Чтение 9–й страницы книги ~Завещание ночи~

- Следователь с Лубянки... Он допрашивал меня в пятьдесят первом. Уверял, что по приказу Резанова - более всего его интересовало местонахождение Чаши, но чувствовалось, что он не представляет себе, что это такое.

- И все-таки полностью его исключать я бы не стал. А где он сейчас, вы не знаете?

- Откуда? - старик невесело усмехнулся. - Сорок лет прошло... да и потом, не так уж приятно встретиться со своими палачами...

- Ну, ладно, Мороза будем держать в резерве. Стойте, а, может быть, кто-нибудь из Итеру все-таки выжил? Выжил и пытается теперь помешать Хромцу завладеть Чашей?

Сказав это, я поймал себя на том, что первый раз отнесся к басням старика серьезно. Неужели безумие заразно?

Лопухин нахмурился.

- Нет, Ким, это исключено. В том-то вся и беда, что все они погибли. Свитки Итеру - трагический документ, составлявшие их уходили один за другим, передавая эстафету остававшимся жить. И однажды настал момент, когда ушел последний. А тайна Итеру, сокровище Итеру осталось в наследство нам, простым смертным людям.

Голос его неожиданно окреп.

- Когда-то, невообразимо давно, из глубины мрачной бездны времен явилось нечто, чему мы не можем дать подходящего названия. Мудрецы, владевшие тайными знаниями минувших эпох, считали, что это вообще не принадлежит нашему миру, что оно пришло из-за непроницаемой завесы Ночи Брамы, отделяющей одну кальпу от другой. Целая Вселенная погибла во всеуничтожающем огне, и тысячу раз обновились и боги, и сотворенные ими обитaтели миллионов миров, а это оставалось неизменным. Что наша жизнь в сравнении с бесконечным продолжением ее существования? Что значат имена, которые мы пытаемся дать ей?

- Это вы о Чаше? - уточнил я.

- Чаша... Когда-то ей дали это имя, потому что оно выражало одну из ее возможных функций - быть источником силы. Но, быть может, она не источник, а дверь между мирами. А может - зеркало. Попытки людей понять ее сущность бессмысленны и опасны. Бессмысленны, потому что не нам постичь порождение не нашего мира. Опасны же - потому, что, придя из-за завесы великого Ничто, мировой ночи, Чаша сама несет в себе след тьмы, нечто враждебное свету, созидающему нашу Вселенную. Я не знаю, да и не хочу знать, в чем именно заключено зло, но прочитанные мною свитки Итеру говорят, что Сила, порожденная Чашей и выпускаемая на волю посредством Черепа и Короны, поистине ужасна.

- Но почему? - где-то в его словах был логический прокол, и это меня злило. - Если эта штука исполняет желания, почему же последствия должны быть такими страшными? Можно же, в конце концов, пожелать чего-нибудь хорошего, ну, там, чтобы все дети росли здоровыми и счастливыми, например. Разве нет?

- Подумайте хотя бы о том, что немедленно исполняющиеся желания - как наркотик, - медленно проговорил Лопухин. - Они вызывают сильнейшее привыкание, и человек, сам того не подозревая, скатывается все глубже и глубже в пропасть своих нереализованных мечтаний и неутоленных страстей. А знаете ли вы, молодой человек, где лежит дно темных глубин потаенных желаний человека?

Сзади что-то громко стукнуло. Я развернулся на пятках, оставив вопрос старика без ответа. В дверях стоял заспанный ДД.

- Все еще беседуете, дед? - он зевнул. - Знаете, который час? Полпятого. Я на кухне сидел-сидел, упал носом в чай, чуть не захлебнулся.

- Где Наташа? - спросил я. ДД пожал худыми плечами.

- Спит. Я уложил ее в своей комнате, Дарий охраняет покой ее ложа...

