аппарат! Она уже пробовала на мне, два раза! Я не хочу больше! Не хочу!
- Да успокойся ты, что случилось!? - Иван не мог ничего понять. - Не
трону я тебя, не выброшу...
Глаза у парня остекленели неожиданно - это были не его глаза. Они
налились кровью, все лицо его вдруг сделалось багровым. Он уже не трясся,
он вставал.
- Что с тобой, малыш?!
Иван тоже привстал.
С неожиданным остервенением, непонятной дикой злобой худощавый Просился
на Ивана. Зомби! Они управляют им. Гады! Нелюди! Иван увернулся. Но цепкая
рука выдрала клок из рубахи, ободрала кожу. Парень развернулся и снова
бросился на Ивана. Это был запрограммированный, обездушенный убийца - он
стал таким прямо на глазах.
Надо бить. Бить - и он придет в себя. Этого еще не хватало. Заботиться об
этом подонке, беречь его жизнь? Иначе нельзя. Иван трижды уворачивался,
потом сбил парня с ног, отбросил к стене, к переборке. Дисколет шел на
автопилоте, но его немного бросало из стороны в сторону от их возни.
Успокоить и обезвредить убийцу-зомби не так-то просто. Иван знал это.
Приемы, которыми можно было отключить на несколько минут обычного человека,
на зомби не действовали. Его можно было только убить. Или... Иван выждал
удобный момент и во время очередного броска, ухватил худощавого за руку,
вывернул ее до хруста в плече. То же самое он проделал и с другой рукой,
потом загнул к позвоночнику обе ноги, кисти и лодыжки спутал ремнем,
выдернутым из брюк худощавого. Поза, конечно, не самая удобная. Но придется
ему потерпеть немного, тем более, что сейчас этот малый в бесчувственном
состоянии, он потом даже не вспомнит, кем был, что делал.
- А охладиться тебе бы не помешало! - Он с тоской поглядел в распахнутый
люк. Солнце скользило бликами по синеве моря, бежали тонюсенькими ниточками
белые барашки-бурунчики, окаемы терялись в дымке и не было видно берегов -
двести миль до ближайшего, доплыть тяжеловато будет. Эх ты, стихия
поднебесная! Глубота ты, глубота, - окиян-море!
Он закрыл люк. Придется немного повозиться с малым, авось пригодится еще,
не зря же он его тащил на себе, проще было сразу бросить.
Зомби рычал и исходил желтой пеной. Говорить с ним было бесполезно.
Венеция, старая нетронутая Венеция, проявилась из дымки сказочным
миражом. Иван резко пошел на снижение. Здесь у него был надежный человек.
Здесь вообще было нечто такое, что грело душу. Венеция! Город, заложенный в
седой древности его предками, славянами-венедами - еще в те времена, когда
европейские варвары бегали в шкурах и с дубинами в руках, охотились друг на
дружку, чтобы полакомиться человечинкой. Земли предков, Срединное море,
Расения-Этрурия, Эгеида, Балканы, Реция-Росия, Малая Азия... и вверх, на
север по Лабе-Эльбе - все исконные земли росичей, предков. Сейчас тут живут
иные племена - германцы, греки, которых скорее можно называть турками,
италийцы... это все пришлые, каких-то два-три тысячелетия назад было все
иначе, а если взять пять-шесть, так и вообще трудно вообразить. Так всегда
бывает в истории, жил один народ, одно племя, потом ушел или вымер, пришло
племя новое. И все равно у Ивана всегда замирало сердце - он душой ощущал
связь с теми, кто лежал в этой земле, тысячелетиями она копила в себе
останки его предков. Это они взывали к потомкам, тихо, безгласно,
настойчиво. Россия! И здесь Россия - Великая Святая Русь.
Пусть сейчас здесь живут люди другие, пусть им счастливо и богато
живется. Но память есть память, от нее не избавишься.
Ивану вдруг привиделось, что летит он над краями московскими,
владимирскими... а их населяют иные племена, что и оттуда ушло его племя -
ушло куда? может, в землю? может, растворилось в пришедших? Так было здесь.
Так может случиться и там. И только земля будет хранить истлевающие
останки. Новые племена сотрут чужую память, забудут, кто дм дал язык,
слово, образ, как забыли римляне и италийцы, что им дали все расены, что
это они, предки росичей, вывели из дикости племена незнаемые и темные.
Древняя, древняя матушка-Русь! Ты дала жизнь, слово, мысль Европе. Азии,
Индии... Ты породила величие древних цивилизаций, вынянчила их,
выпестовала. Ты ушла на Восток, затаилась в лесах, отмахиваясь от наиболее
прытких из выкормышей твоих, приходивших к тебе с огнем и мечом. Это был
твой Путь! Твоя Схима. Твой Крест. И все, что сверху - так и лежит поверху,
поверхностное есть, ты же во глубинах, ты во всем: в этих горах и долах,
недрах и пещерах, водах и огнях, ты растворена в этом воздухе, во всем.
Оттого и щемит сердце у каждого русского! Оттого и тянет сюда словно
магнитом. Колыбель индоевропейской, древнейшей на Земле цивилизации
расенов-росичей. Тысячелетия невостребованной, замкнутой на таинственные
замки памяти) тысячелетия загадок и умолчаний, пелены и недоступности.
Тысячелетия Великой непостижимой России!
