Чтение 9–й страницы книги ~Один на один~

Оказывается, наш впечатлительный друг, наслушавшись и начитавшись всяких страхов, решил, что под вывеской (он так и сказал: "под вывеской"!) "Выборгских крысоловов" скрывается международная террористическая банда. Почему именно международная - объяснить не смог. А ящик с ружьями стал, что называется, финальным аккордом в Витькиных подозрениях.

Ситуация получалась предурацкая. Глупо до невозможности. Но и смешно до икоты. Кое-что из серии про тупого ежика, который полез спину чесать, да лапу наколол.

Уже в следующий момент Толик похолодел, представив, что будет, если такого напуганного ежика выпустить в люди. Как законопослушный и бдительный гражданин, он, очевидно, направит свои шаги в соответствующую организацию, где и забьет тревогу. И тут уж - хрен знает, как дело обернется. Мухин, если честно, даже приблизительно не знал, сколько и в чьи лапы дадено, чтобы "Крысоловы" спокойно занимались своим делом. И если теперь вокруг них поднимется вот такой вот неприятный шум - денег может и не хватить... Хотя... Если у нас "КамАЗы" с оружием запросто по дорогам разъезжают, то почему бы и международной террористической организации на досуге в крыс не пострелять?

Но рисковать все-таки не стоило. А значит, предстояло убедить нашего ежика в том, что мы - простые, свои в доску ребята, бомбы в детские сады не подкладываем, в президента мелкой дробью стрелять не собираемся.

Все решилось проще.

Вернувшийся Шестаков выслушал смущенного Мухина, глянул на все еще ошалевшего Гмызу, несколько секунд переваривал услышанное, а потом привалился к стене и стал хохотать. Он ржал, как дикий мустанг при виде пони. Через пять минут, чуть отдышавшись и вытерев слезы, он сочувственно посмотрел на Витьку и проникновенно сказал:

- Знаешь, Грымза, даже если бы вдруг я действительно решил заняться таким специальным промыслом, как международный терроризм, - тут он снова всхлипнул от смеха, - я бы никогда не посвятил в свои дела такого кондового кретина, как ты.

- А чего-о-о? - гнусным голосом завопил Витька, моментально переходя в наступление. - Чего обзываться-то?! Шибко умные вы все тут! Вам бы лишь бы простого человека мордой в грязь ткнуть! Подумаешь, городские!

- Дурак ты, Гмыза, - с усталой интонацией ночной няни произнес Шестаков. - Никто тебя никуда не тыкает. И ты тут свои саратовские страдания не разводи. Здесь конфликт города и деревни ни при чем. Здесь другое... - Шестаков выдержал красивую паузу. Притихший Витька внимательно слушал. Любая складная речь действовала на него, как дудочка на кобру. - Михаил Васильевич вообще пешком в Питер из деревни пришел, а до академиков дослужился...

- Какой Михаил Васильевич? - удивился Витька.

- Ломоносов, - басом вставил Мухин, жадно ловивший каждое Мишкино слово. Он, словно первоклассник, внимал очередному уроку жизни - как корректно и аргументирование объяснить человеку, что он - кретин.

- Ну и что, что Ломоносов?

- А ничего. - Голос Шестакова потерял задушевность. - Никому нет дела, из какого Крыжополя ты приехал, на лбу у тебя это не написано. А вот если ты, падла, уже восемь лет в столице живешь, а по-прежнему в рукав сморкаешься и навозом от тебя все еще попахивает...

- А... - начал было Витек, но Миша продолжал, не повышая голоса:

- Значит, дело в тебе самом. И деревня родная здесь ни при чем.

Наступила хорошая театральная пауза. Действующие лица обдумывали предыдущий монолог и готовили следующие реплики. Шестаков выдержал паузу до последней секунд очки и начал рассказывать добрым голосом:

- Я когда еще маленьким был, мы тогда в коммуналке жили... У нас соседка была, из деревни. Неграмотная, как тумбочка. И не старая еще, симпатичная, румяная такая. Замуж за городского вышла. Примерно раз в полгода моя мама ей под диктовку письмо писала, в деревню, родственникам. Сама-то эта тетка так грамоту и не осилила. Ну, как водится, пять страниц приветов, "живу я хорошо", и так далее... А потом эта тетка сама письмо в ящик носила опускать. Так - поверишь? - каждый раз в ящик "Спортлото" опускала!

