не предлагали увеличить ордынской дани. Михаил не хотел, а Юрий ежели и
захотел, то не смог бы добиться от страны добровольного отягчения хомута,
и так уже вдосталь натиравшего шею. И не затем столь долго и въедливо
выслушивали тут лжесвидетелей, и не потому столь громогласен и весел был
Кавгадый, оглашавший ложь за ложью, что кто-то всерьез верил предъявленным
обвинениям. Верили, уверялись - количеству хулящих на князя, не видя или
не желая видеть во всем этом ловкой подтасовки, игры, затеянной Кавгадыем,
дабы убедить их в том, в чем они и сами очень хотели убедиться, надеясь,
что ежели на Руси столь много недовольных Михаилом, то и убрать его можно
будет без особых хлопот. А там Русский улус останется без хозяина, - ибо
такие, как Юрий, никогда и никого в истории, не страшили, хоть порою и
власти добивались, и зло творили немалое, а обманывали и предавали своих
соратников чуть ли не всегда. Но и опять, и вновь встречая среди рядов
<своих> таких вот деятелей, без совести и убеждений, никто не числил их
опасными себе, никто не задумывался: а как они поведут себя, добившись
власти? И... история повторялась с точностью крутящегося колеса.
и никто не опасался его власти на Руси. Юрий для них - этих важных и
властных (а втайне опасающихся за свою власть и даже за жизнь), чванных с
покоренными, жадных к добру и почестям, частью фанатичных ревнителей новой
веры, частью раздавленных ею или беспечных ловцов переменчивой ханской
милости - Юрий для всех них был понятен, удобен и удобно ничтожен. А
тверской князь олицетворял то, что едва не победило, вместе с учением
Христа, у них, в Орде, что требовало союза и дружбы, а не окрика и глума,
что требовало мысли и благородства, а то и другое сильно поменело в Орде.
потом справедливо начали связывать с Ордой и с татарами: жадность,
предательство, насилия и грабежи, ругательства над верою - все, что
потомки, по обычаю людского ума распространять последующее на предыдущее,
стали приписывать монголам и их нашествию на Русь, все это началось совсем
не с похода Бату и даже не с мусульманского переворота в Орде,
совершенного Узбеком пять лет назад, а с этого именно дня, с вечера этого,
20 октября 1318 года, со дня суда над русским князем Михаилом Ярославичем
Тверским.
разъехались судьи и свидетели, и князья-соперники были отпущены по своим
вежам.
полную меру происходящего, глядел на отца расширенными от ужаса глазами.
Старый Онтипа Лукинич, поглаживая бороду и без обычной улыбки своей
взглядывая на князя, говорил:
перешлю тож, пущай и тамо знают, как оно тута створилось! Правда, она
завсегда нужна...
пока про смерть-то говорить. Узбек, поди, думает ищо. Може, и постыдятся
нехристи... Есть ведь и у их суд-то божий!
веселый и прямой в речах, бесстрашный в бою и знатный песельник в
дружеском застолье, откачнулся, положил кулаки на стол:
соберу дружину, коней отобьем ханских, - вызнал уже, где стоят! На них -
черт не догонит! Хошь - всем, хошь - тебе одному. Мы-то изомрем за тя
честно, а Твери без твоей головы худо стоять!
ханом! - Подумав, он прибавил негромко: - Может, и вонмет Узбек гласу
истины!
все вздрогнули и замерли на мгновение...
верил. В глазах все еще маячили бесстрастные восточные лица вельмож, что
несколько часов подряд выслушивали напраслину и ложь на его князя и только
покачивали головами...
и дарить, дарить, дарить... Он снова ездил к Бялынь, но царица не приняла
Михаила, передав, что ничего не может сделать. В конце концов она была
женщина, и жертвовать своим женским счастьем, и даже судьбой, ради чужого
русского князя она не могла. Михаил понял и не винил ее.
субботу вечером князя неожиданно схватили - к веже явилась целая толпа
вооруженных до зубов татар с двумя князьями и Кавгадыем во главе (Кирилла
Силыч взялся было за меч, но Михаил сам вырвал оружие у него из рук).
Схватили и, связав, поволокли на новый суд, где уже многих и многих не
было, - явно, не всех и известили даже, - и тут, в присутствии беглербега,
хранителя печати, кадия и еще нескольких князей (Юрия в этот раз не было),
ему прочли приговор: <Цесаревы дани не дал еси, противу посла бился еси,
княгиню великого князя Юрья уморил еси>.
