Чтение 80–й страницы книги ~На свободное место~

ключ, со всех ног кидается открывать. Ноги у него уже не дрожат. И вот в
кабинет входит очень озабоченный Петя Шухмин.
До управления мы добираемся в считанные минуты.
Уже довольно поздно, но Лев Игнатьевич Барсиков - он только что сам назвал
свою фамилию - желает немедленно беседовать со мной. Ему говорят, что в
столь позднее время допросы проводить не полагается. Кроме того,
официальный допрос может провести только следователь, а если и я, то лишь
по его поручению. Сейчас же нет ни следователя, ни поручения. Однако
гражданин Барсиков раздраженно отвергает все доводы и требует встречи со
мной. Что ж, такими требованиями пренебрегать нельзя. Сегодня Барсиков
может сказать куда больше, чем завтра, сегодня он возбужден и взволнован,
даже взбешен, а завтра он, возможно, будет спокоен, расчетлив и скрытен.
Ну, однако, и характер у этого господина. Обзавелся пистолетом и даже
решил пустить его в ход. Среди подобного контингента преступников случай
редчайший, это даже Эдик подтвердил "Тебе, старик, повезло", - сказал он
мне по телефону, и я не понял, что он имеет в виду: что мне попался такой
редкий экземпляр или что я все-таки остался жив.
К сожалению, сам Эдик в предстоящей беседе участия принять не может: у
него сидит паникующий Виктор Арсентьевич. Как решительно, однако,
изменился за такой короткий промежуток времени этот человек! Каким он
только что был самоуверенным, иронично-снисходительным и насмешливым - и
как отвратительно жалок сейчас. И именно сейчас, в этих экстремальных
условиях, как всегда, и обнаруживается вся суть человека. Ох, как много
таких превращений я уже видел!
Совсем не таков Барсиков, надо отдать ему должное, хоть он час назад и
стрелял в меня. Этот, при всей его бессовестности и наглости, все же
обладает решительностью и смелостью.
Барсиков сидит возле моего стола в свободной позе, перекинув ногу на ногу
и откинувшись на спинку стула. Вид у него, правда, довольно потрепанный,
на вороте рубашки нет пуговицы, галстук съехал набок, у мятого пиджака не
хватает двух пуговиц, причем одна вырвана "с мясом", и в этом месте
вылезает бортовой волос. Под глазом у него растекается желто-фиолетовый
синяк, губа вспухла. Тем не менее, Барсиков совсем по-хозяйски развалился
на стуле и небрежно покуривает. Даже пытается по привычке сжечь до конца
спичку в моей пепельнице, но пальцы дрожат, и номер не получается. Он
раздраженно швыряет погасшую раньше времени спичку и, отодвигая от себя
пепельницу, с досадой говорит:
- Уж не везет, так сразу во всем. Я, признаться, загадал на эту спичку.
Так, - он небрежно машет рукой, - психологический атавизм, не изжитые
цивилизацией суеверия. Но извините за отступление в чуждую вам область.
Надеюсь, это вы мне инкриминировать не будете? - иронически осведомляется
он.
- Нет, - усмехаюсь я. - И без того хватит что инкриминировать.
Как ни странно, но я не чувствую к нему какой-то особой, личной злости. Он
мне чужд, враждебен и неприятен, но по причинам куда более глубоким.
- Ну, а что именно вы мне будете инкриминировать, если не секрет? -
интересуется Барсиков, небрежно интересуется, словно речь идет о ком-то
другом, а не о нем самом, да и о пустяковом деле к тому же.
- Теперь у меня от вас секретов не будет, - улыбаюсь я. - Теперь вы нам
уже помешать не можете. А что касается вашего вопроса, то уверяю вас,
любой прокурор сейчас даст санкцию на ваш арест.
- О чем же вы доложите прокурору?
- Да хотя бы о хранении вами огнестрельного оружия и о попытке убить
работника милиции. Мало разве?
- Мало, - решительно объявляет Барсиков и приглаживает растрепанные седые
волосы. - Все это пустяки. Главное - не в этом.
- Хорошенькие пустяки, - говорю я. - А если бы вы не промахнулись?
- А, не притворяйтесь трусом, - досадливо машет рукой Барсиков.
- Что же тогда главное, по-вашему?
- Главное - в том, что я разгадал один из секретов нашей экономики и
воспользовался им. Тоже, знаете ли, своего рода открытие.
Он саркастически усмехается.
- Ого! - ответно улыбаюсь я. - Прошлый раз, помнится, вы мне говорили, что
я умный человек. Но теперь вы, кажется, изменили свое мнение? Почему?
- Что вы хотите сказать, не пойму? - высокомерно спрашивает Барсиков.