- Ты это к чему? - подозрительно спросил успокоившийся было Гмыза.

- Просто вспомнил. А вообще ну тебя, Грымза. Пошли, Муха, ружья посмотрим, я их и сам еще толком не разглядел.

Название немецкой фирмы, производящей охотничью амуницию, ужасно смахивало на скороговорку "на дворе - трава, на траве - дрова", если повыбросить из нее половину гласных. Шестакову так ни разу не удалось воспроизвести его с ходу. Да и вся эта затея с походом на выставку "Отдых и развлечения" в "ЛенЭкспо" две недели назад казалась ему полной чепухой и напрасной тратой времени. Но Петухова была настойчива и держалась очень уверенно. Она остановилась у входа на выставку, полистала купленный каталог, удовлетворенно сказала: "Ага!" - и решительно направилась в третий павильон - "Охота".

У Шестакова было плохое настроение. Накануне вечером Петухова строго-настрого предупредила его о том, что явиться на выставку он обязан в костюме и в галстуке. С таким же успехом она могла потребовать явки в акваланге или на коньках. После продолжительных поисков на антресолях обнаружилось, на удивление, не съеденное молью, серое двубортное сооружение, похожее на несгораемый шкаф. Шитое, помнится, еще к той треклятой свадьбе.

И вот теперь Шестаков плелся за Татьяной, поскрипывая галстуком-удавкой и посверкивая выбритыми щеками. Он шел, глядя себе под ноги и недоумевал: неужели за пять лет человеческая фигура может так сильно измениться? Пиджак невыносимо жал под мышками, а брюки, несмотря на последнюю задействованную дырочку в ремне, казалось, вот-вот свалятся на землю.

На фирмачей Петухова произвела неизгладимое впечатление. Она шпарила по-немецки, как штандартеннфюрер Штирлиц, безостановочно курила "Marlboro" и два раза звонила СССР по "радио" - консультировалась, к какому классу дичи можно отнести крыс.

Особенно понравилась немцам новая сумочка Носатой из крокодиловой кожи. Изготовители - то ли по рассеянности, то ли специально - оставили в неприкосновенности голову крокодила. И вот на протяжении всей беседы эта милая мордашка лежала у Татьяны на коленях, смущая сидящего напротив господина в очках. Каждый раз, натыкаясь взглядом на оскаленную пасть, он сбивался с темы и предлагал Петуховой карабины для охоты на бегемотов.

Когда, после часа сумбурных переговоров, Носатая наконец удовлетворенно кивнула головой и назвала сумму заказа, один из чопорных немцев (кажется, директор по сбыту) от нежиданности перешел на русский. Он разлил по бокалам появившееся откуда-то шампанское и, обнаруживая свое гэдээровское происхождение, произнес, обращаясь к Татьяне:

- Спасибо, товарищ!

После чего фирмачи, видно посчитав свою задачу на территории России выполненной, свалили с выставки в полном составе, вместе с Татьяной, оставив на стенде молодого человека хрупкой наружности.

Шестаков предпочел потеряться по дороге на стоянку, в то время как шумная компания обсуждала с Петуховой, в какой ресторан ехать. Уж неизвестно, как прошло вечернее мероприятие (а Носатая почти никогда не рассказывала о своих делах), но в завершение истории с ружьями Шестаков лично видел, как полезли на лоб глаза чиновника, к которому подвалила дюжина веселых мускулистых ребят. Каждый из них держал в руках членский билет Общества рыболовов и охотников города Кандалакша и хотел зарегистрировать охотничье ружье фирмы "Надворетраванатраведрова, ГмбХ", калибр 5, 45.

- Отличная штука! - Толик вертел в руках винтовку - Но для меня - бесполезняк.

- Почему? - Миша шумно прихлебывал чай, наблюдая за Мухиным и Гмызой, которые, радуясь, словно дети, разглядывали оружие.

- Да я же - зоркий сокол! Какие крысы, когда я в слона с десяти метров не попаду!

- У тебя что - плохое зрение? - удивился Шестаков. - Впервые слышу. Что, и очки носишь?

- Не. Валяются где-то дома. Я пару раз надел - тьфу! За ушами трут, на нос сползают, одна морока.

- А ты поролон проложи и пластырем закрепи, - серьезно посоветовал Витек. У Гмызы такое непредсказуемое чувство юмора, что трудно и определить, шутит он или добрый совет дает. Толик махнул рукой:

- На фиг, будут деньги - куплю контактные линзы.

- Во-во, - гогоча, поддержал разговор Витька, - я как раз недавно анекдот в газете прочитал, как дядька глаз в стакане выпил. Приходит к врачу, а тот говорит...

- Отстань, Грымза, вечно всякую дрянь вычитаешь. Мухин посмотрел на часы:

- Мишк, ты домой собираешься?

- Вообще-то да. А ты что - опять ко мне мылишься?

- Да нет, - неуверенно ответил Толик.

- Ладно уж, поехали. Я сегодня доступен и добр. Если заплатишь половину, позволю отвезти себя домой на такси. Только, знаешь, дома есть совсем нечего. Пускай Гмыза нас чаем напоит за то, что мы его простили.

- За что? - искренне удивился Витька, которого за последние полчаса не меньше трех раз обозвали в глаза "кретином" с вариациями.

- За подозрения, мой друг, за подозрения. А сейчас хочешь сеанс ясновидения? - Шестаков закатил глаза, изображая транс. - Вижу! В кладовке! Рядом с черными ботинками! В холщовой сумке!

- Проныра... - восхищенно сказал Витька. - Когда успел?

- Метод Шерлока Холмса, - охотно объяснил Миша, выходя из транса. - Ты утром на вокзал ездил, так? Однако никого не встречал-не провожал, так? А будь я проклят, если в каждой посылке тебе не присылают домашнего сала! Ну? Оставалось только проверить догадку и уточнить местонахождение объекта. Не жмотись, угости товарищей. У Мухина в сумке, кстати, свежая буханка.

Гмыза покорно ушел за салом, а Шестаков снова вытянул ноги и, сладко зевнув, подтянул к себе газету с фотографией "Крысоловов".

Да, Петуховой, конечно, виднее, что писать, а чего не писать о "Крысоловах". Но, черт побери, Мишка и сам был бы не прочь покрасоваться на первой полосе в заляпанном комбинезоне со связкой крыс - штук семь - десять в руке. Как вчера, на "Академической". И Тане принести в лабораторию, небрежно на стол кинуть: смотри, какие мы неслабые ребята. И чтоб она ужасно здорово, по-мальчишески сказала: "Ух ты!", а потом отколола бы какую-нибудь свою фирменную шуточку - легкую, кусачую, из тех, над которыми Мишка смеялся до слез.

Шестаков улыбнулся своим мыслям. Кажется, за прошедшие 36 лет он столько не смеялся, как за последнюю неделю. Стоило им с Таней встретиться, как мир вокруг моментально превращался в детский утренник с клоунами. Из окон начинали падать пакеты с кефиром - прямо под ноги солидным тетенькам в светлых плащах; у солидных же дядечек ветром срывало шляпы; трое рабочих несли чугунную ванну, надев ее на головы, и сбивались с дороги...

Самым удивительным открытием последних дней стало то, что Петухову-то, оказывается, тоже зовут Таня! Как это странно, когда одинаковое сочетание четырех букв может принадлежать совершенно разным людям и вызывать абсолютно разные ассоциации... Шестаков, сильно смущаясь, даже позволил себе немножко попоэтизировать.

"Сильно пересеченная и плохо изученная местность с повышенной вулканической деятельностью, готовая в любой момент порадовать новорожденным грязевым гейзером, носила имя "Петухова Татьяна".

Смышленый зверек, сидящий на плече и щекотно кусающий за ухо, назывался просто "Таня".

"Ты влюбился, старый болван!" - строго говорил себе Миша. И улыбался.

- Ты влюбился, Рэмбо? - спросила позавчера Носатая. Он пожал плечами.

- Ты влюбился, - заявил Мухин, наблюдая за ним.

- С чего ты взял?

- Ты сейчас улыбаешься, как Гмыза, - сказал мстительный Толик.

- Ага, - рассеянно отозвался Миша. - А что это там за шум?

* * *

Крысы двинулись вперед. Голод и злоба подгоняли их. Голоса людей уже почти не пугали. В несколько прыжков самцы оказались в коридоре. Еда была уже совсем близко, когда они услышали приближающиеся шаги. Человек открыл дверь...

Великий закон литературы был нарушен. Не одно, а целая дюжина ружей, правда, не висела на стене, а лежала в красивом ящике. Ни одно из них не выстрелило. Во-первых, потому, что новехонькие, в заводской еще смазке близнецы были попросту не заряжены. А во-вторых, несчастный Виктор Гмыза в своем внезапно народившемся кошмаре о них и не вспомнил.

Что увидел он? Из каких дебрей сознания выползла ненависть, толкнувшая обыкновенного человека на дикое, абсолютно немотивированное убийство?

Первая же экспертиза признала Виктора Васильевича Гмызу, 1970 года рождения, невменяемым. Сейчас это - тихий, невредный умалишенный, без каких-либо проблесков сознания, навсегда застрявший между своим подземным кошмаром и реальностью. Обычно он сидит на стуле около кровати, практически не реагируя на окружающее. Не отвечает на вопросы, лишь иногда робко улыбается. Постоянно находится в одном из стационаров города. Единственная неприятная черта больного Гмызы, доставляющая немало хлопот медперсоналу: он не признает уборных и постоянно справляет нужду около своей тумбочки.

Показания свидетеля Струмова-Рылеева в дело об убийстве не вошли. Младший научный сотрудник Института цитологии АН России утверждал, что помешательство гражданина Гмызы вызвано каким-то веществом, переносимым крысами.

Вопросы. Вопросы. Десятки безответных вопросов-загадок. Откуда в руках у Гмызы оказалась эта злосчастная стамеска? Откуда она взялась? Никто из работников метрополитена станции "Политехническая" не признал этот инструмент своим.

Как нужно напасть на человека, чтобы с ходу повредить ему сонную артерию? Врачи утверждают: в случае, когда потерпевший молодой здоровый человек, это - чистая случайность плюс страшной силы удар. Михаил Иванович Шестаков, 1960 года рождения, по мнению тех же врачей, был безнадежен и умер через семь-восемь минут после нападения. Причина смерти - острая коронарная недостаточность как результат обширной кровопотери.

Единственный свидетель, Мухин Анатолий Евгеньевич, ничего по существу дела показать не смог, так как, по его словам, при виде крови потерял сознание. Много позже следователь рассказал Мухину, что прибежавшие на помощь люди, увидев залитые кровью тела, решили, что в комнате лежат два трупа.

При осмотре места происшествия сотрудниками милиции были обнаружены и изъяты 12 (двенадцать) единиц огнестрельного оружия (охотничьи ружья калибра 5, 45).

"Смерть-то, оказывается, груба. Да еще и грязна. Она приходит с целым мешком отвратительных инструментов, похожих на докторские", - говорила Принцесса из "Обыкновенного чуда". Она так хорошо смогла рассмотреть эти жуткие подробности, потому что смерть подходила к ней медленно, глядя в глаза.

"Внезапная, жаркая, ослепительная вспышка взорвалась у него в мозгу, и больше он никогда ничего не чувствовал". Это уже мистер Маккомбер. Счастливчик, стоявший спиной к смерти.

Легко подсчитать, сколько минут падает с высоты 7000 метров пассажирский самолет. Вполне достаточно, чтобы вспомнить молитвы всех религий мира или сойти с ума. По статистике, даже при таких катастрофах находятся счастливчики, которым удается выжить. Интересно, это очень бестактно - выспрашивать у них, ЧТО там творилось, в этом самолете?

После удара Гмызы у Миши Шестакова оставалось несколько минут полного сознания.

Он не использовал их ни для того, чтобы, следуя традициям жанра, припомнить прожитую жизнь.

Не попрощался, мысленно, с родителями.

Не пожалел, что так поздно познакомился с Таней.

Он просто не знал, что умирает.

Инстинктивно схватившись за горло, он почувствовал что-то липкое и горячее. Обернулся и успел заметить спину выбегавшего Витьки. Увидел, как побелел и рухнул на пол Мухин. Миша испугался, но не за себя - показалось, что Гмыза что-то сделал с Толиком. Мише почти не было больно. И совсем не страшно. Откуда-то вокруг взялось очень много крови. Наваливалась страшная усталость.

