Чтение 9–й страницы книги ~Энциклопедия мифов~

Глава 53. Петр

"Я сделаю, что вы будете ловцами человеков".

Спрыгиваю с подоконника, пересекаю комнату, выхожу в коридор. Открываю следующую дверь. Передо мной - детская спальня. На обоях нарисованы кораблики, якоря и пингвины, на полу проложены рельсы игрушечной железной дороги, по стульям тусуется разнокалиберный взвод плюшевых мишек. В центре комнаты - двухэтажная кровать, заоблачная мечта любого ребенка.

При всем при том, компания садовых психов уже здесь, в полном составе. Устроились в детской кроватке: внизу - "спецназовец" в обнимку со старушкой, наверху - блондинка с баяном, "доцент" и андрогин. Все хохочут, натянув одеяла до подбородков. Им кажется, вероятно, что это - лучшая шутка недели, вершина хит-парада домашних развлечений. Мне бы надо испугаться, но я, кажется, сержусь.

- Тьфу ты, блядство какое! - говорю в сердцах.

От избытка эмоций слюна вылетает изо рта вместе с фразой и с шипением падает на ковер.

Смотрю и глазам своим не верю: на полосатом половичке образовалась небольшая, но заметная прореха. Рваные края кажутся оплавленными. Тупо разглядываю дыру, не в силах поверить, что моя собственная слюна каким-то образом причастна к ее образованию. Еще один дурацкий розыгрыш?

- Что ж ты, падла, коврик дитю испортил? - укоризненным басом спрашивает старушка. В наступившей тишине ее голос звучит как труба архангела.

Придурки под одеялами стонут от смеха. А меня почему-то охватывает ледяной, неописуемый, ни с чем не сравнимый ужас. Причем, боюсь я не веселых своих знакомцев, а себя. Точнее, быть собой. Даже не так: мне страшно находиться внутри себя. Это похоже на острый приступ клаустрофобии: собственное тело представляется мне чем-то вроде непрочного фанерного ящика, выброшенного в открытый космос с борта орбитальной станции. Мало того, что мне тесно, неудобно и холодно, - я, кроме всего, знаю, что непрочная эта конструкция совершенно не приспособлена к космическим путешествиям. А значит, скоро, очень скоро, в темнице моей закончится воздух, и...

И все, собственно. Чего ж еще?

Отступаю назад, захлопываю дверь, бегу по коридору. Возможно, даже кричу. Или просто хочу закричать. Хрен поймешь, что я там на самом деле вытворяю. Но мне кажется, что именно бегу и кричу. Пока не утыкаюсь носом в еще одну дверь. Но не отпираю ее, а плачу, как ребенок, горько, взахлеб. Долго. Это, к слову сказать, работает: я вдруг понимаю, что ужас ушел. Остался обычный бытовой страх растерянного человека, попавшего в невероятные обстоятельства. Но ледяного, жгучего, живые внутренности пожирающего ужаса больше нет. И это славно. Так славно, что я продолжаю хлюпать носом - теперь уже от облегчения.

Дверь отворяется сама. Чьи-то сильные руки обнимают меня за плечи, нежно влекут за собой. "Я тебя поймала!" - торжествующе объявляет звонкий мальчишеский альт.

Я не решаюсь поднять глаза. Во-первых, мне страшно: неизвестно еще, что там за лик меня ждет... А во-вторых, очень стыдно. Одно дело - реветь в полном одиночестве. И совсем другое - в постороннюю женскую грудь покрасневшими, сырыми органами зрения да обоняния уткнуться. Нехорошо получилось.

- Вот так примерно и выглядит честный ответ на мой вопрос, - говорит великодушная незнакомка.

Я, наконец, набираюсь мужества посмотреть в лицо обладательнице сильных рук и размеренно тикающего сердца. Без особого удивления понимаю, что передо мной - то самое существо, которое я называл про себя "андрогином". Все-таки девушкой оказалась эта безучастная любительница музыки и кокосовой скорлупы.

- Не понимаю, - вздыхаю, имея в виду не то ее странную реплику, не то общее состояние дел.

- Я задала только один вопрос: нравится ли тебе быть живым. И ты что-то такое невразумительное мяукнул. Конечно, настоящий ответ там и близко не валялся. Но теперь ты сам знаешь, что такое быть живым. Быть живым очень страшно, правда? Быть живым - это значит содрогаться от невыразимого ужаса, вслепую метаться по темному коридору, кричать и не докричаться, ослабеть от слез и обнаружить, что слабому - легче, потому что настоящий ужас требует много, очень много сил... И - если еще повезет! - случайно уткнуться носом в нужную дверь. Тебе повезло, ты уткнулся туда, куда требовалось.

- Почему "повезло"? - спрашиваю.

Мне, в общем, все равно, ответит она или нет. Я пока, скорее, голосовые связки тестирую, чем осмысленно общаюсь. Но она ответила.