Иван сбросил худощавого на давно некрашенную крышу приземистого домика
возле самого берега. Спрыгнул сам. Дисколет поурчал немного, вздрогнул и
отправился восвояси, на базу - пара монет, оставленных в приемнике "малого
мозга" вполне удовлетворили его. Перед тем как выпрыгнуть, Иван бросил на
пультик черную гранулу - средство было надежным, через минуту газ выест
внутри дисколета все следы и при этом ничего не повредит. Им не удастся
засечь его во второй раз!
Луиджи наверное спал. Иван снова ударил ногой по гулкой старинной трубе,
но как и прежде никто не отозвался.
- Отпустили бы вы меня, - неожиданно попросил связанный. Он пришел в себя
и казался вполне безобидным человеком.
- Отпущу, - заверил Иван самым серьезным образом, - при первом же удобном
случае.
С пятого захода старик Луиджи выбрался через обитую проржавевшей жестью
дверцу наверх. Был он явно с похмелья, растрепан, зол и дик.
- Щас мы разберемся, какая каналья испытывает мое терпение! - ворчал он
нарочито грозно, мешая итальянский с новонемецким. - Разберем и надерем уши
паскуднику!
Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, измельчавший отпрыск старинных родов, пять
лет торчал на Ицыгоне и периодически откачивал Ивана с Хуком Красавчиком,
которых биокадавры вытаскивали из Внешних Труб. Цель поиска была неясна. Но
Иван уже не хотел останавливаться. Эти Трубы могли доканать любого
десантника, вот только ответов на поставленные вопросы они не давали. Кто
их соорудил? Когда? Зачем? И что это вообще за сооружения?! Ни один из
автоматических зондов, даже сверхпроникающих, не вернулся из труб.
Автоматика и электроника глохли в них. Трубы принимали и отпускали только
живое. По ним ползали, бродили, в них летали жуткие существа - вне всякого
сомнения разумные, но неуловимые и не идущие на контакты. И главное. Трубы
куда-то вели, существа откуда-то приходили... Сектор Ицыгона был
блокирован, отгорожен, закрыт всеми видами силовых полей. Но существа в
Трубах, открытых со всех сторон, переплетеных безумным плетением, возникали
и появлялись невеЬть откуда! Поговаривали об угрозе и прочих таких вещах,
но разговоры оставались разговорами, а дело не прояснялось. Кроме Труб на
Ицыгоне были аборигены, они никогда не лазили в Трубы. Зато они все время
лезли на станции слежения. У аборигенов была добрая традиция красть все
подряд. Больше всего они любили красть людей. Иван собственными глазами
видел шестерых своих знакомых в Янтарном зале - Высшем Святилище Ицыгона.
Все шестеро просвечивали сквозь трехметровый слой прозрачнейшей янтарной
смолы и казались вполне живыми. Лица их были искажены гримасами
непередаваемого ужаса, рты разинуты, глаза выпучены. Там было много и
других, очень много, наверное, капище существовало давно. Объяснять
аборигенам, что они не правы было бесполезно. Наказывать их - тем более,
если аборигены кого-то и уважали, любили, боготворили, так это были люди.
Они боготворили людей настолько, что дедали из них богов - не потом,
когда-нибудь, а сразу, немедленно.
Земная миссия терпела, уважая святыни аборигенов и их верования. Даже
достать несчастных из янтаря не было возможности - при фантастической
набожности аборигенов это стало бы циничнейшим, немыслимым кощунством, весь
мир и покой тотчас бы оказались порушенными.
Иван по простоте своей сокрушил идиллию. Это получилось случайно. После
того, как Луиджи оживил его в последний раз и дал недельку на
восстановление, Иван понял, что возня с Трубами бесперспективное дело.
Что-то внутри у него перевернулось, начал расти черный комок неприязни ко
всему этому ненормальному Ицыгону. И поэтому, когда санитарка Сонечка
примчалась в палату с визгом и писком, размахивая руками, указывая в
сторону Скалистых Озер, Иван не стал рассуждать - он взял плазмомет, два
парализатора и голышом сиганул в "веретено". Машина была зверь-птица! И
потому ему пришлось еще немного подождать у Нижнего входа в Святилище. Он
не ошибся: из-за развалин прямо на него перли два аборигена - четверолапые,
шипастые, с пучками щупальцев на загривках, пылающими желтыми глазищами и
носами-трубками. В бокобых суставчатых крюколапах они дожали извивающегося
врача станции У-П Луиджи Бартоломео Орбатини фон Рюгенау. Иван отбросил
оружие, вышел на дорогу. Он бил аборигенов смертным боем. Он их искалечил,
изуродовал до неузнаваемости, несмотря на то, что они и так были страшными
уродами. Иван просто ве хотел, чтобы в янтарной смоле застыл седьмой, тем
более, чтобы этим седьмым оказался врач, много раз выхаживавший его,
возвращавший жизнь.
Ивана вышибли с Ицыгона. Луиджи после этого случая запил горькую,
развелся, опустился - что-то у него внутри лопнуло. Но он был благодарным
человеком, он знал, что по гроб жизни обязан Ивану - янтарь не Труба, даже
если вытащишь, не откачаешь. Луиджи вернулся в родную Венецию, там и осел в
одиночестве и внезапно накатившей старости.
Иван смотрел на старика, и слеза наворачивалась на глаза, горло
перехватывало.
- Вот я вам щас... - Луиджи уже поднял свою железную клюку. Но тут взор
его прояснился, голова затряслась, ноги подогнулись - и он упал.
Доставалов Александр
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Орловский Гай Юлий