Чтение 9–й страницы книги ~Клочья тьмы на игре времени~

кто решался обратиться к властям, то большей частью выходило так, что
убийцы и хулиганы оказывались под охраной 51 Уголовного кодекса.

От ответственности освобождаются лица, совершившие преступление в
состоянии временного расстройства душевной деятельности.

Нет, не надо полиции. Сейчас не двадцать восьмой год. Сегодня его
затолкают в <зеленый гейнрих> и повезут в тюрьму Тегеле. Теперь тот рыжий
с отвратительной дыркой на верхней челюсти олицетворяет государственную
власть. Он уже не хулиган, не преступник. Он - гражданин, одержимый
праведным гневом.

- ...живет аптекарь. Он промоет ваши раны... Приведете себя в
порядок.

Он с усилием обернулся.

Пожилой господинчик в черном котелке размахивал сухонькими,
удивительно белыми ладошками и что-то лопотал.

- Что вы сказали? Ах да, конечно. Все в порядке. Благодарю вас...

Пошатываясь, побрел вдоль трамвайной колеи. Встречные прохожие чуть
косились и прибавляли шаг. Он не решался садиться в таком виде в трамвай.
Такси не попадалось. Шел, облизывая языком солоноватые ямки от выбитых
зубов. Очень старался не свалиться. Задевал плечом стены, отшатывался к
побеленным липам. Но все-таки шел.

Быстро темнело в сером городе. Электрическое освещение уничтожало
полутона. Запекшаяся кровь казалась почти черной, а лицо удивительно белым
и даже чуть голубым.

А дома в необыкновенно опасном почтовом ящике уже ожидала открытка:
<Убирайся из университета, грязная свинья. Если ты не уйдешь своим ходом,
тебя вынесут ногами вперед>.

И он знал, что вынесут. Время пустых угроз миновало. Векселя
приходилось оплачивать сразу же.

Никакой банк не мог пролонгировать вашу жизнь хотя бы на день. Даже
под самое солидное обеспечение. Курс марки стабилизировался. Биржа
перестала трястись в лихорадке. Но акции на право существовать каждый час
падали на несколько пунктов.

С того дня, собственно, все и завертелось. В темпе совершенно
бешеном. Началось, конечно, гораздо раньше. Но раскручиваться стало тогда.
Центростремительный вихрь. Поистине спираль спрессованных событий. Как
будто все уместилось в один злой день и одну злую ночь... Откуда это? Из
Платона? Диалоги Тимэй и Критий?

Где-то читал, что все колдовство пошло из Атлантиды. Сколько
развелось теперь гадалок и ясновидящих! Астрологи! Подумать только,
астрологи в двадцатом веке! На любом углу можно получить гороскоп. Вместе
с булочкой и горячей сосиской. Параноики вроде Гербигера роняют пену с
клыков при любом намеке на теорию относительности. Ученых стаскивают с
кафедр, избивают на улицах. И тут же рядом ясновидцы и прорицатели. В
Лейпциге печатают гадательные книги. Огромный сумасшедший дом с режимом
концлагеря. Исповедовать истину стало опасно... Бред какой-то. Сделать
усилие и проснуться. Но нет, не проснуться. Они утверждают, что мы живем
на внутренней поверхности шара. Кто-то, кажется, уже высказывал нечто
подобное. Нет, то было другое. Гашек. <Внутри Земли находится другой шар,
но значительно большего диаметра, чем Земля>. Впрочем, откуда им знать?
Швейк запрещен за антинемецкую направленность. А разве они вообще
что-нибудь читают? Зачем читать, когда живешь на внутренней поверхности
шара. Тут только поспевай следить, чтоб не спятить. Но таких не держат в
Герцберге*. Говорят, что они умертвили там всех неизлечимо больных
инъекциями фенола. C6H5OH. Производное бензола. Необратимые биохимические
реакции.

_______________

* Герцберге - крупнейший в Германии дом умалишенных.

Они же ничего не скрывали! Чему мы теперь поражаемся? Все это
давным-давно изложено в <Майн кампф>. Почему-то вспоминается рядовой
весенний день... 1928? 1929? Не столь важно, в каком это было году.

Раскрывались листочки. Запыленные лимузины с треском изрыгали синие
клубы из глушителей. Кричали газетчики:

<Цвельф - ур - миттагсцейтунг>! <Бе цет>! <Иллюстрирте>! <Роте фане>!
<Функштунде!> <Фелькишер Беобахтер>! <Брачная газета>! Очень интересная и
пикантная. <Брачная газета>. Только двадцать пфеннигов!

И все это уживалось рядом. Как-то сосуществовало.

Может быть, поэтому и казалось, что так будет всегда. Но произошло
чудовищное расслоение. Рекомбинация.

<Несется клич, как грома гул, как звон мечей и волн прибой: на Рейн,
на Рейн, на Рейн родной!>...

- Рота! Стой!.. Нале-во!

Это было рядом с противоречивой сумятицей газет. Тупое неизживаемое
пьянство.