- Потому что в этой комнате нет места дурацким розыгрышам. Это - библиотека. Вообще-то, предполагалось, что сюда ты не забредешь. Не в этот раз, по крайней мере: слишком уж далеко от входа. Но ты так скакал по коридору...

Я невольно улыбаюсь. Звук ее голоса влияет на меня благоприятным образом. Успокаивает, но не убаюкивает. Даже способность соображать возвращается ко мне помаленьку. И это славно: я ею весьма дорожу.

- Именно "скакал"? - повторяю машинально.

Сам понимаю, что чушь мету. Исправляюсь. Спрашиваю о том, что меня действительно беспокоит:

- Это ведь не ты была в зеленой машине? Там сидела какая-то другая женщина.

- В зеленой машине? - хмурится она. - Вряд ли. Потому что я не понимаю, о чем речь...

- Я имею в виду зеленую машину, за которой гнался. И приехал сюда. За рулем была женщина, которая показалась мне знакомой. Я очень хотел с ней поговорить: я ведь действительно ничего не помню. Все забыл, как отрезало... И вдруг знакомое лицо! Я решил ехать следом. Машина остановилась у вашего забора, я тоже, но когда я вышел, женщины уже нигде не было... Думаю, это все же не ты.

- Не я, - соглашается равнодушно. - Более того, я по-прежнему не понимаю, о чем ты говоришь. Я, видишь ли, не знаю всех подробностей вашего нынешнего бытия... Машины какие-то зеленые, рули, заборы, - вздыхает она. - Зачем они нужны? Впрочем, должно же быть хоть что-то! Некий набор исходных образов для коллективных манипуляций...

Больше всего на свете мне сейчас хочется демонстративно сунуть палец в нос и замычать нечто невразумительное. Дескать, нам, великовозрастным сельским дебилам, все нипочем. Нет, ну в самом деле! Если уж берешься читать лекцию для одного слушателя, позаботься, чтобы несчастный понимал хотя бы половину твоих тезисов.

- Это пустяки, - смеется девочка-мальчик, - просто мысли вслух. - Кажется, она почувствовала мое возмущение и нашла его забавным. - Извини, не хотела тебя путать. Ты уже и без моей помощи запутался.

- Именно, - ухмыляюсь. - Началось с потери памяти. Потом чудища из зеркал полезли. Потом...

- Не нужно мне все это пересказывать, - она поднимает руку, словно бы желая возвести некий материальный барьер, сквозь который не проникнет моя бессвязная, но обильная информация. - Пустая трата времени - рассказывать о себе, оказавшись в единственном месте, где о себе можно слушать, а не говорить... Ну да, ты еще не понял. Повторяю: тебе повезло. Ты попал в библиотеку. Это - единственное место в доме, которое обязывает нас быть внятными. В библиотеке никто не смеет морочить другому голову. Есть шанс узнать некоторые вещи, которые покажутся тебе важными. Более того, возможно, они действительно являются важными. Вполне, знаешь ли, возможно.

На сей раз до меня, наконец, дошло. Я молча кивнул, огляделся в поисках места для долгой беседы. Но комната была абсолютно пуста. Я так и не понял, почему она называлась "библиотекой": ни книжных стеллажей, ни самих книг тут тоже не было. Ну да я уже понял, что в этом монастыре не только мой устав не работает, здесь на свои-то собственные уставы давно забили...

- Можно сидеть на полу, - советует девушка. - А еще лучше - лежать. Самые лучшие разговоры случаются, когда собеседники лежат. Не знаю уж почему, но это так.

Глава 54. Письмена

Это сообщение может быть обращено к другому или самому себе (запись на память, т.н. меморат), но, строго говоря, не предполагает непременной дешифровки. <...> Многие письмена долгое время оставались или остаются нерасшифрованными, что не мешает им быть элементами мифопоэтической системы...

Послушно укладываюсь на пол. На живот, как пляжник. Подпираю подбородок кулаками. Действительно, вполне комфортная поза. Да и пол теплый, словно бы оборудован специальным подогревом. Дурацкая, впрочем, идея: откуда бы взяться всяким буржуйским технологиям в этой пустой комнате, под неровно окрашенными досками цвета засохшего меда?

- А почему "библиотека"? Здесь ведь нет книг.

- Почему же, - смеется девочка-мальчик, усаживаясь по-турецки напротив меня, так, что ее лицо белеет теперь над моей головой, как исхудавшая луна. - Здесь хранятся книги, которые пока не написаны. Многие, впрочем, не будут написаны никогда. Знаешь, как это бывает: люди часто думают, что неплохо бы написать книжку о том как... - далее следует короткий, в несколько слов втиснутый, или путанный, многословный замысел. Иногда сочиняют название, порой даже персонажей придумывают. Некоторые успевают сотворить несколько абзацев и только потом отказываются от своей затеи. Эта комната - своего рода лимб для ненаписанных книг. Единственное место, где они воплощены. Просто ты их не видишь, как и многих других вещей здесь, в доме. Вот существо, которое еще недавно сидело в красном кресле - о, оно могло бы даже прочитать эти книги! Но эта способность когда-нибудь к тебе вернется... наверное. Гарантий, как ты понимаешь, в таких делах никто дать не может.