своих издаял есмь цареви и князем, все бо исписано имяше, а посла пакы
избавих на брани и со многою честью отпустих его>. (Так, со слов Онисима,
записывал позже тверской летописец.) И все была правда: и грамота,
исчислявшая дани, составленная Онтипою, была явлена им на суде, и Кавгадыя
он после боя под Бортеневом, боя, к которому его принудил Юрий, с честью
принял у себя и, наградив, отпустил, - все было так! Единственное, в чем
не мог оправдаться Михаил, была смерть Кончаки. Тут он, призвав в
свидетели Господа Бога, поклялся, что и в уме не имел такое сотворить.
позволили князю отвечивать. Тотчас явились семь стражей от семи князей,
Михаила, пеша и связана, повели к его веже, причем толпа палачей все
увеличивалась. Тут, в веже, его долго и бестолково, причиняя князю боль,
заковывали в цепи, в то же время били и волочили бояр. Михаил еще видел,
как Кирилла Силыч, с лицом в крови, рыча и отбиваясь, уводил за собою
княжича Константина, и, сквозь боль, обрадовался сметке боярина. Видел
отца Александра, у которого рвали из рук княжеский золотой крест и заушали
старца, пихая его в шею вон из шатра. Видел, как, согнувшись, держа под
полою ларец с грамотами, убегал Онисим, а Викула Гюрятич, закрывая его
телом, свирепо и страшно отбивался от наседавших татар. Видел, как старый
Онтипа Лукинич волочился по земи, уцепившись за полу какого-то дюжего
ордынца, и тот, пиная сапогами, все не мог скинуть с себя старика. Бояре и
слуги все вели себя так, как умели и как могли. Не в состоянии спасти
господина, они спасали то из добра, что считали ценнейшим и важнейшим.
от стыда и боли, Михаил все же в душе гордился и сейчас своими
соратниками, не посрамившими чести ни своей, ни княжеской.
началась безобразная свалка: делили, вырывая друг у друга из рук, порты,
рухлядь, оружие и одежды Михаила.
Михаил, старинным стихом благодаря небо за то, что никто, хотя бы здесь,
при его глазах, не был убит или всерьез изувечен.
некоторый порядок в веже. Многочисленные цепи с ног Михаила тоже сняли, но
оставили его связанным и под охраною на всю ночь. Михаил дремал, лежа на
боку, прислушивался к шорохам за стеною вежи. Хотелось пить, но он не мог
заставить себя попросить воды у своих мучителей... Перед утром он, однако,
забылся, и тут же его грубо растолкали. Явился палач, два дюжих татарина
принесли тяжелую разъемную колоду, которую тут же и надели на шею Михаила.
Толстое дерево поддернуло подбородок, тяжесть легла на плечи, сдавив уши,
и сперва показалось Михаилу, что выдержать это не можно и часу. <Слава
тебе, Господи, - проговорил он хриплым шепотом, мысленно уже
распростившись с жизнью, - сподобил мя еси, владыко, человеколюбче,
начаток прияти мучения моего! Сподоби мя и скончати подвиг сей!> Однако
шли часы, и он не умирал. Понял, что не надо напрягать шею, - стало
немного легче. Ему поднесли воды. Испив и открыв глаза, князь увидел
одного из своих слуг. У него невольно навернулись слезы: не чаял уже и
видеть никого из тверичей! Оглянувшись, князь узнал и ближних бояр, и
прислужников княжьих. Все они теперь были снова допущены к нему. Увидел и
сына и поспешил отвести взор - так непереносно жалок был взгляд
Константина.
дотянуться руками до рта. Мучительно было не спать. На ночь ему забивали в
ту же колоду и руки, и князь мог лишь сидеть, но ни лечь путем, ни
положить голову было невозможно. Михаил дремал, привалясь к стене. Отроки,
сменяясь, держали под его головой кожаную подушку. Помогало это мало, и
недостаток сна поначалу доводил его до исступления, хотелось, чтобы это
скорее кончилось, как - все равно. Хотелось хоть перед смертью снять
колоду с шеи - пусть казнят, пусть отрубят голову. Но в последний час,
хоть на плахе, почувствовать свободной выю свою!
для себя служебный устав. Еженощно пел псалмы Давидовы, и - поскольку руки
его были забиты в колоду - один из отроков, сидя перед князем,
переворачивал страницы псалтыри; почасту причащался и исповедовался, дабы
умереть с чистою душою, как подобает христианину. Сейчас, напрягая все
силы души, Михаил заставлял себя быть не только спокойным, но и радостным
с виду. Ни один из отроков, обслуживавших князя в его жалком образе, ни
разу не видел Михаила унылым или гневным. И это тоже помогало ему
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия