которых, высунув руку из окна, держала за ножки щебечущий букет цыплят.
он мне почему-то напомнил (так мне представилось) монархического эмигранта,
вынужденного в чужой стране заниматься унизительным делом, но верящего в
свою правоту и ждущего своего часа.
полгода он был возвращен, правда в качестве простого инспектора, на ту же
дорогу. Возможно, понадобился его опыт.
появилась сверхподпольная трикотажная фабрика, выпускающая изделия из
"джерси" и работающая на японских станках, что было установлено, к
сожалению, только по образцам конечной продукции экспертами Мухуса, Сочи,
Краснодара и других городов страны.
иронии истории, отмеченной еще Марксом, вошли в классово чуждый контакт с
органами ОБХСС с тем, чтобы помочь им найти и разорить своих удачливых
конкурентов.
кстати, так и не выходя из подполья, победило старое. Держатели акций
"джерси", несмотря на японские станки, в этой схватке применили старинный
слободской прием. В один прекрасный день в Эндурске сгорел подпольный склад
с огромным запасом временно законсервированных нейлоновых кофточек.
Советским пожарникам (а эндурских пожарников смело можно назвать советскими)
пришлось гасить этот классово чуждый пожар.
грузинскому еврею Давиду Аракишвили, который уехал в Израиль, подарив свой
дом, как выяснилось после пожара, своему фиктивному племяннику. Изощренность
этого сионистского издевательства Давида Аракишвили состояла в том, что,
оставляя дом на имя несуществующего племянника, он в то же время всех своих
существующих племянников забрал с собой.
в Эндурске целый дом можно продать подпольным фабрикантам под видом
меланхолического подарка остающемуся племяннику от разочарованного в
возможностях социализма дяди?!
Мухуса с немалым успехом используют эту историю, как наглядный пример,
подтверждающий тезис о хищническом характере частнособственнического
развития, что неоднократно отмечалось в лучших классических работах как
Маркса, так и Энгельса.
--------
табака двух табаководческих бригад села Чегем. Соперницы, одна из них --
пятнадцатилетняя дочь дяди Сандро Тали, или Талико, или Таликошка, другая --
девятнадцатилетняя внучка охотника Тендела, Цица, разыгрывали между собой
первый чегемский патефон с полным набором пластинок "Доклад тов. Сталина И.
В. на Чрезвычайном Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года о проекте
Конституции СССР".
разглядеть, тот потерял все, потому что в его душе навсегда застревала
влажная тень ее образа, и, бывало, через множество лет, человек, вспоминая
ее, вдруг вздыхал с какой-то горькой благодарностью судьбе.
детской шеей, с темно-золотистыми глазами, с каштановым пушком бровей, с
густой челкой на аккуратной головке, то и дело шлепавшей ее по лбу, когда
она бежала.
линия, намекала на небесный замысел ее облика и в то же время вызывала
немедленное и вполне земное желание прикоснуться к этому подбородку,
попробовать его на ощупь: такой ли он гладкий и законченный, как это кажется
со стороны?
же она выделялась среди них?
вспыхивая, как вспыхивает дно родничка, выталкивая струйки золотистых
песчинок, томно дышали подглазья, дышала шея так, что частоту биения
пульсирующей жилки можно было подсчитать за пять шагов от нее. Дышал ее
большой свежий рот, вернее, дышали углы губ, не то чтобы скрывающие тайну ее
чудной улыбки, но как бы неустанно подготавливающие эту улыбку задолго до
того, как губы ее распахнутся. Казалось, углы губ ее пробуют и пробуют
окружающий воздух, вытягивая из него какое-то солнечное вещество, чтобы
благодарным сиянием улыбки ответить на сияние дня, шум жизни.
чтобы наконец залепить углы ее губ в тревожной неподвижности, но и тогда
вдруг прорывалась ее прежняя, нет, почти прежняя улыбка, и тем, кто знал ее
в пору отрочества, хотелось кусать пальцы от боли при виде этой улыбки или
свернуть шею самой судьбе за то, что она допустила все это.
даже знаками небесной благодати.
рукой, другой стягивала белье с веревки, протянутой вдоль веранды.
Неожиданно девочка вскинула ручонки в сторону яблоневых ветвей, нависавших
над верандой, и стала кричать:
ойкнула и чуть не выронила дочку: сквозь ветви яблони в тихом предзакатном
небе серебрился бледный диск луны.
смотреть на чудо, и ребенок, стоило ему кивнуть на небо, с необыкновенной
радостью вздымал ручонки и бодро говорил:
пропустить мгновение, когда ребенок произнесет свое второе слово, чтобы,
сопоставив оба слова, узнать, что он этим хотел сказать, начав свой словарь
с такого высокого предмета, как луна.
чегемцам) выслушав сообщение об этом чуде, с улыбкой же опроверг его.
сказал, что скорее всего кто-то, держа в руке большое красное яблоко,
сравнил его с луной, а ребенок это услышал, и ему это так и запало в голову.
И вот он, однажды увидев на дереве плоды, похожие на яблоко, ошибочно назвал
их знакомым звуком, а диск луны, если он даже и виделся сквозь ветви яблони,
не имеет к этому никакого отношения. Так объяснил чудо учитель неполной
средней школы, открытой в Чегеме в начале двадцатых годов.
они чувствовали) не стали спорить с наукой, а предложили учителю прийти
самому и убедиться, что ребенок именно луну называет луной, а не яблоко.
и при немалом скоплении народа произвел опыт. Проверка чуда происходила в
условиях, исключающих всякую случайность: мать вынесла ребенка во двор и
остановилась в таком месте, где диск луны сиял в небе в полном одиночестве,
а не как-нибудь там сквозь яблоневые ветки. Учитель стал рядом с матерью и,
к удивлению чегемцев, вытащив из кармана румяное яблоко, ткнул в него другой
рукой и с коварной наивностью в голосе спросил:
ее сторону ручонки и, улыбаясь беззубым ртом, мягко поправил учителя:
свое яблоко и с терпеливо наигранной тупостью (чегемцы считали, что ему и не
надо было ее наигрывать) спрашивал:
матери, показывала на небо и с удовольствием произносила полюбившееся ей
название небесного тела.
и, внезапно вытянувшись из материнских рук, довольно увесисто шлепнула его
по щеке ладонью. Учитель от неожиданности уронил яблоко, и оно откатилось от
него по косогору двора. Чегемцы весело заулюлюкали, учитель стал растерянно
озираться, что ребенком было неправильно понято, как попытка найти свое
яблоко, и он, видимо сжалившись над учителем, свесившись из материнских рук,
стал показывать ему, куда оно закатилось, и на этот раз не делая ни малейшей
попытки назвать его луной.
что до луны триста тысяч километров. В другое время эта новость, может быть,
и произвела бы на чегемцев сильное впечатление, но не сейчас.
уходящему учителю, мол, отыграться хочет.
чудо, и опять на той же веранде. Тетя Катя оставила здесь спящего в люльке
ребенка, а сама ушла на огород, где провозилась около двух часов.
приготовить на обед, тетя Катя вернулась с огорода, взошла на веранду и