Чтение 9–й страницы книги ~Песнь для Лейбовица~

- Каких это таких?
- Он не стал бы гоняться за мной и не старался бы ударить меня палкой с
шипом на конце.
Настоятель вытер губы, чтобы скрыть невольную улыбку. Через мгновение ему
удалось принять задумчивый вид.
- О, а я и не знал об этом. Так это он за тобой гонялся, да? Я так и
думал. А своим приятелям ты и об этом рассказал? Да? Вот видишь, а они все
равно не сомневаются, что это был Блаженный. Интересно, много ли таких
людей, за которыми бы Блаженный гонялся с палкой... - он остановился, не в
силах сдержать смех при виде выражения лица послушника. - Ну ладно, сынок,
а ты-то сам как думаешь, кто это мог быть?
- Я думаю, что, возможно, тот старик - паломник, шедший посетить наш храм,
преподобный отче.
- Ты не можешь пока его так называть, он еще не стал храмом. В любом
случае твой старик - не паломник и не шел сюда. И в ворота наши не
заходил, разве что дозорный спал. Однако послушник, бывший на часах,
клянется, что не спал, хотя и признает, что в тот день его сильно клонило
ко сну. Так в чем, по-твоему, дело?
- Если преподобный отец настоятель позволит, я сам несколько раз дежурил
на часах.
- Ну и?..
- Понимаете, в яркий, солнечный день, когда вокруг не движется никто,
кроме ястребов, через несколько часов начинаешь следить лишь за этими
ястребами.
- Так вот чем ты занимаешься! Вместо того, чтобы глаз не спускать с дороги!
- И если слишком долго смотришь на небо, то как будто бы отключаешься - не
спишь, нет, а становишься вроде как завороженным.
- Значит, вот что ты делаешь, стоя на часах? - рассердился настоятель.
- Не обязательно. Я хочу сказать, если бы так оно и было, я бы не знал
сам. С братом Дж... м-м-м, ну с одним из братьев, которого я сменял,
случилось то же самое. Он даже не знал, что пришло время сменяться с
поста. Он сидел там, в башне, и пялился с открытым ртом на небо. Как бы в
забытьи.
- В один прекрасный день, когда ты будешь в подобном "забытьи", прискачет
отряд язычников из Юты, перебьет садовников, порушит оросительную систему,
вытопчет наш урожай и засыплет камнями колодец, прежде чем мы начнем
защищаться. Почему у тебя вид такой странный? Ах да, я забыл совсем - ты
ведь сам родом из Юты. Но неважно, может, ты и прав насчет дозорного в том
смысле, что он мог проглядеть старика. А скажи, ты уверен, что это был
самый обыкновенный старик и ничего больше? Не ангел? Не блаженный?
Послушник в задумчивости поглядел в потолок, потом быстро взглянул на
своего правителя:
- Разве ангелы или святые отбрасывают тень?
- Да... то есть нет... Откуда мне знать! Он что, отбрасывал тень?
- Отбрасывал. Такую маленькую тень, ее едва было видно.
- Как так?
- Ведь был почти полдень.
- Идиот! Я не прошу тебя рассказывать, какой он. Я и так это знаю, если ты
вообще его видел. - Настоятель Аркос несколько раз с силой ударил по
столу. - Единственное, что я хочу знать: ты, именно ты, ничуть не
сомневаешься, что это был самый обыкновенный старик?
Подобный поворот дела озадачил брата Френсиса. В его голове не
существовало четкой границы между обычным порядком вещей и
сверхъестественным. Между ними как бы пролегала некая промежуточная
полоса. Существовали вещи совсем обычные и существовали вещи совершенно
необычные. Но между этими двумя крайностями находилась область смешанная
(для Френсиса) - противоестественное, где просто земля, воздух, огонь или
вода начинали вести себя не как простые вещи, а как Вещи. Для брата
Френсиса эта область включала в себя все, что он мог увидеть, но не мог
понять. Френсису невозможным представлялось "ничуть не сомневаться", как
требовал от него настоятель, в том, что он все правильно понял. Таким
образом, задав этот вопрос, аббат Аркос невольно погрузил Френсисова
паломника в эту сумеречную область, в то знойное марево, из которого
впервые появился старик, в ту самую промежуточную зону, где паломник
очутился сразу же после того, как вся Вселенная сузилась и в ее центре
царило одно - еда на вытянутой ладони.
Если некое сверхъестественное создание решило прикинуться человеком, разве
под силу было бы Френсису разгадать этот маскарад или хотя бы заподозрить,
что дело нечисто? Да это самое существо, поди, не забыло бы и про тень, и
про следы, и про хлеб с сыром, только б не раскрыться. Жевало бы,
плевалось не хуже варана и постаралось бы изобразить поведение обычного
смертного, ступившего без сандалий на раскаленный песок.
Нет, Френсис ни за что не взялся бы судить о ловкости, предприимчивости,
разумении адского или, наоборот, небесного создания, не решился бы сказать
о мере их актерских способностей. Как бы то ни было, в их адском (или
небесном) хитроумии сомневаться не приходилось. Настоятель уже самой
постановкой своего вопроса предопределил реакцию послушника: тот
погрузился в мысли, прежде ему в голову не приходившие.
