-- Мы ослеплены, королева сапатеадо, что, между прочим, означает
по-испански "королева каблучков". Даже не подумаешь, что в свободное от
многочисленных хобби время ты конструируешь нужные всем биополимерные
фабрики, где слывешь, говорят, крупнейшим специалистом. И все же потерпи,
девочка, не пытайся нас отвлечь.
Багир снова повернулся к Эмерсу:
-- По-моему Нибелунг, ты как раз добрался до сути?
Их ряд взошел на Дворцовый мост. Эмерс под каждый шаг ударял ладонью
гулкую чугунную балясину перил. На вопрос Багира он лизнул палец, мазнул
внутри чугунного завитка -- в естественной пазухе для грязи -- поднес палец
к Багирову носу:
-- Во: ни ржавчинки!
Затем выхватил из кармашка бобочки декоративный белоснежный платочек,
без усилия переломился в поясе ("Ух ты, усложненный комплекс для
разрядников!" -- уважительно отметил Багир) и провел по асфальту:
-- И тут ни пылинки. Дошло?
-- Нет, я, наверно, из тугодумов, -- возразил Багир.
-- Я и говорю, что вам, технарям, недосуг позаботиться о последствиях
ваших собственных действий. Уж ежели чего придумаете, то ляпаете без разбору
направо и налево. Вы ведь со своими пленками и на живое замахнулись, не так,
скажешь?
Эмерс протянул Багиру сорванный двадцать минут назад лист. За короткое
время зеленая пластина размякла и выцвела. По краям проступили пятна
прозрачности.
-- Ничего особенного. -- Багир пожал плечами. -- Отпав от ветки, лист
обязан раствориться в воздухе. И быстро: городу мусор не нужен.
-- Разумеется, логика у вас всегда безукоризненна. Дело, однако, в том,
что листва, по-моему, начинает задыхаться и отмирать еще там, наверху. Это я
к вопросу о толстокожести.
Журналист неопределенно поводил рукой и щелчком послал лист за перила
моста.
Багир не мог не признать за Эмерсом некоторого нового поворота во
взгляде на знакомые явления. Ему были привычны и обеспыливающая глазурь
асфальта, и налет дематериализующих аэрозолей на деревьях, и новые бездымные
сигареты, и технологический круговорот промышленных предприятий. Он не
прослеживал связи между безвредными новшествами и растущим равнодушием
людей. Но спорить -- по-настоящему спорить -- еще не был готов. Равнодушие
не носило характера социального, скорее были маленькие личные беды, то есть
настолько маленькие и настолько личные, что выходить с ними на люди не
позволяло воспитание. Пожалуй, причины самозамыкания горожан (да только ли
горожан?) следовало искать не в технике, а в морали. Множество
приспособлений облегчает жизнь человеку, но помочь людям могут только люди.
Хомо хомини. Человек человеку.
Нода не приняла нудного, с перерывами, разговора, затеянного Багиром во
имя спасения от одиночества. Слова витали между ними в виде бесконечно
падающих, без остатка растворенных в воздухе листьев. Лишь когда зажегся
сигнал в центре моста, Нода оживилась:
-- Мальчики, мальчики, сейчас разведут!
Пронзительно-мелодично зазвучала сирена, крылья моста дрогнули,
разомкнутыми ладонями начали вздыматься в обесцвеченное небо. У ног
разверзлась метровая щель, обрыв в воду, прикрытый, правда, с недавнего
времени силовым барьером. А в студенческие годы храбрецы разбегались,
перемахивали через щель и, толкнувшись ногами во вздыбленное крыло моста,
прыгали обратно.
Багир с Нодой взялись за руки, перегнулись через перила.
-- Мы с тобой двадцать шестой раз здесь, -- шепнул он.
Она благодарно стиснула его пальцы.
Внизу пыхтел длинный лесовоз. Дальше ждали очереди подводный танкер и
буксир с караваном барж.
Багир точно знал, что в действительности по реке проплывают пустые
оболочки, управляемые с берега. В век пневматических грузопотоков и
синергических межконтинентальных трасс речные суда -- сплошной анахронизм.
Кого угодно, только не инженера можно обмануть раскрашенной
псевдометаллической коробкой, надписями на бортах, мощной ритмичной
имитацией работающих двигателей. Разве сравнишь эту музыкально
облагороженную чечетку с чиханьем и чавканьем нефтяных моторов прошлого?
Бутафория для незнаек на одну ночь в году. Но, признаться, прекрасная
бутафория. Вон как симпатично надрывается впереди каравана нарядно-чумазый
буксир...
-- Харьков попросил разрешения Всемирного Совета на организацию у себя
белых ночей, -- ни к кому особенно не обращаясь, сказал Стас.
Багир обиделся на харьковчан. Ладно, будьте патриотами своего города,
но не завидуйте другим! Не жаль энергии для поддержания где-то долгой зари,
жаль Ленинграда, у которого, независимо от нынешнего решения Совета, могут
когда-нибудь отнять неповторимые пушкинские белые ночи. Или, скажем, так: не
отнять, а скопировать, разбавить повторением. Но все равно обидно. Нельзя
множить диво, нельзя ставить чудо на поток. Точно так же никому нельзя
навязывать даже праздник. Настроение вконец упало. Чтобы не портить его
остальным, Багир, как мог естественнее, произнес:
-- Нога разболелась. Пойду я...
