Чтение 80–й страницы книги ~Триумфальная арка~

мазне? Уж не сам ли он все и намалевал? Вам не кажется?

- Да, возможно...

- Вот это-то я и хотела знать. Ведь вы культурный человек и разбираетесь
в таких вещах... А тут даже рам нет.

Все три холста действительно висели без рам. Они светились на грязных
обоях, словно окна в какой-то другой мир.

- Ну хоть бы они были вставлены в золоченые рамы! Тогда за них могли бы
хоть что-нибудь дать. А так... Я будто знала, что снова влипну и останусь на
бобах со всем этим дерьмом! Хороша награда за доброту, нечего сказать.

- Я бы не советовал вам забирать картины, - сказал Равик.

- Как же быть?

- Дождитесь Розенфельда, уж он как-нибудь раздобудет денег для вас.

- Каким образом? - Она бросила на него быстрый взгляд. Выражение ее лица
изменилось. - Неужели эти штуки чего-нибудь стоят? Впрочем, очень часто
именно такие вещи как раз и в цене! - Было видно, как у нее лихорадочно
скачут мысли. - Я имею полное право забрать одну из них хотя бы для покрытия
счета за последний месяц! Какую вы мне посоветуете взять? Может, большую,
над кроватью?

- Никакую. Дождитесь Розенфельда. Я уверен, что он принесет деньги.

- А я далеко не уверена. Я - хозяйка отеля.

- Вам ничего не стоит подождать еще час, если вы смогли прождать три
месяца. Ведь обычно вы так с жильцами не поступаете.

- Он совсем заморочил мне голову, потому я и ждала. Чего только не
говорил! Да вы и сами знаете, что беженцы это умеют.

Неожиданно в дверях появился Розенфельд, молчаливый, спокойный человек
небольшого роста. Не дав хозяйке раскрыть рот, он достал из кармана

деньги.

- Вот, пожалуйста... Не угодно ли вам дать мне квитанцию?

Хозяйка с изумлением уставилась на кредитки. Потом взглянула на картины.
Затем опять на деньги. Видимо, ей хотелось многое сказать, но слова не шли у
нее с языка.

- Тут больше, чем с вас причитается, - проговорила она наконец.

- Знаю. У вас найдется сдача?

- У меня нет при себе денег. Касса внизу. Сейчас пойду разменяю.

Она удалилась с видом оскорбленной невинности. Розенфельд вопросительно
взглянул на Равика.

- Извините, - сказал он, - старуха затащила меня сюда. Я и не подозревал,
что у нее на уме. Попросила меня оценить картины.

- Вы ей сказали, сколько они стоят?

- Нет.

- Слава Богу, - Розенфельд с какой-то странной усмешкой посмотрел на
Равика.

- Как вы могли повесить здесь такие картины? - спросил Равик. - Они
застрахованы?

- Нет. Картины, как правило, не воруют. Разве что раз в двадцать лет из
какого-нибудь музея.

- Ну а если у нас случится пожар?

Розенфельд пожал плечами.

- Приходится идти на риск. Страхование обошлось бы мне слишком дорого.

Равик посмотрел на пейзаж Ван Гога. Он стоит, по крайней мере, миллион
франков. Розенфельд проследил за его взглядом.

- Я знаю, о чем вы думаете. Кто имеет такие картины, тот должен иметь и
деньги, чтобы их застраховать. Но у меня на это денег нет. Я живу картинами.
Продаю одну за другой, хотя вовсе не хотел бы продавать.

Под Сезанном на столике стояла спиртовая горелка, банка кофе, хлеб,
горшок с маслом и несколько кульков. Комната была убогой и тесной, но со
стен сиял мир искусства во всем своем великолепии.

- Понятно, - сказал Равик.

- Я думал, что сумею как-нибудь выкрутиться, - сказал Розенфельд. - Уже
взял билеты на поезд и на пароход, короче говоря, оплатил все, кроме счетов
за последние три месяца. Я отказывал себе во всем, но ничего не помогло,
очень долго не мог получить визы. И вот сегодня пришлось продать Моне.
Пейзаж под Ветейлем. Думал, удастся взять его с собой.

- Но ведь в другом месте вам все равно пришлось продать его.

- Совершенно верно, только уже за доллары. Получил бы вдвое больше.

- Вы уезжаете в Америку?

Розенфельд кивнул.

- Пора убираться отсюда.

Равик недоуменно посмотрел на него.

- Крысы уже бегут с корабля, - пояснил Розенфельд.

- Какие еще крысы?

- Ах, вы не знаете... Крыса - это Маркус Майер, так мы его называем.
Раньше всех чует, когда надо бежать.