...Лесопромышленники настаивают на пункте Договора... Крупп
предоставляет своим пенсионерам умирать с голоду... Курс марки... Крушение
поезда вблизи Сан-Паулу... За последние две недели число безработных
возросло на 22 600... Большой пожар в Вильмерсдорфе... Лига наций...
Столкновение коммунистов с фашистами...

И думалось, что все это нас почти не касается. Разве что курс марки
на фондовой бирже. Где-то в берлинских пригородах наци подрались с
коммунистами. Где-то в Южной Америке сошел с рельсов экспресс. Как все это
далеко, как, в сущности, безразлично...

Газетчики на трамвайной остановке. Рядовой эпизод ничем не
примечательного весеннего дня. Теперь он вспомнился. Может быть, не
относись люди тогда ко всему как к рядовому эпизоду, не пришлось бы горько
вспоминать теперь. С безнадежным и запоздалым сожалением вспоминать.

Все мы знали о них еще тогда. Только не хотели знать. Поэтому они и
пришли. Потому что мы не хотели о них знать. Делали вид, что они либо
вовсе не существуют, либо совсем не так страшны, как это может показаться.

А теперь нам приходится вспоминать. Теперь учат нас выкидывать руку
на манер римских легионеров.

Центурии. Когорты. Манипулы.

Ряды касок. Как правильные прямоугольники из дробинок. Каска к каске.
Дивизии. Вооружение. Самолеты. Пушки вместо масла. И клянемся на алтаре
солнца быть немцами... Ну ладно, все это еще можно понять. Но как быть с
тем, что факты - звук пустой? Как жить рядом с откровенной декларацией
безумия и лжи? Лгите, лгите, что-нибудь да останется.

И это не на год, не на десятилетие. Тысячелетний рейх. И не только
для нас, не для нас одних.

Последние известия. Раскрыт злодейский заговор против фюрера и
рейха... Штурмовые отряды распущены... Пресс-конференция в МИД... Граф
Чиано принял германского посла... Население Саарской области...
Рейхсмаршал Герман Геринг на охоте в Тофтебургском лесу... Патриотический
порыв германской девушки... Раса...

Нет цели светлей и желаннее!

В осколки весь мир разобьем!

Сегодня мы правим Германией,

А завтра всю землю возьмем.

А буржуазная Европа повторяет ошибку немецкого обывателя.
Правительства хотят уверить себя и народ, что наци не так страшны, как это
может показаться. Из чисто политических соображений... чисто пропагандный
трюк... В наш век, когда Лига наций... На самом же деле такого просто быть
не может...

<В немецком народе началось брожение. Настал день расчета немецкой
молодежи с презренной тиранией... Это начало борьбы за наши права. Для нас
есть только один лозунг: борьба против партии Гитлера. Нас заклинают
погибшие под Сталинградом! О мой народ, восстань на борьбу!>

(Листовка профессора философии Курта Губера - одного из руководителей
<Белой розы>. Казнен 13 июля 1943 года.)

<Легко называть себя коммунистом, пока за это не приходится платить
кровью. Был ли ты настоящим коммунистом, становится ясным лишь тогда,
когда наступает час испытания. Будь тверд, отец! Будь тверд! Не сдавайся!
Во всякий трудный час помни об этом последнем требовании своего сына>.

(Последнее письмо Вальтера Гуземана - одного из руководителей
<Красной капеллы>. Запись в лабораторной тетради.)

Мутная, словно подернутая сонной пленкой Шпрее. Разводы бензина.
Ленивый свет. Он не ушел тогда из университета. Но и они не вынесли его
ногами вперед. Просто он получил отставку в полном согласии с принятой
процедурой. Шел по набережной. Прислушивался к грохоту городской железной
дороги. Впервые в жизни не знал, чем занять завтрашний день.

Решил скрыть от жены. Пусть узнает потом. Не сегодня. Не сразу.
Каждое утро аккуратно уходил на занятия. Как всегда. Будто ничего не
случилось. Долго гулял по улицам. Посещал музеи. Ходил в кино. Иногда на
целый день забирался в публичную библиотеку. По вечерам рассказывал
тревожные университетские сплетни. Припоминал события прошедших месяцев.
Выдавал их за новости. Чуть более оживленно, чем когда-либо раньше,
перемывал косточки коллегам. А потом узнал, что жены этих коллег в первый
же день все сообщили его жене. Она тоже делала вид, притворялась.
Подыгрывала ему.

В гости они не ходили. Он ссылался на усталость. Она - на неохоту,
головную боль, занятость домашним хозяйством. По четвергам он обычно
уходил к коллеге Пфеферу играть в скат. Внешне традиции не изменил. Ровно
в 17.30 выходил из дому, брал такси и отправлялся на вокзал.

Курьерский Берлин - Гамбург - Альтона. Он отходит в 18.05, прибывает
в 21.40. Туда и обратно. Домой возвращался за полночь. Как всегда. Как
обычно. В поезде читал книгу. Иногда работал. Раздумывал над тем, как
астрономическими методами отличить спектральный сдвиг разлетающихся