Я скрипнул зубами. Пока старый сказочник пудрит мне мозги, молодой по-хозяйски укладывает мою девушку спать.

- Дмитрий, - сказал Роман Сергеевич, - шел бы ты тоже спать.

- Я-то пойду, - успокоил нас ДД. - Я, в отличие от некоторых, люблю и умею спать. Но предупреждаю - если вы не последуете моему примеру, завтра, то есть уже сегодня, вы ни на что уже годиться не будете. А мы с тобой, дед, собирались подзаняться Сасанидами, если ты, конечно, еще не забыл.

Перед моим мысленным взором живо предстала картина: ДД укладывается спать рядом с Наташей на ложе, которое стережет Дарий. Я сказал:

- Роман Сергеевич, по-моему, Дима прав. Нам сейчас действительно следует хорошенько выспаться. Утро вечера мудренее... авось, и придумаем что-нибудь подходящее.

- Что ж, - Лопухин выглядел слегка разочарованным, - завтра, так завтра. Хотя... боюсь, что времени у нас осталось не так много, сегодняшенее происшествие это подтверждает... Но в одном вы правы - в таком деле решения следует принимать всегда на светлую голову.

Я хлопнул отчаянно боровшегося с зевотой ДД по плечу.

- Пошли спать, трубадур.

ДД ссутулился еще больше и, шаркая длинными ногами, побрел в коридор. У самого порога он обернулся и спросил:

- Ну, я надеюсь, дед, ты все ему объяснил?

- Почти, - ответил я за Лопухина-старшего. И вдруг вспомнил, о чем собирался спросить старика по крайней мере весь последний час. - Да, Роман Сергеевич, вы так и не сказали, где уязвимое место Хромца?

Роман Сергеевич ответил из дальнего угла комнаты, от низкой кушетки, с которой он аккуратно снимал рыжий клетчатый плед:

- В свитках Итеру было сказано: "Нить его жизни порвется, если Змея ужалит его в Третий Глаз"!

- Простите, но что это значит?

- Завтра, завтра, молодой человек, - ехидно проговорил Лопухин. -Утро вечера мудренее, а сейчас вам следует хорошо выспаться.

Я хмыкнул. Старик был та еще язва.

- Спокойной ночи, Роман Сергеевич, - сказал я и, спохватившись, добавил, - стекло я уберу завтра.

- Нить его жизни порвется, если Змея ужалит его в Третий Глаз, -повторял я про себя, пробираясь по темному коридору. - Черт бы побрал всю эту мистику... Змея... в третий глаз... а почему не в пятый, например?

Впереди глухо заурчали.

- Дарий, - позвал я. - Дарий, друг мой, ты ли это?

Нечто большое и теплое положило мне на плечи свои мохнатые лапы. Я осторожно погладил собаку по спине и почесал за ушами.

- Пропусти меня, - попросил я. Невидимый в темноте Дарий убрал лапы и мягко отошел в сторону.

Я ощупью нашел висящую на стене шпагу, опустил руки пониже и обнаружил тахту. Наташа спала, естественно, по диагонали, разметавшись во все стороны, так, что, хотя места на тахте оставалось достаточно, занять его можно было, только разобрав себя на части. Я осторожно обнял ее и перенес поближе к стене, вдохнув запах ее волос. Она что-то недовольно забормотала во сне.

- Спи, - сказал я, - спи, маленькая. Я не потревожу тебя, я тут, с краю, и буду спать совсем тихо...

- А, - слабо вздохнула она, - это опять ты... Я думала, ты ушел...

С этими словами она отвернулась, лишив меня возможности поцеловать полуоткрытые, мягкие отo сна губы. Будь я менее уставшим и обалдевшим от свалившейся на меня информации, я бы, наверно, расстроился и лежал бы с открытыми глазами полночи. Но поскольку я очень устал, обалдел, да и время шло уже к рассвету, я еще раз пробормотал фразу про змею и третий глаз и провалился в сон.

10. МОСКВА, 1991 год. СТРЕЛА МРАКА.

Я стоял на берегу неглубокого, выложенного белым камнем водоема, посреди которого бил родник. Вокруг колыхалось непроницаемое зеленое море растительности, и я знал, что место это называется Сады Тот-Амон. И еще я знал, что зовется оно также "Обиталище смерти", но почему - вспомнить не мог.

Потом зеленая стена по другую сторону озера раздвинулась, и я увидел высокого, одетого в странную шафрановую тогу человека, лицо которого закрывала маска птицы. Он наклонил длинный изогнутый клюв и сделал повелительный знак рукой. Я пошел к нему через озеро, удивляясь тому, что совершенно не поднимаю брызг - вода расступалась, едва подрагивая, словно прозрачная желеобразная масса.

Человек в маске повернулся и исчез за зеленым занавесом. Я бросился за ним, понимая, что если упущу его в этом живом лабиринте, то останусь в садах навсегда. Гибкие ветви оплели меня, прямо в лицо распахивались огромные невиданные цветы, под ногами предательски дрожала покоившаяся на гигантских водяных цистернах тонкая подушка земли. Наконец, сад стремительно расступился, и я оказался на залитой солнцем поляне, покрытой удивительно ровной и низкой травой. "Словно теннисный корт", - подумал я.

Человек в маске стоял посреди поляны, наклонившись над столом из белого камня. Его тога с шевелящимися складками скрывала от меня то, что стояло на столе, но когда он сделал шаг в сторону, я не удивился. За спиной птицеголового мерцал страшными кругами глазниц Череп Смерти.

Я сделал шаг к столу, но птицеголовый предостерегающе поднял руку. Медленным, словно бы вынужденным движением, он поднял тонкую кисть и сдвинул носатую маску на лоб. И я отшатнулся - лица у него не было.

Была гладкая, ровная, белая поверхность, выпуклая как яйцо. "Ноппэрапон", - вспомнил я слово, обозначавшее японских оборотней без лиц, и хотел уже выкрикнуть его, но не успел. Белая полусфера под маской загорелась разноцветными огнями, она становилась то золотой, то черной, то голубой, то оранжевой, и я, как завороженный, смотрел на это жуткое подобие лица, не имея сил оторваться. Сияющий овал запульсировал, наливаясь багровым светом, и вспыхнули глаза Черепа Смерти, и я увидел, что не маска уже над переливчатым лицом-нелицом, а Железная Корона с камнем. А еще я успел увидеть, что фигура в желтой тоге теряет свои четкие очертания, оплывая и превращаясь в извивающееся тело кошмарной рептилии, а затем багровый нарыв лица приблизился, и странный шипящий голос выдохнул: "Ты!", и вошел мне под ребра железный суставчатый палец, бросивший меня в бездну боли и мрака. Перед глазами мелькнули очертания громадной уступчатой пирамиды, толпы коленопреклоненных людей, не смеющих поднять головы, и взрезающий темный бархат южного неба огненный нож кометы, и с полной уверенностью в том, что я присутствую при светопреставлении, я проснулся.

В комнате был полумрак, но из щели между тяжелыми фиолетовыми портьерами бил ослепительный тонкий луч июньского солнца. Бил прямо по глазам, отчего мне, вероятно, и привиделась комета и прочие ужасы. Я с трудом перенес тяжелую голову влево и убедился, что Наташи рядом нет. Интересно, кричал ли я во сне, подумал я деловито.

Впрочем, если я и кричал, то это явно никого не взволновало. Старика Лопухина поблизости не оказалось, а Наташа и ДД преспокойно пили чай на кухне, причем трубадур и менестрель читал моей даме стихи (хорошо еще, не свои):

И дракон прочел, наклоняя

Взоры к смертному в первый раз:

"Есть, владыка, нить золотая,

Что связует тебя и нас.

