может взорвать ее, не думая, что и сам погибнет под ее обломками.
Лижжо.
любимую, передайте его правосудию...
была очень близко, он ощутил ее тепло.
обиду не дадут... Хорошо, - он устало опустился на стул. - Звоните... У
меня голова идет кругом... Зачем вы пришли ко мне? Зачем?!
палачей в Нюрнберге... Они спокойно наблюдали, как Риббентроп падал на
колени и целовал сапоги солдат, которые вели его в комнату, где была
виселица... Они не ударились в истерику, когда Розенберг впал в
прострацию, когда рыдал гауляйтер Франк... Даже виски потом не пили...
Наоборот, испытали чувство освобождающего облегчения... Судя по всему,
Клаудиа сначала ударила его пером в глаз, а потом, чтобы избежать чего-то
самого ужасного, что не в силах перенести женщина, ослепила себя... Я
как-то рассказал ей о судьбе моего очень близкого друга... Он попал в
беду... Или смерть - или муки, которых не вынести нормальному человеку,
потом, когда тебя сломают, ты станешь предателем, ты предашь и себя, и
друзей... А ведь это невыносимо, лучше уж решить все разом... Со слепой
они не станут р а б о т а т ь - нет смысла, время будет упущено... Слепую
надо убить, причем поскорее, чтобы никто не слышал криков женщины...
Слепой женщины... Она помнила все, что я рассказывал ей, профессор... Это
страшно, что я вам говорю, но ведь у меня сердце постоянно рвет болью, мне
некому открыть себя, некому, понимаете?!
Пла Фонтом; попросили обождать; Росарио проворковал в трубку:
рентгеновские снимки, боюсь, вам придется подъехать ко мне, через полчаса
я вас жду, завтра я начинаю работу с протезом, доля миллиметра решает все,
я хочу посмотреть вас, не откладывая.
с профессором де Лижжо... Оставьте ваш телефон, я перезвоню.
должен отличаться от живого...
назад, губы сжались в узкую, несколько истеричную щель - вот-вот закричит.
Штирлиц тряхнул трубкой: "Ну же, профессор!" Тот взял ее трясущейся рукой:
Пла Фонт продиктует вам адрес...
больше.
собой две задачи: во-первых, найти квартиру в новом доме, еще не
заселенном до конца, арендовать ее; во-вторых, найти такой дом, где у
входа уже укреплена вывеска практикующего врача, который бы при этом еще
окончательно не переехал в свой врачебный кабинет; телефон, который он
назовет, не внесен еще в справочник, перепроверить нельзя, однако Росарио
успокоит и то, что с ним говорил де Лижжо, да и вывеска медика у входа.)
профессору, бросился вниз, к машине.
всему, человеком пьющим; лицо его было отечным, под глазами висели
желтовато-синие мешки, руки мелко дрожали, а на висках серебрились мелкие
капельки пота.
после того, как он выкрал начальника белой контрразведки Гиацинтова,
переправил его в партизанское соединение и там, в землянке, получив приказ
Дзержинского вернуться во Владивосток, чтобы уйти с казачьими полками
атамана Семенова в эмиграцию, ему пришлось неделю пить с редактором газеты
Ванюшиным и начальником генерального штаба генералом Протасовым.
спастись от большевиков, но в штабе еще шла размеренная жизнь, отдавались
приказы, дотошно планировалось "сокрушительное поражение" войск Уборевича,
однако вечером, часов в шесть, начиналась вакханалия: Протасов разливал
спирт по г р а н е н ы ш а м, закусывал луковицей и тоненьким, словно
папиросная бумага, куском сырокопченой колбасы, глаза б е с е н е л и; в
семь приходилось повторять вместе с ним, - как человек пьющий, он зорко
следил за тем, как ведут себя окружающие, трезвых не переносил -
"интеллигентишки"; в девять отправлялись в ресторан "Версаль"; тогда
Исаев, уже не Владимиров, решил менять бокалы - д а в и т ь с я водой и
пригублять водку; склонившись к нему, Протасов шепнул: "Максим Максимович,
за столом не пьют лишь те, которые хотят вызнать; сейчас такая пора
настала, что лазутчиков мы расстреливаем во дворе, без суда, включив мотор
автомобиля, чтобы не пугать соседних обывателей".