Для убедительности он вызвал из памяти боль от ожога, полученного в
позапрошлом году: студенты под его руководством пытались воспроизвести на
музейном оборудовании процесс фрезерования. Великий Гефест, покровитель
ремесел! И как предки управлялись с таким примитивным инструментом?
Раскаленная стружка пробила Багиру брюки ниже колена, прокатилась по голени
и свалилась на плюсну. Бр-р! Страшно вспомнить.
В эмоциях он, видно, перестарался: запылал глазок в браслете медикона.
Токер за ухом воззвал голосом районного кибер-врача:
-- Прошу немедленно вернуться домой или обратиться в ближайшую
поликлинику. Вам необходим повторный сеанс Т-процедур. Пока даю летучую
анестезию.
По голени растеклась легкая щекотка. Багир сморщился, чтобы не
рассмеяться.
-- Я тебя провожу, -- поспешно предложила Нода.
-- Вот еще! Здесь до стоянки рукой подать. Доберусь.
-- Может, вызвать аварийку?
Лица у Стаса и Розите такие испуганные, что Багиру стало стыдно:
-- У меня же ничего страшного. Гуляйте, ребята. Не обращайте внимания.
Он перецеловал всех подряд. И, не дожидаясь, пока мост опустится
донизу, ступил на крутое крыло.
На Стрелке Васильевского острова было тесно. Два людских водоворота
завихрялись у Ростральных колонн. Через маленькую дверцу люди забирались
внутрь кирпичного столба, брались за руки и по ужасной винтовой лестнице, в
кромешной темноте ползли вверх. Навстречу, прижимаясь к противоположной
круглой стене, катилась вереница уже побывавших наверху. Однажды Багир
уронил там свернутый кулечком дождевик, решил, что искать бесполезно. Как
вдруг внизу начался негромкий гул, и с однообразным: "Передайте владельцу"
-- с рук на руки поплыл поднятый кем-то сверток. Плыл-плыл. Доплыл до
владельца. По инерции Багир едва не передал его с той же фразой дальше. Но,
слава наукам, узнал на ощупь. И послал по цепочке: "Спасибо!" "Спсс...
спсс... спсс..." -- язвительно зашелестело по спирали вниз, пока не
задохнулось на дне винтового оштукатуренного колодца...
Багир порадовался символической связи с человечеством через теплоту и
соприкосновение во мраке незнакомых рук. Традиционные маршруты белых ночей
наверняка выверены во времени так, что внутри колонны непременно
встречаешься с одними и теми же соседями сверху и снизу. Значит, и связь с
человечеством постоянна и нерушима. Следовательно, неизменна и чужда
новизне. Именно поэтому, назло разработанному самой судьбой графику встреч,
внутрь не хотелось. И мрак уже там давно не тот, что в дерзкие юные годы. Да
и подошвы с датчиками, как бы ни шалили нервочки, ставят ногу на щербатую
ступеньку плотно, уверенно, делают ступню зрячей, начисто лишают человека
иллюзий опасности и тайны...
Народ бесцельно кружил вокруг цоколя колонны. В низкую, заглубленную в
асфальт дверь ныряли одиночки. Но иногда втекали умеренной длины змейками,
похожими на разорванный хоровод.
Багир раскачал ногой провисшую меж гранитных тумб цепь ограждения. Со
скрипом заходила вперед-назад чугунная гирлянда. На середину ее тотчас
вскочила девчушка лет тринадцати. И, не потрудясь вынуть рук из карманов
полихромных шор-тиков, не дрогнув ни одним мускулом, хорошенького личика,
ухитряясь держать в пространстве голову и плечи неподвижными, изобразила
собой чуткий гуттаперчевый маятник.
С вершины Ростральной колонны крикнули. Багир отодвинулся к парапету,
поднял голову. Выше обзорной площадки, на краю чаши для факела, кто-то махал
руками. Когда-то в чаше по праздникам жгли нефть, потом газ, теперь над ней
бушует низкотемпературная плазма -- безопасная имитация огня. На всякий
случай автомат откачнул псевдопламя от нарушителя. И он стоял над людьми и
над городом в ореоле выгнутого полукругом огня (издалека ведь не разглядишь,
что это не совсем огонь), несдержанно жестикулировал. Снизу было не понять,
чего он хочет. Багир догадался выщелкнуть из браслета экран карманного видео
-- на ладони расцвело стереоизображение. Вокруг тоже включили аппараты,
площадь замерцала от множества экранов, все экраны заполнило тревожное лицо
юноши. Пересекая кадр, на той же видеоволне изредка пробегал сигнал O .
Замер слабый фон помех, все глубже растекалась радиотишина. Сигнал O
не перевалил аварийного порога, за которым отключается всякая передача и
идет самонастройка на единственную частоту. O пока был крошечный, так
сказать, семейного порядка. Юноша на ладони Багира и там, на верхушке
колонны, вздохнул и продолжил речь:
-- Я, наверное, чего-то не понимаю, сограждане. Мне скучно жить. Я
боюсь жить. Я не могу жить в мире, где люди среди людей более одиноки, чем
наедине с собой, где любить -- больно, где пламя -- холодное, деревья --
Круз Андрей
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Шилова Юлия