- Майер? - переспросил Равик. - Такой маленький, лысый? Иногда играет в
"катакомбе" на рояле?

- Да, он самый. Его зовут "Крыса" с того времени, как немцы вошли в
Прагу.

- Ничего себе кличка.

- У него поразительный нюх. За два месяца до прихода Гитлера к власти он
бежал из Германии. За три месяца до аншлюса - из Вены. За шесть недель до
захвата Чехословакии - из Праги. Я всегда ориентируюсь на Майера - чутье у
него безошибочное. Иначе мне бы ни за что не спасти картины. Вывезти деньги
из Германии было невозможно - валютный барьер. Я имел капиталовложения в
полтора миллиона. Попытался обратить все в наличные, но было уже поздно -
пришли нацисты. Майер был умнее. Нелегально вывез часть своего состояния. У
меня на это не хватило решимости. Теперь он уезжает в Америку. И я поеду.
Очень жалко Моне.

- Вы сможете взять с собой остаток денег, полученных за него. Ведь во
Франции нет валютных ограничений.

- Верно. Но если бы я продал его за доллары, то смог бы жить на них
гораздо дольше. А так, наверно, очень скоро придется расстаться и с Гогеном.
- Розенфельд занялся своей спиртовкой. - Это уже последние, - продолжал он.
- Только три у меня и остались. Больше мне не на что жить. Работа? На нее я
не рассчитываю. Чудес на свете не бывает... Только три картины. Одной меньше
- и жить останется меньше. - Несчастный и жалкий, он стоял перед своим
чемоданом. - В Вене я прожил пять лет; дороговизны тогда еще и в помине не
было, но все-таки это стоило мне двух Ренуаров и одной пастели Дега... В
Праге я проел одного Сислея и пять рисунков: двух Дега, одного Ренуара и две
сепии Делакруа. За рисунки мне почти ничего не дали. В Америке я мог бы
прожить на них целый год. А теперь, - печально добавил он, - у меня остались
только эти три картины. Еще вчера было четыре. Виза стоила мне, по крайней
мере, двух лет жизни. Если не целых трех.

- У многих людей вообще нет картин, на которые они могли бы жить.

Розенфельд пожал острыми плечами.

- Для меня это слабое утешение.

- Да, конечно, - сказал Равик.

- С моими картинами я должен пережить войну. А война будет долгая.

Равик ничего не ответил.

- Так утверждает Крыса, - сказал Розенфельд. - И притом Майер не уверен,
что сама Америка останется в стороне.

- Куда же он тогда подастся? Больше вроде бы и некуда.

- Этого он и сам не знает. Подумывает о Гаити. По его мнению, маленькая
негритянская республика вряд ли ввяжется в войну. - Розенфельд говорил
совершенно серьезно. - А не то поедет в Гондурас. Небольшое южноамериканское
государство. Или в Сан-Сальвадор. А то и в Новую Зеландию.

- В Новую Зеландию? Это довольно далеко, вам не кажется?

- Далеко? - повторил Розенфельд и хмуро усмехнулся. - Смотря от чего
далеко?

XXVII

Море. Море грохочущей тьмы, ударяющей со всего размаху в барабанные
перепонки. Затем пронзительный звонок во всех отсеках ревущего, тонущего
корабля... Снова звонок - и ночь. Сквозь исчезающий сон проступает
побледневшее знакомое окно... Снова звонок... Телефон.

Равик снял трубку.

- Алло?

- Равик...

- Что случилось? Кто говорит?

- Неужели ты не узнаешь меня?

- Да, теперь узнал. Что случилось?

- Ты должен приехать! Быстро! Сейчас же!

- Что произошло?

- Приезжай, Равик! Я сама не знаю, что это такое!

- Но что же все-таки произошло?

- Не знаю! Мне страшно! Приезжай! Приезжай сейчас же! Помоги мне, Равик!
Приезжай!

В трубке щелкнуло. Равик ждал. Раздались гудки: Жоан повесила трубку.
Равик долго смотрел на телефон, смутно черневший в белесоватом сумраке
комнаты. Накануне вечером он принял снотворное, и теперь голова у него была
словно ватой набита. Сначала Равик решил, что звонит Хааке, и, лишь поглядев
на окно, сообразил, что находится в "Энтернасьонале", а не в "Принце
Уэльском".

Он взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали четыре часа двадцать
минут. Он вскочил с постели...

Когда он встретил Хааке в ресторане, Жоан говорила ему что-то об
опасности, о страхе... А что, если... Все возможно! Мало ли глупостей
творится на свете? Он быстро собрал все необходимое и оделся.