Много лет я провел во мраке,

Постигая смысл бытия,

Видишь, знаю святые знаки,

Что хранит твоя чешуя.

Отблеск их от солнца до меди

Изучал я ночью и днем,

Я следил, как во сне ты бредил,

Переменным горя огнем.

И я знаю, что заповедней

Этих сфер, и крестов, и чаш,

Пробудившись в свой день последний,

Нам ты знанье свое отдашь".

Он сделал паузу, чтобы перехватить воздуха, и я продолжил, радуясь, что хоть что-то могу еще откопать в замусоренных кладовых моей памяти:

Зарожденье, преображенье

И ужасный конец миров

Ты за ревностное служенье

От своих не скроешь жрецов.

Звякнула чашечка. Наташа и ДД одновременно повернули головы и уставились на меня, как на какое-нибудь кентервильское привидение. Боюсь, что выглядел я не лучше: опухшая со сна морда, мятая рубашка, щетина. Я поклонился и сказал:

- Доброе утро.

- Я и не знала, что ты любишь Гумилева, - проигнорировав мое приветствие, сказала Наташа. - Чаю хочешь?

- Хочу, - я выдвинул табурет и сел.

- Выспался? - ДД весело подмигнул Наташе. - Что снилось?

- Да так, - сказал я хмуро. - Цветомузыка всякая. Мне покрепче, пожалуйста.

- Сахар, варенье? - любезно осведомился ДД, пододвигая мне и то, и другое. При этом он опрокинул сахар в варенье и жизнерадостно заржал. - До чего же я неловок нынче утром, - объявил он и обмакнул в варенье свой левый манжет.

- Дима, ты невозможен, - пропела Наташа тоном, который мне чрезвычайно не понравился. - Замой рукав немедленно.

ДД, кряхтя, повиновался, после чего пострадавший манжет был заботливо завернут и застегнут на пуговицу. Я следил за этими семейными разборками с сардонической ухмылкой старого холостяка. Будь что будет, решил я, я остаюсь нем и бесстрастен, как скала.

- А где дедушка? - поинтересовался я минут через пять напряженного молчания. - Роман Сергеевич, я имею в виду? Спит еще?

- Ты представляешь, который час? - спросил ДД и, не дожидаясь моей реакции, ответил сам себе. - Полчетвертого. - При этих словах он снова почему-то расхохотался. Смех у него был хоть и не такой противный, как у старикана, но слуха тоже не ласкал.

- Не совсем понимаю, - сказал я вежливо. - Что может помешать немолодому уже вообще-то человеку отдыхать после бессонной и в некотором роде наполненной событиями ночи до четырех часов дня?

ДД перестал смеяться и уронил ложечку на пол.

- Дед уже два часа как в редакции. У него там готовится к печати книжка о доисламских религиях Средней Азии, с утра ему позвонили и потребовали быть... Он спит по четыре часа в сутки уже двадцать лет.

- Не то, что некоторые, - в голосе Наташи был яд.

"И чего она все время привязывается ко мне?" - с неожиданной обидой подумал я, но вслух сказал:

- И когда же он вернется? Мы, помнится, собирались обсудить план совместных действий...

Боже, подумал я, что я несу, какие совместные действия, нас же Крым ждет...

- Он должен позвонить, - ответствовал ДД. - Но, думаю, не раньше шести.

- В таком случае, может быть, я заскочу вечером? - настроение у меня как-то сразу улучшилось. - А сейчас мы, наверно, пойдем, да, Наташ? Надо же еще собраться...

Наташа повернула голову. По ее глазам я понял, что вчерашняя договоренность слегка подзабылась.

- Зачем? - спросила она.

- Ну, Крым, - промямлил я, неизвестно почему смущаясь. - Ну, помнишь...

- Ах, это, - с облегчением сказала Наташа. - Я еще не решила.

- Ребята, какой Крым, - радостно встрял ДД. - Поехали на Валдай, там чудные места и совершенно пустынно... Будем, как Робинзоны...

А ты бы заткнулся лучше, оглобля недоделанная, яростно прошипел я про себя. Вслух я сказал:

- Слушай, миннезингер, у тебя свои представления о комфорте, у нас -свои. Наташа и так год из палатки не вылезала, кайфа от твоего Валдая ей не будет. Наташ, если мы едем, то гостиницу мне лучше всего забронировать уже сегодня. Пятизвездочный отель все-таки, валюта...

Здесь я допустил ошибку, давить было нельзя, с Наташей это не проходит, но замечание насчет комфорта явно попало в цель. Результат получился нулевой. Наташа сделала вид, что не расслышала, и лениво проговорила:

- Дима пригласил меня сегодня в музей народов Востока, поедешь с нами?

Ах, с нами, подумал я, внезапно успокаиваясь. Ледяное безразличие поднялось откуда-то из глубины и затопило сердце. Нет, ребята, подумал я, с вами я никуда не поеду.

Я поглядел на часы и соорудил озабоченную гримасу.

- Нет, не получится. Жалко, конечно, сто лет не был, но не могу... Дела еще надо кое-какие доделать перед отъездом, и так вчера целый день выпал (краем глаза я отметил, как у Наташи дрогнули губы)... Так что спасибо за приглашение, я пойду...

Я медленно встал, медленно задвинул табурет. Где-то в глубине души я надеялся на то, что Наташа скажет сейчас что-нибудь вроде: "Ладно, я пошутила, заказывай номер", но было уже ясно, что этот гейм я проиграл. Менестрель и Робинзон Дмитрий Дмитриевич Лопухин увел у меня мою девушку. Поманил и повел за собой, как крысолов из Гаммельна доверчивого ребенка. И куда - не на дискотеку, не в ресторан, а в музей народов Востока. О, brave new world!

Я сделал два мучительных шага к двери, и с каждым шагом искра надежды затухала все больше. На пороге я не выдержал и обернулся:

- Во сколько тебя ждать? - спросил я с жалкой улыбкой. Зеленые глаза равнодушно блеснули мне навстречу.

- Ну, ты ведь все равно заедешь вечером? Тогда и поговорим.

Дома я первым делом скинул с себя мокрую от пота майку и джинсы и залез под ледяной душ. Жутко заныло подреберье, в прокушенной руке тугими толчками запульсировала медленная боль. Я проделал ряд дыхательных упражнений, но они, как и следовало ожидать, не помогли. Дзен-буддисты утверждают, что для того, чтобы обрести контроль над телом, нужно достичь безмятежности духа. Они правы.

Бормоча какие-то отрывочные ругательства в адрес обоих Лопухиных, лысого костолома и себя самого, я растерся жестким полотенцем, прошел в комнату и, усевшись на специальной циновке в углу, попытался заняться медитацией. Естественно, ничего не получилось, и от этого я разозлился еще больше. Оставалось еще одно средство - тысячу раз начертить иероглиф "великое", но тут я вовремя вспомнил, что все-таки отношусь к европейцам, плюнул на все эти восточные штучки, перешел из комнаты в кухню и смешал себе коктейль "Красный лев".

Это довольно крепкая штука, и действовать она начинает почти сразу же, особенно если не тянуть ее через соломинку, а опрокидывать залпом, что я и сделал. Я быстренько соорудил себе второй коктейль, выудил из холодильника случайно оказавшийся там апельсин, закусил и почувствовал себя много лучше. Затем перетащил бутылки, шейкер и лед в комнату, сунул в видеомагнитофон первую попавшуюся кассету и удобно устроился в кресле.

Оказалось, что я поставил "Самоволку" - один из самых своих любимых фильмов с любимым своим актером Ван Даммом. Пока по экрану ползли титры, я приготовил себе третьего "льва" и прикинул, хватит ли у меня спиртного в баре, если, скажем, пить до утра. От открывшихся перспектив захватило дух.

