нет. А если бы и была - нет подходящего театра, чтобы ее использовать.
Пешком через десять европейских границ?
суток ходу.
голову именно эта мысль, значит, и всем остальным, кто имеет право решать;
она тоже придет,
прежде всего в верхах, таким образом, чтобы после некоторых демаршей
врангелевского правительства возникло единодушное мнение - наказать
наглецов, устроить очень наглядную демонстрацию британской мощи. то есть
послать в Черное море флот и предъявить ультиматум. ~ И что это даст?
обозревателей нескольких авторитетных оппозиционных газет, десяток-другой
членов парламента, чтобы они резко осуждали предлагаемую акцию,
которой является Югороссия. Чтобы требовали отставки правительства и
выполнения обязательств перед спасшей мир от большевистской угрозы
маленькой, но гордой части русского народа. В таком примерно духе. Причем
дозировать кампанию, чтобы она не помешала интервенции, но достаточно
запомнилась, и когда Британия получит по соплям... - От грубого слова
Сильвия непроизвольно поморщилась. - Ай бэг е иардн... Когда она получит не
смертельный, но крайне серьезный и оскорбительный урок, гнев нации должен
обратиться не на Россию, а на собственное правительство и бездарных
адмиралов..,
Париж. Там у нас тоже есть свои люди, и мы развернем кампанию прямо
противоположного плана. Объявим, что Югороссия в полном объеме принимает на
себя обязательства царской России и немедленно начинает выплату процентов по
всем облигациям русских займов начиная с четырнадцатого года.
сразу...
курицу, сразу станет кем? Вот именно. При том, что русских французы
традиционно уважают. а твоих соотечественников - наоборот... ~ Новиков
решил заканчивать столь затянувшуюся беседу. Сказано достаточно.
наезжать сюда. информацией обмениваться, позиции согласовывать... Если все
выйдет так. как я надеюсь, лет за двадцать-тридцать мы настолько развернем
векторы мировой политики... Уж Гитлера и С галина здесь точно не появится...
никогда не опаздывает к робберу, даже на десять секунд. Глава 4
скучная. Однажды он уже проехал по ней из любопытства, когда после окончания
института решил добираться до Хабаровска поездом. Рельеф местности,
открывающейся из вагонного окна, с тех пор практически не изменился. Но
признаков цивилизации стало меньше.Теперь они ограничивались паровозами, в
большинстве ржавеющими на узловых станциях, и электрическим освещением на
некоторых крупных вокзалах.
трое, и сам ходил к ним в вагоны. Разговаривали, пили чай, играли в карты,
обсуждали нынешние перспективы военного и политического положения России,
иногда, на особенно длинных перегонах, понемногу и выпивали, но Шульгин
никогда не позволял переходить некую грань. Как только глаза участников
застолья начинали чересчур блестеть и тональность разговоров менялась в
нежелательном направлении, вестовой как бы невзначай убирал со стола
бутылки, приносил самовар или кофейник.
купе, читал справочники, подборки документов, иногда местные, получаемые на
узловых станциях газеты. Никакие книги, изданные после нынешнего года, если
только это не были воспоминания участников гражданской войны с той или
другой стороны либо написанные в эмиграции ностальгические романы и эссе о
прошлой жизни, он читать не мог. Да и действительно, для чего? Что мог ему
сообщить даже самый прославленный автор, творивший во времена, которых
никогда не будет? Печально усмехаться от понимания, что прогнозы не
осуществились, страсти героев ходульны и бессмысленны, якобы великие
свершения, которым люди посвящают жизнь, ~ чепуха и тлен?
Глазова или Кунгура соленые огурцы и грузди, Сашка долго смотрел на
мелькающие за окном деревни и села, то богатые, с каменными домами и
двухэтажными рублеными избами, то поразительно нищие, разрушенные войной,
общероссийской или местной, между соперничающими уездными отрядами и
бандами. Видел толпы голодающих, собирающихся у станций и разъездов. Одни
хотели уехать в иные, предположительно сытые края, другие просто просили
милостыню или, потеряв последнюю надежду, покорно умирали, прячась от
порывов ледяного ветра за стенами станционных пакгаузов.
