а вот это акустическое устройство усилит звуки в семьсот раз... Тут не может
быть никакой ошибки! Во-первых, будет слышно, а во-вторых, засветится
капсула, -- понятно?
меня: -- Просто невероятно, Мартин, правда?
пустую консервную банку, воскликнул:
почему-то теряем время!
последний раз и больше повторять не буду.
желать больше никаких денег. Я не миллионер, даже квартира, в которой я
живу, не принадлежит мне. У меня есть только хибара на озере Мичиган и
друзья, разбросанные по всему свету. Я журналист. И вовсе не гений, каким
меня представляет полковник, когда хочет польстить мне, а просто неплохой
газетчик... Достаточно неглупый, чтобы понять -- это сражение за миллион
долларов проиграно раньше, чем началось...
договорились обо всем, даже если бы решились рискнуть жизнью. Астрид
закрылась в самолете. Мы можем, разбежавшись, окружить его со всех сторон.
Но вход в кабину только один. Астрид будет сидеть там спокойно, целясь в
каждого из нас... и скажите мне, кто из вас отважиться подняться в самолет?
Ты, Джей? Вы, Эванс?.. Или ты, Дег?
раньше думать. К тому же это богатство принадлежит кому угодно, только не
нам. Если, конечно, мы не хотим уподобиться тупамарос...
что намеревался сказать, я все время слышал далекое и в то же время совсем
близкое, почти неуловимое дыхание... или стон...
У них тоже возник этот вопрос. Мы молча переглянулись. Больше ничего не было
слышно. и вдруг
тем не менее, странное дыхание окружало нас, висело над нами, звучало внутри
нас...
на голове зашевелились. Встретившись взглядом с Финклем, я задал ему немой
вопрос. Мы вместе посмотрели на прибор...
микрофона.
Глава 5.
молчали. Может быть... да, может, мы все-таки ошибались.
нереальный звук. Это дыхание, этот шепот, этот шелест несуществующей листвы
-- такое бывает лишь во сне, в кошмарном сне. Но мы слышали это. Прошло еще
секунд тридцать, и мы опять услышали те же звуки. Я набрался мужества и
посмотрел на прибор... и увидел, что при каждом вздохе капсула слабо, еле
уловимо пульсирует. Было в этом что-то бесконечно отдаленное, усталое, не
огонек, а дальний отблеск. Но все же лампочка на приборе светилась!
будто все это действительно только кошмарный сои. Удушливый комок сжал мне
горло. И все же я с трудом произнес:
Эванс неуверенно проговорил:
губами произнес:
все же чувствовал, что дуло тут не в какой-то неисправности. Я готов был
поклясться... Но мои чувства, мои клятвы не имели в сущности никакого
значения. Это ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ неполадка. Камень не может пульсировать. У
него нет сердца, а значит, нет и сердцебиения.
знаю отчего, но голос мой звучал глухо.
отрывали мы взгляда от прибора. И каждый раз, когда вновь раздавались
таинственные вздохи, мы опять видели еле заметное, едва уловимое мерцание,
слабое предвестие света. Финкль оказался сильнее нас. Он постарался сбросить
это колдовское оцепенение и громко сказал:
опасался... посадка... толчок... естественно, что...
возможного исхода этого эксперимента. Но потом Эванс поднялся и решительно
перевернул микрофон, направив его в противоположную сторону -- к самолету, в
пустоту, в ничто. Мы замерли в ожидании.
вздохов. Абсолютное молчание. И никакого мерцания капсулы. Ничего.
приставил к камню.
казались долгими часами.
бледные, растерянные, потрясенные, напуганные. В этот момент все остальное
на свете просто перестало существовать для нас. Забыты были и золото, и
банкноты, и взрывчатка, и Астрид с ее пистолетом, и тупамарос. Главным стало
нечто такое, что мы не способны были понять, что пугало нас, -- что-то
могучее, грозившее уничтожить нас... Если, конечно, мы не бредим или этот
непогрешимый прибор не сошел с ума.
смотрели на это едва заметное для глаз мерцание капсулы.
только микрофон направляли к камню, он неизменно посылал нам свое слабое
дыхание. И капсула пульсировала. Финкль, сжимая пальцы, прошептал:
испуганно посмотрел на нас, словно опасаясь, что мы накричим на него или
рассмеемся прямо в лицо.
способны, это повторить то же самое:
очень далекая, но возможность принять все это за действительность? И все
время, пока я, с трудом оторвав взгляд от прибора, в полном душевном
смятении смотрел на камень, в голове моей рождались самые разные мысли, и я
не мог управлять ими, они вспыхивали и гасли, словно светлячки. Сердце. Чье?
Животного? Неважно.
материя, которая когда-то была живой, а теперь замкнута в футляр из камня?
Но у ископаемых нет пульсирующего сердца -- оно у них такое же недвижное,
как и сам камень, в котором оно замуровано. Так ведь? Конечно, так. Но
тогда..."
ископаемое? Нет. Нет, я вообще отказывался вообразить что-либо, что могло
пережить тысячелетия. Я, может быть, чаще других встречал всяческие чудеса
и, наверное, мог бы сказать, что не верю в будущее как во что-то, что еще
только должно начаться. Но этот феномен переходил все границы. Все пределы.
неумолимо пульсировал.
может быть только одно из двух -- либо прибор испорчен, либо в этом камне,
верим мы в это или нет, заключено пульсирующее сердце.
они ненавидели меня в этот момент. Но сдались, как сдался и я. Эванс сказал:
же не станете утверждать, будто в этом камне находится живой человек?