которое наступало утром; просыпался в темноте еще, часа в четыре; давило
незнакомое ему ранее, тревожное чувство надвигающейся беды; обостренно
воспринимался любой шорох; редактор Ванюшин, пригласивший тогда Штирлица
жить в своем огромном трехкомнатном "люксе", угадывал в темноте состояние
своего любимца, заставлял похмелиться: "Ты рюмашку протолкни, Максим,
сразу тепло ощутишь, пот в ы с е р е б р и т, - и спокойно уснешь".
Действительно, стало легче, бросило в пот, захотелось поговорить с
Ванюшиным, сделать ему что-то доброе; несчастный, мятущийся человек,
сколько таких на Руси?! Понимает, что не туда идет, не с теми, но как
изменить это, как принять решение, не умеет, страшится, не может.
медленный, серый, осенний рассвет вползал в номер, словно ощупывая каждый
предмет, будто слепец, попавший в незнакомую комнату. Сон был тревожным,
еще более страшным пробуждение, голова звенела, сердце молотило тяжело, с
замираниями; на третий день он мечтал уже только о том, чтобы настало утро
и Протасов, достав факирским жестом из шкафа зеленый штоф, разлил по
г р а н е н ы ш а м, а там и до обеда недолго, горячие щи с чесноком, смех
генерала: "Да, остограмься, соколик, остограмься, полегчает!" Не
оглянешься, как время ехать в "Версаль"; постепенно день стал разделяться
на провалы, когда надо было что-то делать, читать, пытаться писать, и
минуты бездумного облегчения, которое несла с собою рюмка.
д е л а т ь, но делать ничего не можешь; паралич воли; необходимость
сказать доброе тому, с кем пьешь, а оборачивается все оскорбительной
ссорой; дерьмо прет наружу, дерьмо, бессилие и страх; все потаенное,
гадкое становится зримым, заметным, неуправляемым...
с кем проводил последние дни в России, не видел; с утра и до вечера пил
чай; через месяц пришел в себя; о том времени, когда з а п о й н и ч а л,
не мог вспоминать без содрогания, потому что в мельчайших подробностях
помнил тот ежеминутный отчаянный, беспросветный ужас, который владел им,
если не мог выцедить стаканчика, - спаси, господь, сохрани и помилуй от
этого...
приехать приятельница, а у меня даже кофе нет, не могли бы вы махнуть в
какой ресторан, такси я, конечно, оплачу, и привезти мне через часок все
то, что я вам сейчас запишу...
Он очень строгий... Справедливо-строгий человек.
улыбнулся. - А хозяину скажу правду... Мы с ним друзья, вы же знаете...
себе фляжку, мне привезете кофе в зернах, хамон, сыр, тройку пирожных,
шампанского и шоколад.
приедет Росарио; если приедет, поправил он себя. Кто-то из режиссеров
(господи, когда ж это было?! Году в тридцать пятом, кажется? Тогда еще в
Баварии некоторые фирмы сохранили самостоятельность, экранизировали
классику или делали крутые детективы, стараясь сохранить у зрителей
чувство достоинства и умение отстаивать собственную точку зрения на то или
иное преступление), когда Штирлиц предложил тост за успех нового фильма, в
ужасе вскочил с кресла: "Никогда, нигде, ни в коем случае не пейте за
будущий успех, - картина неминуемо провалится!"
сказал Штирлиц (самое страшное - показать тому, кого о чем-то просишь,
нервозность или торопливость; это, как зараза, передается немедленно; не
зря же говорят, что шизофрения заразна; интересно, мог ли Гитлер - с
помощью радио, газет и фильмов - заразить нацию? Почему нет?). - Нам с
вами еще жить и жить, а вы не хотите помочь мне в сущем пустяке. Всю
ответственность я беру на себя.
углом, на стоянке, полно машин, три минуты хода...
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Елманов Валерий