монастыри собрали всю науку, всё знание своего времени. Но узаконенная охота на
еретиков, их преследования, приближение эпохи инквизиции сделали невозможным
пребывание знания в монастырях.
Тогда для знания было найдено, вернее сказать, создано новое подходящее убежище.
Знание покинуло монастыри и перешло в школы строителей и каменщиков. Тот стиль,
который впоследствии назвали 'готическим' (его характерной чертой была
стрельчатая арка), в то время считался 'новым', 'современным' и был принят в
качестве отличительного знака школ. Внутреннее устройство шокл представляло
собой сложную организацию; они разделялись на разные ступени. А это значит, что
в каждой так называемой 'школе каменщиков', где преподавались все науки,
необходимые для архитектора, существовала и 'внутренняя школа', где объяснялось
истинное значение религиозных аллегорий и символов, где изучалась 'эзотерическая
философия', или наука об отношениях между Богом, человеком и вселенной, т.е.
'магия'; а ведь за одну только мысль об этом людей отправляли на дыбу и сжигали
на кострах. Школы продолжали существовать до Возрождения, когда стало возможным
возникновение 'мирской науки'. Новая наука, увлёкшись новизной свобоного
мышления и свободного исследования, очень скоро забыла и о своём происхождении,
и о роли 'готических' соборов в сохранении и передаче знания.
Но Собор Нотр-Дам остался; до наших дней хранит он идеи школ, идеи истинных
'франкмасонов' - и показывает их нам.
Известно, что Нотр-Дам, по крайней мере внешне, сейчас ближе к первоначальному
замыслу по сравнению с его обликом в течение последних трёх веков. После
бесчисленных благочестивых, но невежественных переделок, после урагана
революций, разрушевшего то, что избежало этих переделок, Нотр_Дам был
реставрирован во второй половине XIX века - и реставрирован человеком, глубоко
понимавшим его идеию. Тем не менее, трудно сказать, что здесь осталось от
древнего здания, а что является новым; и не вследствие недостатка исторических
данных, а потому что 'новое' зачастую на деле оказывается 'старым'.
Таков, например, высокий, тонкий и острый шпиль над восточной частью собора, с
которого двенадцать апостолов, возглавляемых апокалиптическими зверями как бы
спускаются по четырём сторонам света. Старый шпиль был разрушен в 1787 году. То,
что мы видим сейчас, построено в XIX веке, это работа Виолет-Ледюка,
реставрировавшего собор во времена Второй Империи.
Но даже Виолет-Ледюк не мог воссоздать тот вид, который открывался с башен на
город, не сумел вызвать тот сценический эффект, который, несомненно, был
составной частью замысла строителей; шпиль с апостолами - неотъемлемая часть
этого вида. Вы стоите на верхушке одной из башен и смотрите на восток. Город,
дома, река, мосты, крохотные фигурки людей... И никто из этих людей не видит
шпиля, не видит Учителей, которые нисходят на землю, следуя за апокалиптическими
зверями. Это вполне естественно, ибо оттуда, с земли, различить их трудно. Если
вы спуститесь на набережную Сены, к мосту, апостолы покажутся оттуда почти
такими же крохотными, как люди отсюда. К тому же они теряются в деталях крыши
собора. Их можно увидеть только в том случае, если заранее знаешь о них, как это
бывает во многих случаях в жизни. Но кто хочет знать?
А химеры? Их принимают или просто за орнаменты, или за произведения разных
художников, созданные в разное время. На самом же деле они - один из важнейших
элементов замысла всего собора.
Этот замысел был очень сложным. Точнее, не существовало единого проекта, а было
несколько, дополняющих друг друга. Строители решили вложить в Нот-Дам всё своё
знание, все свои идеи. Вы обнаруживаете здесь и математику и астрономию;
некоторые необычные идеи биологии (или 'эволюции') запечатлены в каменных
кустах, на которых растут человеческие головы; они расположены на баллюстраде,
под летящими контрфорсами.
Химеры и другие фигуры Нотр-Дам передают нам психологические идеи его
строителей, главным образом, идею сложного характера души. Эти фигуры
представляют собой душу Нотр-Дам, его различные 'я': задумчивые, меланхоличные,
наблюдающие, насмешливые, злобные, погруженные в себя, что-то пожирающие,
напряжённо вглядывающиеся в невидимую для нас даль, - как это делает, например,
женщина в головном уборе монахини, которую видно над капителями колонн небольшой
башенки, высоко на южной стороне собора.
Химеры и все фигуры Нотр-Дам обладают удивительным свойством: около них нельзя
рисовать, писать или фотографировать - рядом с ними люди кажутся мёртвыми,
невыразительными каменными изваяниями.
Объяснить эти 'я' Нотр-Дам трудно, их надо почувствовать - но почувствовать их
можно. Только для этого следует выбрать время, когда Париж спокоен, а такое
бывает перед рассветом, когда в полумраке можно различить некоторых из
загадочных существ, которые расположились наверху.
Помню одну такую ночь незадолго перед войной. По пути в Индию я сделал краткую
остановку в Париже и последний раз бродил по городу. Рассветало, воздух делался
холодным; меж облаков быстро скользила луна. Я обошёл вокруг собора. Огромные
массивные башни стояли, как бы насторожившись. Но я уже постиг их тайну; я обрёл
твёрдое убеждение, которое ничто не могло изменить или поколебать: что это
существует, что помимо истории преступлений есть и другая история, что возможно
иное мышление - то, которое создало Нотр-Дам и его фигуры. Я хотел отыскать
другие следы этого мышления - и был уверен, что найду их.