вагонов пополам с теплушками, месяцами ползущие по Сибири от станции до
станции, люди в которых ехали настолько туго спрессованными, что не имели
возможности выйти по нужде или лаже выгрузить трупы умерших от голода, тифа,
сердечного приступа, или, наоборот, висели на площадках, буферах и крышах,
замерзая от ледяного встречного ветра, засыпая и падая под колеса. Многих
просто сбрасывали под откос, предварительно обобрав и раздев...
и раздал бы им все скромные в масштабах общероссийской трагедии запасы
имеющегося в поезде продовольствия. Только что бы это изменило? Вечная,
можно сказать, проблема абстрактных гуманистов. Они могли
облагодетельствовать несколько сотен людей на ближайшей станции. Но, раздав
все на очередном полустанке, увидели бы новые сотни и тысячи гололающих,
неотличимо похожих на только что накормленных шестью часами раньше. И тоже
тянущих к зеркальным окнам вагонов дрожащие грязные руки.
отворачиваться, стоял в коридоре, курил, может быть. чаще, чем обычно. Или
даже спускаются повышать воздухом на утоптанный снег платформы.
печенными в золе русских печей яйцами. горячей картошкой, соленьями и салом
такие же точно русские тетки и старухи, а коренастые бородатые мужики в
нагольных полушубках и суконных поддевках предлагают проезжающим четверти,
литровки и полбутылки крепчайшего самогона.
голодали, то умеренно и с твердой надеждой на казенную или благотворительную
помощь. большевики, пообещавшие всем все и сразу, но расстреливавшие за
спрятанный от реквизиции пуд муки, или отступавшие вдоль Великой Сибирской
магистрали измученные непрерывными боями, тоже голодные и поголовно больные
тифом и испанкой колчаковские дивизии?
вагон и либо снова наливал себе полстакана водки, либо приглашал для
очередного разговора капитана Кирсанова.
своих коллег, семьдесят лет изображавшегося литературой соцреализма,
Шульгину было интересно беседовать. Что удивляло - Кирсанов совершенно не
пил. По крайней мере любое предложение на эту тему он деликатно, но твердо
отклонял. Не ссылаясь ни на болезнь, ни на службу. Просто: "Благодарю, ваше
превосходительство (или Александр Иванович - смотря по обстоятельствам),
сейчас не хочется".
ставить себя в неравное положение.
посиделки Кирсанов, - что тон большевистской прессы, чем дальше от Москвы,
тем отчетливее начинает меняться. Здесь о нововведениях господина Троцкого
пишут глухо. Многие предпочитают обойти новую экономическую политику
молчанием, да и перестановок в системе власти открыто не поддерживают.
ленинского призыва, и привычки к безусловному "чего изволите" пока не
выработалось. А вас это отчего волнует?
пока еще не говорил никому и ничего. Однако решил, что постепенно уже пора и
начинать готовить соратников к предстоящему. Вначале - по одному и
дозированно.
как его наилучшим образом исполнить.
значительно моложе своих тридцати трех лет, нечто тревожащее. Если бы не
сами они с Новиковым завербовали его в свой отряд в Стамбуле, когда никто
еще в мире и помыслить не мог. кто они и для чего беседуют с безработными
офицерами-эвакуантами, Шульгин мог бы заподозрить, что капитан им подставлен
чужой спецслужбой.
них был приватный, как бы и ни о чем, Кирсанов держался свободно, с
интересом осматривался, изучая обстановку салон-вагона, курил шульгинские
папиросы (вот курил он часто и жадно, затягиваясь почти без пауз, пока огонь
не добегал до каргонного мундштука), отхлебывал крепко заваренный чай с
сахаром внакладку.
блютнеровского пианино.
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Березин Федор
Свержин Владимир
Майер Стефани
Лондон Джек