Потом я представил себе ДД и Наташу, чинно прогуливающихся по пустынным залам музея, и неожиданно развеселился. Интересно, сколько Наташе понадобится времени, чтиобы понять, что ДД - просто зануда и пустозвон? Нет, но каков подлец! - воскликнул я вслух.

- Shit! - поддержал меня с экрана Ван Дамм. Он только что красиво расправился с каким-то лос-анжелесским блатным и теперь принялся за толпу его дружков.

- Молодец, Жан-Клод! - сказал я, салютуя ему бокалом.

Мысли, как большие белые овцы, лениво бродили по зеленым пастбищам мозга. Одна овца, отбившаяся от стада, разбухла, превращаясь в бесформенный кусок ваты, а потом приняла вид прекрасной аметистовой чаши, наполненной темно-янтарной жидкостью. Я подумал, не выманить ли в самом деле у старика Лопухина секрет местонахождения Чаши и не продать ли этот секрет лысому Хромцу? В конце концов, не все ли равно, бил ли он меня под ребра или не бил? Мало ли кто меня бил в этой жизни... Зато золота из него при умелом обращении можно выжать столько, что хватит не только мне, но и моим пока еще не существующим потомкам. А за собаку и на ребра рассчитаемся попозже... Тут мне почему-то стало страшно, вниз по позвоночнику прошла холодная волна. Я увидел черное небо без звезд, небо, в котором крутились, сталкиваясь с глухим треском, словно шары в биллиарде, огромные каменные шары, небо, в котором не осталось ни проблеска света, ни крупицы тепла, вздрогнул и очнулся.

В кухне звонил телефон. Звонил с надрывом, словно предвещая близкую беду. Я остановил преближающегося к ослепительной красотке Ван Дамма и выполз из кресла.

Звонила одна дура, которая видела меня пару раз почти год назад и с тех пор считала, что имеет право беспокоить меня в любое время суток. Я довольно вежливо объяснил ей, почему ко мне сейчас нельзя приехать (куча проблем, родственники гостят, ты застала меня буквально на пороге, убегаю по страшно важным делам, нужное подчеркнуть), и, пообещав обязательно позвонить на следующей неделе, повесил трубку. Помутнение окончательно прошло.

- Нет, - сказал я вслух. - Нет, так не пойдет. Нечего ввязываться во все это дерьмо. Уеду в Крым, и хватит с меня...

Я забрал аппарат с собой в комнату, и, снова заняв позицию в кресле, набрал телефон одного своего приятеля, который держит в ялтинском "Интуристе" небольшой видеобар. Мы слегка потрепались о всяких пустяках, после чего я спросил, насколько реально получить сейчас хороший номер. Выяснилось, что именно сейчас это мало реально, потому что у них там проходит то ли конференция, то ли фестиваль, и в отеле полно иностранцев. Однако дней через пять мероприятие заканчивается, и тогда он (приятель) гарантирует тот же "люкс", в котором я останавливался два года назад с очаровательной длинноногой азиаткой, имени которой он, к сожалению, не помнит.

- Отлично, - сказал я, - значит, дней через пять. Я еще позвоню. Ну, бывай.

Я побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. На экране Ван Дамму крушила ребра патологическая личность по кличке Атилла.

- Не везет нам с тобой, брат, - грустно сказал я Жан-Клоду.

Пять дней. Пять дней торчать в плавящейся от жары Москве и глядеть, как ДД охмуряет Наташу. Пять дней жить с ощущением, что где-то рядом бродит лысый костолом, которому в любой момент может показаться, что пришла пора платить по счетам. Пять дней неизвестности.

Четвертый коктейль был просто необходим. Я выпил его залпом, как и первый, похрустел льдом и закусил пряником. Ван Дамм одолел, наконец, Атиллу. Я подумал о том, что, возможно, зря не позволил приехать давешней дуре, она бы сейчас, пожалуй, пришлась кстати.