- Ну так что, сынок?
- Господин настоятель, неужто вы предполагаете, что это мог быть...
- Нет! Я-то как раз против всяких предположений. Потому и спрашиваю тебя
для ясности: был ли он или не был обычным человеком, из плоти и крови?
Вопрос привел Френсиса, в ужас. Еще страшнее было то, что прозвучал он из
уст самого господина аббата, хоть послушник и понимал - дому Аркосу нужен
ясный ответ. Очень нужен. А значит, вопрос-то задан, ой, какой важный.
Если уж он кажется таким важным господину настоятелю, то что говорить о
нем, Френсисе? Он не имеет права ответить неправильно.
- Я... Мне кажется, что он был из плоти и крови, достопочтенный отче. Но
"обычным" я бы его не назвал. Кое в чем он был очень даже необычен.
- В чем? - резко спросил аббат Аркос.
- Плевался очень далеко и метко. И еще, по-моему, он умел читать.
Настоятель закрыл глаза и потер виски, испытывая неимоверную усталость.
Проще всего было бы сказать мальчишке, что старик - обыкновенный
чудаковатый бродяга, и запретить думать о паломнике как-либо иначе.
Однако, дав послушнику почувствовать свое сомнение, аббат уже лишил себя
такой возможности. Нельзя приказывать мысли - она все равно подчиняется
одному лишь разуму. Можно приказать парню не думать, но его разум теперь
уже не подчинится. Как всякий мудрый правитель, дом Аркос не отдавал
пустых приказов, да еще таких, за исполнением которых не мог проследить.
Лучше сделать вид, что ничего не замечаешь. Зачем он задал вопрос, на
который не смог бы ответить сам, не видев того старика? Теперь он потерял
право на вынесение окончательного решения.
- Пошел вон, - бросил настоятель, не открывая глаз.

5
Несколько озадаченный суматохой, начавшейся в монастыре, Френсис в тот же
день вернулся в пустыню, чтобы в неприкаянности и одиночестве продолжить
великопостное бдение. Он-то думал, что все поразятся найденным реликвиям,
а монахов почему-то взволновал только старый бродяга. Френсис рассказал-то
о нем только потому, что старик случайно или по воле провидения помог
найти подземелье и чудесные реликвии. Послушник считал, что встреча с
паломником - всего лишь незначительный эпизод в этой истории, а главное в
ней - священная находка. Однако его товарищи гораздо больше
заинтересовались стариком, и даже настоятель беседовал с ним не о ящике, а
о страннике. Они все прямо засылали его вопросами о паломнике. А что он
мог ответить? "Я не заметил". "Я не посмотрел". "Может, он и говорил, да я
не помню". Некоторые из вопросов были чудные. И вот теперь Френсис
спрашивал сам себя: "Мне что, нужно было смотреть во все глаза? Я вел себя
как дурак, да? Зря не прислушивался к его словам? Неужто я, одурев от
солнца, пропустил мимо ушей что-нибудь важное?"
Френсис мрачно размышлял обо всем этом, а вокруг его нового пристанища
бродили волки и наполняли ночь своим воем. Размышлял и днем, когда ему
надлежало бы молиться и духовно совершенствоваться. В этом Френсис
исповедался приору Чероки, когда священник приехал к нему в свой очередной
субботний объезд. "Не забивай себе голову романтическими бреднями других
послушников, у тебя и своих бредней хоть отбавляй, - посоветовал
священник, как следует отчитав исповедующегося за пренебрежение
благочестивыми думами и молитвами. - Твоих приятелей не заботит истина, им
бы только какое-нибудь чудо посногсшибательней. Все это чушь! Могу
сообщить тебе, что достопочтенный отец Аркос запретил послушникам
разговоры на эту тему. - Немного помолчав, Чероки имел неосторожность
добавить: - Ведь в старике не было ничего сверхъестественного, верно? -
Причем в голосе его слабо, но отчетливо прозвучала нотка надежды.
Брат Френсис не знал, что ответить. Если и было что-то сверхъестественное,
он не заметил. Однако, судя по количеству вопросов, поставивших его в
тупик, он вообще не заметил очень многое. Теперь Френсис чувствовал, что
виноват, - почему он оказался таким ненаблюдательным? Помнится, обнаружив
убежище, он испытал благодарность к паломнику. Но чудесное событие Френсис
истолковал исключительно в собственных интересах - ему так хотелось
получить какой-нибудь знак, что намерение провести всю жизнь в монастыре
рождено не его волей, а милостью Божией, подсказавшей рассудку решение. Он
был так поглощен самим собой, что не понял куда более важного смысла
происшедшего.
"И как ты оцениваешь свое мерзкое тщеславие? "
"Мое мерзкое тщеславие делает меня похожим на кота из басни, который решил
заняться орнитологией, господин аббат".
Действительно, разве страстное желание Френсиса принять монашеские обеты
не напоминало историю о знаменитом коте? Тот решил посвятить себя
орнитологии, дабы возвысить собственную орнитофагию - отныне он станет