комнаты всех, кроме мальчика. Усадил его. Обратился на "вы", хотя нескладно
притулившийся на краешке кресла посетитель - в перемазанной, порванной
майке, с грязными полосками на лице, с каким-то мусором в волосах - явно не
тянул на роль серьезного собеседника.
- ...Все, как говорится, разложим по полочкам... Вы - лицеист шестого
класса Матвей Радомир...
- Да... ("Господи, какая разница! При чем тут это?")
- Вы говорите, что ваша мама погибла год назад, когда возвращалась на
аэротакси-автомате из Бельта. Взорвался двигатель-антиграв...
Да, так ему сказали. Эти двое, которые пришли тогда... Летчик и тетка из
опекунской конторы. Когда взрывается антиграв, остается облачко атомной
пыли. И никакого следа от человека. Разве что эмалевый медальон на серой
стене в Парке памяти. Зачем он, медальон... Взрыв этот - редчайший случай.
И вот же, ударила злая судьба. И не кого-нибудь, а маму. И его, Ежики...
Он закричал тогда этим двоим, что они врут и пусть убираются. Летчик стоял
молча, закусив белые губы, а опекунская чиновница деловито совала Ежики под
нос какую-то пахучую дрянь и говорила, что он должен куда-то пойти. Вместе
с ней, с этой теткой... Он оттолкнул ее плечом, заперся в своей комнате,
залился слезами. Случившемуся он поверил сразу, хотя и кричал, что это
неправда... Не раз он видел в жутких снах, что с мамой случилось
непоправимое. И просыпался с мокрым лицом, перепуганный и благодарный за
вернувшееся счастье. А теперь не проснешься, не стряхнешь эту страшную
черноту... А может, опять сон?! Нет... Нет, хоть голову расколи о глухую
дверь.
Из-за двери кричали, уговаривали, чтобы вышел.
Они что? Мало им, что нет мамы, они хотят, чтобы он оставил дом! Его дом!
Где все его и мамино!
Он прижался к полукруглому цоколю кондиционера. Пластик был холодный... Как
труба в том бункере... Как песок в красной пустыне, когда лежишь навзничь и
смотришь в лиловое небо, где звезды и маленькое колючее солнце... Не надо
об этом, так нечестно защищаться от горя. Это будет измена маме!.. Но как
иначе выдержать, как отстоять дом?.. Всадники-итты подъезжают, смотрят с
высоты боевых седел на упавшего мальчишку. Они не ведают ни боли, ни
горечи, ни страха. Они - как марсианский лед...
Нет, горе не стало тогда слабее, но сжалось в тугой черный ком. Слезы
остановились. Мысли стали четкими, и в руках появилась сила. Через окно он
выскочил в сад, ухватил из травы шланг, подключил к вентилю большого
давления. Протянул резиновую змею к себе в комнату, с медным наконечником
наперевес вышел в холл.
"Уходите..."
"Мальчик! Мы понимаем, что..."
"Уходите. Это наш с мамой дом".
"Но..."
Тугая струя вымела из крытого стеклом холла чужих людей. Тогда он сорвал на
щитке пломбу и включил силовое поле...
- Да, мне сказали... - прошептал он. - Что она...
- Я понимаю, вам тяжело, хотя и время прошло... Вы говорите, что ваша мама
работала у нас в системе консультантом и что это ее голос записан для
объявлений на Кольце... Да, замечательный голос... И сейчас ты услышал его
на какой-то новой станции?
- Да! - Ежики дернулся вперед.
- Но послушай, мальчик... - Диспетчер мягко перешел на "ты". - Я понимаю,
тебе хочется такого вот... чуда, одним словом. И ты решил, что ее записали
недавно, да? Господи Боже ты мой... По-твоему, значит, тебя обманули и мама
где-то прячется? Но зачем это? Подумай...
Он думал! Пока бежал и ехал, столько было горячечных мыслей, что болью и
звоном отдавались в голове... Может, она попала в аварию и стала калекой, и
хирурги бессильны, и она не захотела жить с сыном, чтобы не пугать его
уродством... Или встретила какого-то человека, полюбила его, и они решили
пожениться, а человек этот не хочет, чтобы у нее был сын... Дико думать
такое про маму, но все же это было бы в миллион раз лучше, чем ее совсем
нет на свете... Ну, пусть она не хочет его видеть, лишь бы она была!..
- Малыш, - неуверенно сказал диспетчер. - Ну как тебе объяснить? Ты ведь
уже не маленький...
Ежики не заметил этой нелепицы - "малыш не маленький". Он сказал тихо и
отчаянно:
- Голос-то ведь есть. Откуда он взялся?
- Голос... Да акустический компьютер смоделирует по образцу любую речь.
Чтобы не отличалась от других объявлений.
- Нет... - Ежики упрямо махнул волосами (и полетели семена-парашютики). -
Так не смоделирует, это живой голос. Ну зачем компьютер станет делать вдох
между словами? Сперва "Якорное", потом... такое короткое дыхание и тогда уж
- "поле"...
- А... что это за слова?
- Ну, название станции! Я же объясняю...
- Постой, мальчик... - Диспетчер нагнулся к нему так быстро, что Ежики,
словно защищаясь, вскинул коленки, вдавился в кресло. - Послушай, малыш...
такой станции нет.
- Как это нет?!
- "Якорное поле"?
- Да!
- Нет. Ты что-то... путаешь, наверно...
- Но я был там только что! Она перед Площадью Карнавалов! Маленькая такая
станция, с окном и кораблем! А наверху поле и якоря!..
Ежики хотел уклониться, но диспетчер все же дотянулся, большой холодной
ладонью потрогал ему лоб.
- Вы что, думаете, я больной?
Диспетчер вздохнул:
- Думаю - зачем ты морочишь мне голову?
- Вы сами морочите мне голову! - Ежики крикнул это с дерзостью отчаяния.
Вскочил. Диспетчер смотрел внимательно и печально. Ежики обмяк, прошептал:
- Можно же убедиться, тут ехать три минуты. Сразу за Площадью Карнавалов...
Ой нет, надо сперва назад, до Солнечных часов, а потом обратно...
- Почему? - спросил диспетчер строго и чуть насмешливо.
- Ну... там же, на Якорном поле, только один путь, линия Б... Там маленькая
станция, даже поезд весь не влазит... - Под взглядом диспетчера Ежики
совсем сник. Но тут же сердито вскинулся: - Вы сами должны знать, вы
главный!..
- Угу... - неопределенно отозвался тот. - Посиди минутку, я кое-что
выясню... - И вышел.
"Зачем он скрывает? Военная тайна? Но в нынешнее время уже не бывает
военных тайн... Никакой компьютер так не сделает мамин голос..."
Но надежда становилась все меньше, а тоска была большая. И пусто было,
тяжело и тихо. Лишь еле слышно гудели за могучими стенами поезда.
Диспетчер вошел. Ежики опять сказал ему сквозь подобравшиеся слезы: