добродушно улыбался и отпускал шуточки, дю-А с плохо скрытой досадой кивал
в такт ее словам и смотрел на ее волосы (у нее были тогда роскошные волосы
- это сейчас их Земля "съела"), но под конец злобно говорил "нет", а она
волновалась ужасно и ко всем лезла со своими проблемами, и в конце как-то
так получалось, что по приказу ли, нет ли, но все просьбы ее, даже самые
дикие, ребята старались выполнять. Особенно от нее специалисты страдали.
Пробор не будет таким удачным, как Пятый. В "белую крапиву", правда, никто
не попал, но троих серьезно ранило упавшим деревом, а деревья здесь -
исполинские, до семидесяти метров, и чудные какие-то деревья, нигде таких
не встречал. Они, во-первых, сбрасывали кору, а во-вторых, у них для
чего-то (никто не может сказать, для чего, вернее - из-за чего) сильно
развиты моторные функции: вытянуло какое-нибудь дерево ветки кверху, а
ветки у него длинные, тонкие, листья в трубочку свернуты; минут через
пятнадцать глядишь - листья уже распущены, все ветки до земли опустились,
переплелись так, что если попадешь туда, то и не выберешься. И дерутся они
еще ветками. Я сам видел.
вылечивается. Никто не может сказать наверняка в таких обстоятельствах,
почему это вдруг желудок начинает отказывать: бывает, что от нервов, а
бывает, что и совсем непонятно от чего, а раз непонятно от чего, то и
непонятно, чем кончится. Он стал мучиться желудком, и его отправили на
Землю, и он сделал вид, что ему жалко, что его отправляют на Землю.
конечно, чепуха по сравнению с увечьем или, скажем, с больным желудком,
пугает только непонятность, потому что неясно, почему они вдруг
появляются, эти пигментные пятна. Что-то вроде аллергии, так думают. У нас
считается, хотя врачи и смеются над нами, что пигментное пятно предвещает
беды, которые свалятся на тебя в будущем, и мы всегда этому радуемся -
значит, еще не скоро конец.
Измочаленные, издерганные, мы дожили до того момента, когда микробщики
говорят: "Готово!", когда береговики могут похвастаться, что все
пограничные биоконтакты жестко оценены (это неправда, никогда еще не
бывало, чтобы каждый сделал к моменту утверждения плана все, что должен
был сделать, это, может быть, и невозможно совсем - просто каждому
надоело, просто каждый сказал: "Хватит!"), когда остальные спецы тоже
начинают отставать от нас с просьбами о помощи, когда математик запирается
у себя в интеллекторной, вызвав у прочих смертных приступ неизменного и
какого-то судорожно-мистического уважения. Даже если математик - дю-А.
"Стрекозы" возвращаются в лагерь, биоэкран усиливается еще одной
двухмикронной пленкой, которая никого уже просто так не впустит и не
выпустит, если не отключить ее специальным кодом - он есть у каждого
куафера, а больше ни у кого нет (я не говорю про Федера - он командир
пробора). Кстати, никогда не мог понять, зачем это перед утверждением
плана пробора нужно усиливать экран. Наверное, глупая традиция, хотя точно
и не знаю: забывал как-то спрашивать, а сейчас вроде и не у кого. Не у
стекольщиков же!
направился не в столовую, а прямиком в домик Федера, и Федеру это не
понравилось, я думаю, потому что в тот момент он мечтал только об одном -
хорошо поесть. Весь день он, единственный из нас, мотался по каким-то нам
совершенно непонятным делам. Он пропустил из-за этих дел завтрак, а к
первому обеду начали прибывать транспорты с промежуточных ниш, и он
помчался туда, хотя, полагаю, вполне мог бы и в столовую сходить - ничего
интересного на стоянке не произошло. Выгрузка и разные официальные
подтверждения, которых я ужас как не люблю, на мою долю выпадали в большом
количестве. Одним словом, ко второму обеду Федер расшвырял всех, кто лез к
нему "со своими глупостями", вспомнил, что командир имеет изредка право на
некоторые излишества, и заказал себе обед в домик.
видел: дю-А не дал ему пообедать. Они немножко друг на друга покричали,
потом выскочили из домика и понеслись в интеллекторную, где. Федер
немедленно начал орать во всю мочь. Мы не очень поняли, о чем он орал, нас
заинтересовал сам факт: во время разносов Федер никогда не повышал голоса.
Да и понимали мы, что стычка у них обязательно будет; мы даже удивлялись,
что она так долго оттягивалась.
