Пленуму ЦК..." Такой он и был весь -- противоречивый и разбросанный,
крикливо защищающий неизвестно от кого рабочее искусство и отдававший себя
перед смертью на суд ЦК, ни более ни менее...
завтра отпевают в церкви. Ничего более нелепого придумать было невозможно...
тихо. Горели свечи. Гроб стараниями родителей выглядел безвкусно-пышным. Юра
в гробу лежал совсем обычный -- невысокий полноватый увалень, очень крепкий
и земной, с лицом чуть желтее, чем раньше, и с неестественно белым шарфом
под самый подбородок, маскирующим следы вскрытия. Юрина мать и Юрина жена,
одинаково согнувшиеся, придавленные горем, заплаканные, в черных гипюровых
накидках и с платочками-близнецами у глаз, были по-своему уместны посреди
всей старушечьей тоскливой золото-иконной ладанной суеты.
слезы ничего не прибавили к внутреннему сжатому состоянию:
Юрина строчка увидела свет!
успокоительное и нежное. А Эльдар отошел, занял место между гробом и стеной,
все еще ожидая, когда же наконец прорежется обостренное несчастьем зрение на
детали. Но пока ничего не прорезалось. Положил ладонь на холодные Юркины
пальцы, сделал это так, чтобы одновременно прикрыть порвавшееся и смятое
серое кружевце на краю гроба.
Поэты. Товарищи с газового участка, где Красильников работал слесарем.
Проводив других покойников, присоединились всегдашние траурные старушки.
худощавый, сильный, так преданно и неотрывно уставившийся в лицо покойника.
Любому видно: человек провожает в последний путь единственного друга...
Всем, кто с ним здоровался, он тихонько пояснял:
Выступили тихие необильные слезы, и Эльдар их не особенно скрывал и не очень
подчеркивал: мужская тоска должна быть суровой и по возможности незаметной.
Промокнув ресницы кончиками пальцев, он с высоты своего роста увидел двух
пробивающихся к гробу девушек. С одной из них Юрка когда-то встречался, а
она вышла замуж за другого -- в общем, банальная история, принесшая поэту
несколько хороших стихов. Вторая утешила его в этот момент, что банально
ничуть не менее... Эльдар замахал рукой, подался вперед, поймал себя на
мысли, что движения его чересчур суетливы и даже вызывающи возле гроба,
перестал махать, но девушки уже заметили его, подошли. Эльдар пересказал
услышанную от Тани версию смерти. Обменялись стандартными: "Жалко человека",
-- "Да, такой был парень!", -- "Главное -- так неожиданно" -- и все было
сказано, и люди мало-помалу разделили их. Только Юрину жену толпа обтекала,
никуда не унося. И девушки прибились к ней, обнялись -- и плакали втроем.
рукав сгиб Юркиного локтя. Странно вяжет события человеческая судьба!
Откуда-то ударила весть, и вот у гроба сошлись три женщины, никогда до сих
пор не видевшие друг дружку, не желавшие видеть, и которым вдруг стало
нечего делить, наоборот, появилось объединяющее их: навсегда оставшаяся при
каждой Юрина любовь. Одна сама ушла из его жизни. Ко второй Юрка внезапно
охладел, встретив третью -- будущую жену, которой все было безразлично, в
том числе -- и его любовь, и она просто сдалась, пожалела его за стихи, за
ежедневные цветы, за безнадежное и застенчивое упорство. Но сердце, которого
Юрка не мог добиться при жизни, он завоевал именно теперь, потому что только
теперь окончательно и навсегда вошел в ее память. И в память всех троих.
Общее, не щадя и не раня, выкристаллизовало легкие женские слезы, сблизило
их -- и уже оттолкнуло одну от другой. Потому что и любовь его была
непохожей у каждой...
локоть.
доказательствам любви верующих к неизвестному и чужому им богу. Причуды
Юриных родителей он терпел потому, что прежние друзья понемногу забыли этот
некогда кипевший и беспорядочный дом. Бармин остался почти единственным, кто
еще заходил, неизменно представляя себе, как бы сам Юрка иронизировал над
потусторонними игрищами вокруг собственного имени... Не хотелось извести в
себе живого и беспокойного друга. И Юрка, слава памяти, уже подавил
похоронные воспоминания и становился тем живее, чем более тускнел и
превращался в склеп бывший его дом. Впрочем, Элька не осуждал, не смел
осуждать тех, кто пытался скрыться от гибели единственного сына за
утешительный, привычно-безразличный говорок кладбищенских старушек, за
равнодушную истовость молитв, за цепкую родственность прикоснувшихся к
смерти.