Прошло восемь лет, прежде чем я снова увидел Нотр-Дам. Это были годы
беспрецедентных потрясений и разрушений. И вот мне показалось: что-то изменилось
и в Нотр-Дам, как будто он почувствовал приближение конца. В течение всех этих
лет, вписавших блистательные страницы в историю преступлений, на Нотр-Дам падали
бомбы, разрывались гранаты; и лишь случайно Нотр-Дам не разделил судьбы
Реймсского собора, этой дивной сказки XII века, ставшего жертвой прогресса и
цивилизации.
Когда я поднялся на башню и вновь увидел спускающихся апостолов, я был поражён
сколь напрасны, почти бесполезны все старания научить людей чему-то такому, что
они не имеют желания знать.
И снова, как я неоднократно прежде, я сумел отыскать лишь один довод,
противяшийся этому чувству. А именно: возможно, цель учения апостолов и
создателей Нотр-Дам состояла не в том, чтобы научить всех людей, а лишь в том,
чтобы передать некоторые идеи немногим через 'пространство времени'. Современная
наука побеждает пространство в пределах нашей маленькой планеты. Эзотерическая
наука победила время. Она знает способы передавать свои идеи неизменными,
устанавливать общение между школами, которые разделяют сотни и тысячи лет.
2. Египет и пирамиды.
Первое необычное чувство Египта, которое я испытал, возникла у меня по пути из
Каира к пирамидам.
Уже на мосту через Нил мной овладело странное, почти пугающее чувство ожидания.
Вокруг что-то становилось другим. В воздухе, в красках, в линиях - во всём
скрывалась какая-то магия, которой я ещё не понимал.
Быстро исчез европейский и арабский Каир; я почувствовал, что со всех сторон
меня окружает подлинный Египет; я ощутил его в лёгком дуновении ветерка с Нила,
в широких лодках с треугольными парусами, в группах пальм, в изумительных
розовых оттенках скал Мукаттама, в силуэтах верблюдов на дальней дороге, в
фигурах женщин, облачённых в длинные чёрные одеяния, со связками тростника на
головах.
И этот Египет ощущался как нечто невероятно реальное, как если бы я внезапно
перенёсся в другой мир, который к моему удивлению, оказался хорошо знакомым. В
то же время я понимал, что этот другой мир принадлежит далёкому прошлому. Но
здесь он уже не был прошлым, проявляясь во всём и окружая меня как нечто
настоящее. Это было очень сильное ощущение, непривычное своей определённостью.
Оно тем более удивило меня, что Египет никогда особенно меня не привлекад; по
книгам и музеям он казался не слишком интересным, даже скучным. Но сейчас я
вдруг почувствовал нечто невероятно увлекательное, а главное - близкое и
знакомое.
Позднее, анализируя свои впечатления, я сумел найти им объяснения; но тогда они
разве что удивили меня; и я прибыл к пирамидам, странно взволнованный всем, что
встретил по пути.
Едва мы переехали мост, как вдали появились пирамиды; затем они скрылись за
садами - вновь возникли перед нами и стали постепенно расти.
Приблизившись, мы увидели, что пирамиды стоят не на равнине, простирающейся
между ними и Каиром; они высятся на огромном скалистом плато, которое резко
вздымается над равниной. К плато ведёт извилистая дорога; она поднимается вверх
и проходит сквозь выемку, прорубленную в скале. Добравшись до конца дороги, вы
оказаываетесь на одном уровне с пирамидами, перед так называемой пирамидой
Хеопса со стороны входа в неё. На некотором отдалении справа находится вторая
пирамида, за ней - третья.
Поднявшись к пирамидам, вы попадаете в другой мир, совсем не тот, в котором
находились десять минут назад. Там вас окружали поля, кустарники и пальмы, здесь
- другая страна, другой ландшафт, царство песка и камней. Эта пустыня, и переход
к ней совершается внезапно и неожиданно.
Чувство, которое я испытал в пути, охватило меня с новой силой. Непостижимое
прошлое стало настоящим, и я ощутил его совсем рядом, как будто его можно было
коснуться; наше настоящее исчезло и сделалось странным, чуждым, далёким...
Я зашагал к первой пирамиде. При ближайшем знакомстве оказалось, что она сложена
из огромных каменных глыб, каждая высотой в пол-человеческого роста.
Приблизительно на уровне трёхэтажного дома расположено треугольное отверстие -
вход в пирамиду.
Как только я взобрался на плато, где стоят пирамиды, увидел их и вдохнул
окружающий воздух, я почувствовал, что они живут. Мне не было нужды
анализировать свои мысли об этом - я чувствовал, что это реальная, неоспоримая
истина. Одновременно я понял, почему люди, которые виднелись возле пирамид,
считали их мёртвыми камнями. Потому что они сами были мёртвыми! Каждый человек,
если он вообще живой человек, не может не почувствовать, что пирамиды живут.
Поняв это, я понял и многое другое.
Пирамиды похожи на нас; у них такие же чувства и мысли, но только они очень
Роллинс Джеймс
Ильин Андрей
Флинт Эрик
Белов Вольф
Белогорский Евгений
Сертаков Виталий