стенок интеллекторной и не такая хорошая звукоизоляция, как в акустических
тюрьмах, но все-таки они не фанерные. "Дурак", "щенок", "баранья башка",
"не дам гробить", "я не для того тебя сюда брал" - все это Федер подавал в
лучших традициях Лимиччи, а математик тонким надрывным голосом гонял свою
пластинку про "вандализм". Часа полтора спустя соревнование в воплях у них
закончилось, дверь интеллекторной раскрылась, в освещенном проеме
немедленно появился брыкающийся дю-А, которого держала за шиворот железная
рука вспотевшего от ярости Федера.
рычал наш командир. - Мне такого математика не нужно, я уж лучше вообще
без математика обойдусь!
упрямо, с самой суконной физиономией, какую только можно придумать, заявил
дю-А. - И оставьте наконец в покое мой воротник!
находиться! - крикнул Федер.
запретить! Завтра же с утра, с самого раннего утра здесь буду. И
попробуйте только выгнать!
вздохнул и зашагал к своему домику, уставившись вперед исподлобья. Не
оглянувшись.
скрылся у себя, скандально хлопнув под конец дверью. Потом посмотрел на
нас, подмигнул и неожиданно расхохотался.
пробора, и мы, по понятным причинам, ждали от него большего, чем всегда,
шума. И не ошиблись.
в сущности, делу совсем не нужная. Это не больше чем демократический жест
(теперь-то я понимаю), сообщение старших младшим о принятом решении. Мол,
так и так, уважаемые куаферы и еще более уважаемые специалисты, мы тут
славно поработали вместе с вами, собрали нужную информацию, интеллекторы
ее разжевали как следует и выдали спектр биоструктур, которые могут
существовать на данной планете и включать в себя человека в таких-то
количествах без особой опасности для него и опять же для самой
биоструктуры. Проще, быстрее, дешевле и надежнее строить новую
биоструктуру номер такой-то с такими-то местными вкраплениями.
Ознакомьтесь, пожалуйста, и с завтрашнего дня приступаем.
наверное, правильно, что не обходятся. Потому что собрание - это веха в
проборе, это праздник, правда, странный немного праздник: вместо песен -
птичий базар, вместо поздравлений - отчаянная ругань. Здесь делят машины,
сферы влияния, здесь пытаются свалить с себя одну работу и урвать другую,
здесь с удивительной обстоятельностью перечисляются грехи прошлых
проборов, здесь одна за другой сыплются угрозы, просьбы и предложения,
здесь хватаются за головы, стучат кулаками по спинкам кресел,
саркастически хохочут и закатывают глаза - одним словом, здесь интересно и
всегда есть на что посмотреть. И никогда здесь не обходится без
скандальчика; особые мастера на это - спецы из микробной группы.
традицией освященном месте - в предбаннике вивария. Виварий, как и прочие
помещения типовой куаферской базы, бывает переполнен в любое время
пробора, а уж перед собранием так просто особенно переполнен. Среди его
обитателей всегда найдется парочка активных псевдогиен, которые воют не
только во время еды, но и во сне. Самая, я считаю, большая пакость со
стороны природы заключается в том, что эти твари входят в состав каждой
стандартной буферной биоструктуры, которыми мы пользуемся. Гвазимальдо
говорил как-то, что они вовсе не коренные обитатели какой-нибудь
малоприятной планеты, где мне посчастливилось не бывать, а искусственные
гибриды. Что ж, если так, то я биологов не поздравляю. От их надсадного,
рвущего душу вопля в пору с ума сойти. Я все к тому, что несколько
псевдогиен ужасно выли в день того собрания.
буферниками, громадными коричневыми ящиками, от которых дурно пахло. Те из
нас, кому не хватило кресел, расположились прямо на них. Подложив под себя
циновки, взятые в спальнях, потому что от ящиков, кроме вони, несло еще и
гробовым холодом, они расположились в живописных позах, так, чтобы видеть
входную дверь - именно оттуда Федер делал обычно свои сообщения.
всегда, он стоял у дальней стены, оперевшись на гигантский контейнер с
мегалобронхом, и что-то строчил у себя в мемо изящным дамским карандашом.
С ним, конечно, никто не заговаривал, да и он к особой общительности не
стремился. Марта этакой скромницей трепалась в углу с девочками из
лаборатории (мы тогда, кажется, были в ссоре). Лимиччи спал в своем
персональном кресле, Анхель Новак и Кхолле Кхокк с изысканной вежливостью
говорили друг другу, надо думать, приятные всякие вещи, Каспар, сжимая и
разжимая плоские кулаки, охмурял Гуарме, нового нашего стропаль-куафера,
глуповатого, очень сутулого, но, похоже, надежного в переделках. Как
только я вошел, меня тут же потянули за рукав и предложили кресло, и я еще