браться за дело с усердием - в том-то все и
горе; вот как мне не повезло. Я родился под знаком нашей неоконченной тяжбы,
в которой то и дело что-нибудь случается или меняется, и она развила во мне
нерешительность раньше, чем я вполне понял, чем отличается судебный процесс,
скажем, от процесса переодевания; и это из-за нее я становился все более и
более нерешительным, и сам я ничего с этим поделать не могу, хоть и сознаю
по временам, что недостоин любить свою доверчивую кузину Аду.

Мы шли по безлюдной улице, и Ричард, не удержавшись от слез, прикрыл
рукой глаза.

- Ричард, не надо так расстраиваться! - проговорила я. - Натура у вас
благородная, а любовь Ады с каждым днем делает вас все лучше и достойнее.

- Я знаю, милая, знаю, - отозвался он, сжимая мою руку. - Не обращайте
внимания на то, что я сейчас немного разволновался, ведь я долго думал обо
всем этом и не раз собирался поговорить с вами, но то случая не
представлялось, то мужества у меня не хватало. Знаю, как должны бы влиять на
меня мысли об Аде; но и они теперь больше не действуют. Слишком я
нерешителен. Я люблю ее всей душой и все-таки каждый день и каждый час
причиняю ей вред тем, что врежу самому себе. Но это не может продолжаться
вечно. В конце концов дело будет слушаться в последний раз, и решение
вынесут в нашу пользу, а тогда вы с Адой увидите, каким я могу быть!

Минуту назад, когда я услышала его всхлипыванья, когда увидела, как
слезы потекли у него между пальцев, у меня сжалось сердце; но гораздо больше
огорчило меня то самообольщение, с каким он возбужденно произнес последние
слова.

- Я досконально изучил все документы, Эстер... я несколько месяцев
рылся в них, - продолжал он, мгновенно развеселившись, - и, можете на меня
положиться, мы восторжествуем. А что касается многолетних проволочек, так
чего-чего, а уж этого, видит небо, хватало; зато тем более вероятно, что
теперь мы быстро закончим тяжбу... она уже внесена в список дел, назначенных
к слушанию. Все наконец-то окончится благополучно, и тогда вы увидите!

Вспомнив о том, как он только что поставил Кенджа и Карбоя на одну
доску с мистером Беджером, я спросила, когда он думает вступить в
Линкольнс-Инн для продолжения своего образования.

- Опять! Да я об этом и не думаю, Эстер, - ответил он с видимым
усилием. - Хватит с меня. Я работал, как каторжник, над делом Джарндисов,
утолил свою жажду знаний в области юридических наук и убедился, что они мне
не по душе. К тому же я чувствую, как становлюсь все более и более
нерешительным потому только, что вечно торчу на поле боя. Итак, - продолжал
Ричард, снова приободрившись, - о чем же я подумываю теперь?

- Понятия не имею, - ответила я.

- Не смотрите на меня такими серьезными глазами, - сказал Ричард, -
ведь то, о чем я думаю теперь, для меня лучше всего, дорогая Эстер, - я в
этом уверен. Профессия на всю жизнь мне не нужна. Тяжба кончится, и я буду
обеспеченным человеком. Но тут совсем другое дело. Эта будущая моя профессия
по самой своей природе довольно изменчива и потому прекрасно подходит к
моему теперешнему переходному периоду, могу даже сказать - подходит как
нельзя лучше. Так вот, о чем же я теперь, естественно, подумываю?

Я посмотрела на него и покачала головой.

- О чем же, как не об армии? - проговорил Ричард тоном глубочайшего