"Эх, газету заляпали..." - успел подумать Миша, закрывая глаза.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОДИН НА ОДИН

Глава первая

САША

Когда идешь по кладбищу, разглядывая фамилии и даты на памятниках, каждый раз невольно вычитая из второй даты первую, на ходу прикидываешь: 72 - ничего, пожил... 90 - ого! - долгожитель... 52 - маловато... 40 - эх, молодой мужик...

Саша стоял в толпе Мишиных друзей и родственников, тупо глядя на блестящие новенькие цифры 1960 - 1996. От чего можно умереть в 36 лет? "Нелепость, - шептались в толпе. - Какая нелепость!"

Саша чувствовал себя невыносимо неловко. Его мутило от голода со вчерашнего вечера: как только узнал про Мишку, кусок не лез в горло. Знобило. Яркое майское солнце било прямо в глаза. Из шести измочаленных гвоздик, которые он держал в руке, одна давно обломилась и висела вниз головой. Он пытался сосредоточиться, заставить себя осознать факт (все! 1996! точка!) Мишкиной смерти, голова уже кружилась от напряжения, но ничего не получалось. В голову лезла неприличная, совершенно не соответствующая обстановке мутота. Почему на похороны положено приносить (Господи, чуть не ляпнул - дарить!) именно четное число цветков? Не слишком ли светлые он надел брюки? Где-то в толпе, кажется, мелькнуло Валеркино лицо, но пропало, не махать же ему рукой, в самом деле?

Много женщин плакало вокруг. Саша удивился, а потом мысленно одернул себя: а ты как хотел? Забыл, кого хоронишь?

От долгого и неподвижного стояния - Саша не позволял себе даже переминаться с ноги на ногу - все мысли куда-то утекли, просочились, голова стала гулкая и пустая, шея занемела. Саша поймал себя на том, что уже давно и не отрываясь смотрит на невысокую, очень симпатичную девушку-брюнетку. Она стояла совсем рядом с гробом и отрешенно смотрела куда-то поверх голов. По щекам ее, не переставая, текли слезы.

"Это, наверное, и есть та самая жена, - подумал Саша. - Красивая".

- Прекрати пялиться, - прошипели у него над ухом. - Это не она. Та уже полтора года в Канаде живет.

Саша чуть не закричал от неожиданности. Обернувшись, он увидел белое злое лицо Дрягина.

- А как... - заикнулся было Саша, но Валерка поморщился, мотнул головой:

- Потом поговорим.

Глаза у него были красные и воспаленные.

Казалось, эти кошмарные похороны никогда не кончатся.

Саша чувствовал себя совсем погано. Теперь он стоял не один, но ощущал ужасную неловкость из-за Дрягина. Казалось, Валерка сейчас заплачет или очень громко что-то скажет... Чтобы хоть немного отвлечься, Саша стал рассматривать стоящих людей. Вот эти двое, с одинаково серыми, опустошенными лицами, - наверное, родители. Мишка никогда о них не рассказывал. А о чем он вообще рассказывал, а? Смотри-ка, Шестаков, оказывается, ужасно похож на мать. Был похож... А вон там, в длинном, до земли, черном платье - конечно, Петухова. Другого такого шрама на носу, наверное, во всем Питере не найдешь. Эффектная дама, ничего не скажешь. Даже цветы - Саша никогда в жизни не видел таких темных, почти черных роз. Прав Мишка, сильно из толпы выделяется. Был прав...

Валерка тихонько потянул его за рукав, отвел в сторону.

- Не могу больше, - хрипло пожаловался он, - у тебя покурить есть? Сигареты дома забыл.

- А здесь... можно? - Саша хорошо помнил, что на бабушкиных похоронах закурил, только выйдя за ограду кладбища.

Валерка замотал головой:

- Давай, а то помру. - Сразу сделал глубокую затяжку, чуть не закашлялся. Но сдержался, закрыв рот рукой. Лицо его побагровело. - Все "Беломором" травишься? - просипел, едва отдышавшись.

Саша кивнул. Любые разговоры казались ему сейчас неуместными.