Зазвонил телефон. Я снял трубку и сказал:

- Резиденция Красного Льва.

В ответ ухо ожег голос ДД:

- Ким, приезжай, ради Бога, несчастье, Ким...

- С кем? - гаркнул я, выскакивая из кресла. При этом споткнулся о телефонный шнур, упал и опрокинул столик.

- Черт, - огрызнулся я, пытаясь свободной рукой поставить вертикально бутылки - по счастью, уже почти опустевшие. - Что случилось, с кем?

- Дед, - почти простонал в трубку ДД. - Дед, Ким... Скорее, приезжай, пожалуйста...

- Через двадцать минут буду, - крикнул я и швырнул трубку на рычаг. В голове билась сумасшедшая мысль: "Допрыгался!" Я поднял столик, подобрал с пола бокал и рассыпавшиеся пряники.

- Несчастье, - тупо повторил я. - Несчастье...

Внезапно я ощутил, насколько все же пьян. Бросил взгляд на часы - было только девять вечера. Что же там могло произойти?

Минуту я соображал, брать с собой пистолет или нет. Потом в мою пьяную башку не без труда пробилась мысль о том, что если это несчастный случай, то, возможно, там будет милиция, а значит, лучше не светиться. Поняв, что больше ничего я все равно не придумаю, я натянул шорты, майку и выскочил на улицу.

Такси я поймал сразу же, опустил стекло и попросил водилу ехать с максимальной скоростью. В результате к дому Лопухина я подходил почти трезвым, хотя ни один инспектор ГАИ этого бы не признал.

Кнопка лифта горела тревожным багровым светом, напомнившем мне пульсирующий овал страшного лица из моего сегодняшнего сна. Лифт торчал где-то высоко, и я бросился вверх по лестнице, старательно выдыхая алкогольные пары.

Лифт стоял на пятом этаже, и дверь его была распахнута. Квартира Лопухина была открыта, в прихожей мелькали белые пятна халатов. Пахло карболкой, ночной бедой, страхом. Я прошел мимо двух врачей из реанимационной бригады, уклонился от летевшей навстречу медсестры и вошел в кабинет. Роман Сергеевич Лопухин лежал на наспех накрытой простыней тахте. Склонившийся над ним полный розовощекий врач что-то делал с его левой рукой. ДД, как нахохлившийся журавль, ходил в некотором отдалении, бросая на врача быстрые взгляды. Я подошел вплотную и взял его за рукав.

- Что с ним? - и, видя, что он не слышит меня, а может быть, даже и не видит, дернул за руку и встряхнул. - Что с ним, Дима?

- Инсульт, - пробормотал ДД. - Ты приехал, Ким, спасибо... Врачи говорят, инсульт...

- Отойдите и не мешайте, - сказал розовощекий неожиданно злым высоким голосом. - Немедленно.

ДД шагнул вглубь кабинета, увлекая меня за собой. Механически я взглянул на пол у стеллажей - стекла уже убрали.

- Дед приехал из издательства, веселый такой, бодрый, - глотая слова, рассказывал ДД. - Спросил, где ты... Я сказал, что ты заедешь вечером, он обрадовался, объяснил, что не сказал тебе чего-то самого важного... Потом мы поужинали, и он пошел к себе в кабинет... Сюда... А потом...

- Я сказал - выйдите из комнаты! - рявкнул врач, не оборачиваясь. Тут я понял, что ДД говорит очень громко, почти крича, будто боясь, что я не расслышу. При крике врача худое лицо его исказилось, и мне показалось, что он сейчас заплачет.

- Пошли, - сказал я.

Мы вышли в коридор. Мимо, толкая перед собой какой-то раздвижной столик, прошла одна из медсестер. Дверь в кабинет закрылась.