дней горя, ссохшуюся, пергаментно-безликую, с негнущимися ручками перед
грудью и вспухшими, растопыренными, словно оголенные корни, пальцами? Они
будто бы просились в землю, и Эльдар чувствовал, как смерть протаптывает к
ней свою тропинку. Об этом догадывался и Юркин отец и при ней, еще не
умершей, сажал возле себя за скорую жену плотную сноровистую женщину,
недавно схоронившую дочь. Они и познакомились у соседних могил...
бросил на тарелку ложечку кутьи. Превозмогая отвращение, выловил из сладкой
водички несколько рисинок, вытерпел их пресное прикосновение к языку. Юркин
отец суетливо перекрестился. Старушки -- глуховатые, громкие, с подчеркнуто
экономными всезнающими движениями и поджатыми губами -- вкрадчиво поднимали
полные рюмки. Пригубив, заученно шептали: "Да будет земля ему пухом". И
затем долго безвкусно жевали водку запавшими сморщенными ртами. Отрывочные,
понятные только им фразы больно врывались в сознание Бармина.
сверлящие взгляды святых. Лампады нехотя уступали в силе слабой
электрической лампочке. На золоте Библии неаккуратной стопкой лежали
тетрадные листы в клеточку с переписанными детским почерком молитвами. Из-за
стеллажного стекла подслеповато щурились корешки книг, среди которых было
потерянное теперь навсегда кое-что и из их с Таней библиотеки. Пишущую
машинку небрежно стягивала поперек клавиш черная креповая лента.
кусок торта на тарелочке, давно сгнившее яблоко, подернутый плесенью хлеб и
блюдечко с подтаявшим, смазанным горчицей студнем. Сбоку в стакане пыжился
пучок шелестящих раскрашенных бессмертников.
лицемерием, ему, помчавшемуся однажды в Разлив переночевать в брошенном
доме, где, по слухам, завелись привидения, ему, над чьим столом и сейчас
висит портрет Афалины Сапиенс, подарок самодеятельного художника, -- ему
оказывают щедрые религиозные почести!. .
Некому сохранить Юркину душу в безликом людском забвении, выкорчевать ее из
убийственной и односторонней родительской жалости. Некому, так как именно
он, Элька Бармин, допустил тогда предательскую мысль: куда девать рукописи,
если Юрка умрет! И сколько теперь ни казнись, сам накликал беду: злой гений
невольного пророчества обрел силу и оборвал вместе с жизнью теплый
несокрушимый талант друга. Если б только Эльдар раньше и до конца поверил в
себя, в силу своей магии, он бы предотвратил судьбу, обогнал бы ее на
каком-либо повороте. Ведь не будь неосознанной зависти -- не было бы и этой
бессмысленной страшной славы ценой в букетик раскрашенных бессмертников!
Юркин смех, снова подраться из-за выдуманной Атлантиды! Черт с ним, с
превосходством воображающего о себе поэта! Имела бы только обратную силу
его, Элькина, непостижимая способность! Вернуть бы человечеству Юркин
талант!
потерявшуюся искру...
вошла в тело.
краешек железного листа принял колебания и неслышно задребезжал. У воробья
взъерошились перья и сильно зачесались лапки.
по-стариковски хрустнув косточками, перенес тяжесть кроны на другую сторону
ствола.
главный персонаж Юркиных стихов -- заново прорезает в нем зрение и слух.
Именно бесконечность мира давала ему понять: нет, не бог, а талант делает
человека бессмертным! Талант непременно оставляет эхо.
перебежал горбатый мостик и, чутко ступая по булыжной мостовой, поспешил к
лобастому, улыбающемуся вывороченными губами, до боли каменному дельфину.
Сколько стихов нашептал Юрке этот питерский старожил, помнивший падение
Древнего Рима и переселенный неизвестными мастеровыми в карельский гранит!
Эльдар торопился угадать недописанные Юркой и вызревающие в нем строчки...
талант. Эльдар на секунду застыл у какого-то окна, вгляделся в отражение, не
поверил себе, перешел к следующему -- и увидел в стекле то же самое --
полноватого увальня с широкой "простецкой" физиономией, украшенной ехидной
ухмылкой. Последняя шутка гения!