- Ты на поминки поедешь? - не унимался Валерка.

- Я? Нет. Неудобно. - Саше захотелось немедленно отойти от Дрягина. - Может, помолчишь?

- Ага. - Валерка как-то странно кивнул - вместе и головой и шеей. Саша вгляделся в него повнимательней и вдруг сообразил, что Дрягин безобразно, - ну просто вдребезги! - пьян. Задохнувшись от возмущения, Саша уже в следующий момент позавидовал Валерке. Стакан водки был бы сейчас, наверное, очень кстати. Может, хоть тогда бы, расслабившись, смог бы по-человечески погоревать вместе со всеми?

Немного в стороне стоял высокий красивый парень лет двадцати пяти. Он стоял очень прямо и ближе не подходил, хотя явно пришел на Мишкины похороны. Лицо его время от времени искажала уродливая судорога. Саша был готов поклясться, что этот парень сейчас изо всех сил сжимает кулаки в карманах, чтобы не расплакаться. "Это же Мухин!" - вдруг сообразил Саша. Сразу припомнилось емкое Мишкино: большой и красивый - небольшая пауза, - как динозавр. Точно. Было в Толе что-то грациозно-тяжеловесное, от диплодока.

Все задвигались, зашевелились, стали слышней всхлипы, прорвались чьи-то судорожные рыдания. К Дрягину с Сашей подошла маленькая старушка в черном, тихо сказала: "Прощайтесь".

Саша заставил себя подойти и взглянуть на осунувшееся, синевато-белое лицо в гробу и испытал даже что-то вроде облегчения оттого, что этого совершенно чужого и незнакомого человека сейчас закопают в землю. Мишка был совершенно не похож на себя.

Все. Через пятнадцать минут гора цветов скрыла под собой небольшой песчаный холмик и гипсовую плиту. Просто "Шестаков Михаил". "До отчества не дожил... - с горечью подумал Саша, чувствуя, как его начинает затоплять тоска. - Эх, если бы я мог поставить памятник, - нашел бы плиту гранитную, потемнее, построже, и выбил бы "Лейтенант Шестаков, по прозвищу Рэмбо", а там пускай думают - лейтенант ЧЕГО. А еще, может быть, "Валдайчик" наш изобразил... И чтоб без фотографии. От веселых лиц на памятниках сразу глаза щиплет. А от суровых - стыдно становится".

Саша задумался и не заметил, как народ потихоньку потянулся к выходу.

- Идем? - глухо спросил Валерка. Саша покачал головой:

- Нет. Я пойду, пройдусь немного. Здесь бабушка недалеко похоронена. Зайду к ней.

Дрягин, как обычно, покивал, протянул руку: прощаться. Но пожать не успел. Прямо перед ними остановилась Носатая.

- Дрягин и Самойлов? - ужасно казенным тоном спросила она, как будто собиралась выдать повестки.

Оба лишь удивленно на нее посмотрели. "Черт побери, - подумал Саша, - здесь все, что ли, ясновидящие?"

- У нас поминки отдельно будут, без родственников, - сказала она довольно резко. - Если хотите, приезжайте. - И протянула бумажку с адресом. "Тихорецкий, 3" - успел разглядеть Саша. И тут же отошла. Саша проследил за ней взглядом: подошла к Мухину, что-то строго ему говорила. Тот стоял молча, только качал головой отрицательно. Чуть позже к ним присоединился немолодой мужчина и тоже принялся в чем-то убеждать Мухина.

Саша обернулся к Валере:

- Ты поедешь?

- Поеду, - твердо и зло, как будто споря с кем-то, ответил Дрягин.

- Тогда - пока.

- Пока.

* * *

Какой веселый вид, несмотря на грязь и сырость, имеют весенние парки!

Какой тоскливый вид, несмотря на нежную молодую зелень, имеют кладбища!

Мысли толпились в голове, лезли без очереди, Саша даже заметил, что невольно ускорил шаг, стараясь не упустить ни одну из них. Что-то важное, очень-очень нужное, маячило впереди, и главное теперь было - не сбиться с дороги.