Он ведет себя так, словно мы снова сидим с ним в кафе. Удивительный,
однако, наглец. И какое самомнение.
- Я хочу сказать, - говорю я, - что сейчас вы меня, очевидно, считаете за
дурачка, которому можно преподносить любую выдумку, и он поверит. Кроме
того, я не думал, что вы хвастун. Ну что ж, поведайте, какой секрет нашей
экономики вы открыли?
- Напрасно смеетесь, молодой человек, - нравоучительно грозит мне пальцем
Барсиков. - И вы совсем не глупец, это я продолжаю утверждать. Вы просто
умный идеалист. Помните, я вам говорил о такой вымирающей категории? Вы и
опасны тем, что умны. Я поэтому в вас и стрелял.
- Ну, ну, не поднимайте этот глупый выстрел на такую принципиальную
высоту, - насмешливо говорю я. - Вы испугались за свою шкуру, вот и все.
- Нет, - качает головой Барсиков. - Чего мне пугаться? Семьи у меня нет. И
не было. Зачем мне эта обуза? А пожил я так, как вам и не снилось. Все у
меня было. Деньги пока еще кое-что значат и у нас.
- А я думаю, больше всего в жизни у вас было страха и еще - одиночества.
Вы же всегда возвращались в пустой дом, - говорю я и добавляю: - Все-таки
не уходите в сторону. Вы собирались сообщить о каком-то секрете.
- Секрет заключается в некоем пороке экономики, который я обнаружил, -
многозначительно говорит Барсиков.
- Я вижу, Шпринц прав: вы не только готовы перегрызть глотку ближнему, но
любите и философствовать.
- Шпринц мелочь, - наполняясь злобой, скрипит Барсиков. - Его не грызть,
его давить, как клопа, надо... - Он берет себя в руки и уже спокойнее
продолжает: - Так вот насчет порока в экономике. Он заключается в попытке
всеобщего, я бы сказал, тотального планирования и одновременно запугивания
Уголовным кодексом. Это с одной стороны. А с другой - всяческие
возможности для... как бы это сказать?.. для внезаконной деятельности,
скажем так. Последняя и выгодна, и интересна.
Я качаю головой.
- Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело
неверное, опасное и, в конце концов, обреченное. Ну, к примеру. Сколько
времени вам удалось продержаться в последнем деле, скажите честно?
- Что значит "продержаться"?
- Сколько прошло времени, как вы договорились с... Гелием Станиславовичем?
- С каким еще Гелием Станиславовичем? - подозрительно переспрашивает
Барсиков.
- Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? - усмехаюсь я. - Вы же
умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?
- А! В самом деле... Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас
где-то и все рассказывает. Что вы спросили?
Я повторяю вопрос.
- Мы сотрудничаем года два-три, - отвечает Барсиков.
- Ну вот. Так стоит ли из-за двух-трех лет такой нервной, хотя и
обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы
проведете за решеткой?
- Случайность, - скрипит Барсиков. - Какая-то случайность, ручаюсь.
- У вас это будет первая судимость? - спрашиваю я. - Не скрывайте.
- От вас не скроешь! Третья.
- Ну, вот видите. И дело-то ведь не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого
конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича
с его синей "Волгой".
- Пижон несчастный! - сердито фыркает Барсиков. - Только это еще не конец
цепочки, между прочим.
- Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но
вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столькими годами жизни
ради двух-трех "богатых", так сказать? Я этой психологии не пойму.
Объясните.
В ответ Барсиков досадливо машет рукой.
- И никогда не поймете, - говорит он. - Я не могу спокойно видеть, как
пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда ими
могут воспользоваться другие. Ведь прорехи всеобщего планирования
неизбежно заполняются, имейте это в виду. На свободное место всегда
прихожу я или другой предприимчивый человек. Свободное место, которое не
хочет или не может занять государственное производство, просто требует
внимания. И я становлюсь буквально больным, если его упущу. Буквально. Но
я редко упускаю, - самодовольно усмехается Барсиков. - Это я вам, конечно,
не для протокола сообщаю. Могу даже привести пример. Вот эта великолепная
пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак,
трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была
производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не
числилась.
- Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, - возражаю
я. - По указанию руководства.
- Верно! - подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой
блеск. - Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я,
не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно,
перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так
пришлось убрать Гвимара, - неожиданно заключает Барсиков. - Что поделаешь.
- Значит, организатор убийства вы?
- Я. Доказательств, правда, вы не найдете. Я побеспокоился.
- Найдем. Значит, вы убрали конкурента?
- Убрал. На войне как на войне.
- А послал к вам тех двух Гелий Станиславович?
- Вы очень быстро хотите все узнать, - усмехается Барсиков, закуривая