Смоленское, наверное, самое странное и загадочное кладбище в Питере. Саша ненадолго остановился около обнесенного прочной старинной решеткой участка Кононовых. Как всегда, защемило сердце при виде безнадежно ласкового: "Шусенька Кононова. 1932 - 1936". Как всегда, поразился красоте мозаики на памятнике Николая Николаевича Кононова... Эх ты, а ведь на три года моложе Мишки... Прошел мимо часовни Ксении Блаженной. Какая-то женщина стояла, прижавшись лбом к стене часовни. Саше показалось, что он только что видел ее на похоронах.

Ксения всегда была любимейшая бабушкина святая.

"Какие смешные люди, - говорила Оксана Сергеевна, возвращаясь "от Ксении", - пишут записочки и суют во все щели и трещинки часовни. Небось, думают, что ночью Ксения сама вытаскивает их и читает? Жуть какая!" - Бабушка всплескивала полными белыми руками и смеялась.

О чем бы попросить? Саша с горечью понял, что, по большому счету, ему, оказывается, незачем тревожить добрую святую. Давным-давно он вышел из того возраста, когда простодушно и искренне просят о невозможном.

Когда умер дед, четырехлетнему Сашеньке, жалея, сказали, что дедушка просто уехал. Далеко-далеко. Маленький Саша не то чтобы очень любил деда, но ждал его потом очень долго. Даже после того, как жестокие соседские дети объяснили, что это - полная безнадега. Почти год спустя на соседней улице Саша увидел гуляющего с внуком солидного старикана, до боли похожего на "уехавшего" дедушку. Детская логика немедленно подсказала страшный в своей простоте вывод: дедушка вернулся, но перепутал адрес! И теперь живет у чужих людей, гуляет с чужим мальчиком!

Два часа рыдающего Сашу отпаивали валерьянкой. А потом сказали: все, парень, ты уже взрослый человек, а потому знай: дедушка умер. Навсегда. Его положили в деревянный ящик и закопали в землю. Больше ты его не увидишь. Никогда.

Сашу немедленно вырвало всей выпитой валерьянкой, а слово "никогда" прочно вошло в сознание.

Эх, Мишка, Мишка, мы ведь и расстались-то с тобой не по-человечески. После этой гнусной забегаловки с пивом по девять тысяч Шестаков, не оборачиваясь, поехал на работу. А Саша - в общагу.

У Саши появилось странное ощущение, будто он куда-то опаздывает. Сейчас, сейчас... Вот она, потерянная мысль: что за чушь говорила та гнусная девица в кафе, когда Шестаков собрался уходить? Что-то вроде: "... недолго тебе осталось пиво пить..."? Хорошо бы, койечно, найти эту ведьму, тряхнуть ее хорошенько за шкирку, спросить построже: откуда знаешь? Чего языком своим поганым мелешь?

Саша не заметил, как свернул, не доходя до бабушкиной могилы, на главную аллею к выходу. Прости, бабуля, я потом к тебе зайду. Сейчас недосуг - слишком много вопросов у меня накопилось.

Да нет, конечно, не поехал Саша Самойлов разыскивать ту глупую бабу. "Тихорецкий, 3", - повторял он про себя, стоя на эскалаторе. Господи, а квартира? Сейчас, сейчас... Мишка, где же твой "метод Шерлока Холмса"? Ну? Думай, думай. Что нам еще известно? Мишка, кажется, обмолвился, что у них, на Тихорецком, на окнах - решетки. Ага. Значит, первый этаж. Это уже хорошо...

Сашина дедукция не пригодилась, потому что, подойдя к дому номер 3, он сразу же увидел Валерку и Носатую.

- Молодец, - кивнул Саше Дрягин. - Я знал, что ты приедешь. Меня Наталья Гавриловна домой к ним звала, а я решил - нет, сюда.

Петухова задумчиво посмотрела на Сашу, протянула руку:

- Таня.

- Саша. - Так, наверное, никогда не научусь здороваться с женщинами. Ну, не целовать же, право слово, протянутую руку? Просто пожать? А как? Крепко - еще больно сделаешь. А еле-еле - слабаком посчитают. Вот и думай.

- Мы ждем кого-то? - спросил Валера.

- Да. СССР должен подъехать. Он с Мухиным сейчас разговаривает. - Татьяна кивнула кому-то в окне.

- Кто подъедет?

- СССР. Профессор наш.