- Существо в красном кресле? Кто оно?

- Ты был им, - говорит женщина. - Неужели забыл? Должен бы помнить.

Мне хочется возразить. Дескать, что значит - "был"?! Да, нечто в таком роде мне снилось, но с каких это пор видеть во сне и "быть" - одно и то же? Но я благоразумно помалкиваю. Ответ и без того известен: в твоем случае, дружище, видеть во сне - и значит "быть". Другого способа "быть" для тебя пока не предвидится. Эх ты, морок хренов...

- Почему? - спрашиваю. - Почему все так по-дурацки? Почему все запутано? Какого хрена я ни фига не понимаю? Кто я? Зачем? Откуда взялся? И если уж получается, что я - невесть кто, чудище марсианское, нелюдь замысловатая, то почему чувствую себя, как самый обыкновенный человек, глупый, беспомощный, да еще и полусумасшедший?!

- Да потому что ты - "нелюдь", обменявшаяся судьбами с человеком. Так уж тебе повезло: двойник твой - недобрый колдун и веселый хитрец, ты и сам не заметил, как он всучил тебе московские тротуары вместо уютного твоего Поднебесья и человеческие глаза, способные смотреть, но не видеть. А сам, понятно, был таков. Впрочем, он ведал, что творил, а посему - заслужил. Что сделано, то сделано. Теперь уж терпи! Впрочем, вам обоим это на пользу. Куда как лучше, чем сниться друг другу всю жизнь, да из зеркал изредка переглядываться...

Разум мой захотел было изумиться, да вовремя передумал. Тут уж одно из двух: или визжать, заткнув уши, или расслабиться, да на ус мотать непрошеные эти откровения, ответы на вопросы, которых я не задавал. Поза, которую я принял: лежа на брюхе, с расслабленными мышцами и полузакрытыми глазами, - предопределила выбор. Мне говорить-то было лень, какой уж там визг...

- Зачем все так сложно? - вздыхаю сонно. - Причудливая картина мира получается: какой-то двойник, какой-то обмен судьбами, таинственные намеки, смутные воспоминания, вещие сны. Для истории болезни - в самый раз. А вот для жизни на земле - не знаю... Зыбко, громоздко, избыточно.

- Зыбко, это правда. Потому мы и разговариваем здесь, в библиотеке, - говорит она. - Ты ведь, как и наши книжки, выдуманное, недовоплощенное существо - был. Теперь-то все, воплотился по самое не могу! Вон какой тверденький, крепенький, хоть дрова на тебе вози!

Ее смех похож на лисье тявканье. Неприятные звуки. Неужели она тоже на взводе? Лучше бы утихомирилась. Невмоготу слушать.

- В конце двадцатого века перевозка дров - бессмысленное использование рабочей силы, - огрызаюсь, чтобы сменить тему.

Но тема меняться не желает.

- Неужели даже не спросишь, кто тебя выдумал? И зачем? Это же классический вопрос!

- Уши заткну, если рассказывать начнешь.

- Как знаешь.

- Меня интересует только одно: цель. Смутно припоминаю, что когда-то давно, возможно, именно в этом доме кто-то говорил мне, что нет более паскудного словечка, чем вопрос: "зачем?" Но это единственный вопрос, ответ на который мне сейчас нужен. У меня под ногами топь вместо твердой почвы, память забита трухой вместо фактов, а сердце - предчувствиями вместо желаний. Не человек, а шпионская шифровка, причем связной, знавший ключ, судя по всему, скончался, не оставив завещания... Хорошо, пусть так. Я больше не хочу знать, кто я такой и откуда взялся. Это ничего не изменит. Бегать с криком "мама, роди меня обратно!" - я и так могу. Вон, к небу обращусь, ему не привыкать... Обозначь цель, укажи направление, и оставь меня в покое, ладно? Я как-нибудь справлюсь.

- Эк тебя прорвало! - удивляется моя собеседница. - Что ж, хороший вопрос заслуживает хорошего ответа. Цель - ключ. Тот самый, о котором ты говорил. Связной, к слову сказать, живехонек, не обольщайся... Направление - юго-запад.

Она встает и выходит. Я остаюсь один. Спустя какое-то время, переворачиваюсь на спину. В записке было сказано, что я должен заснуть в этом доме. Что ж, глаза уже слипаются. И вместо положенного смятения чувств меня охватывает безмятежный покой. "Необъятный простор и ничего священного", - вспоминаю вдруг вычитанную где-то фразу. И с этой, невесть с какого потолка взятой формулой нового бытия, засыпаю сладко, как младенец с возлюбленной своей пустышкой.

Глава 55. Плеяды

Зевс <...> вознес их в виде созвездия на небо.

Не наяву, не во сне, а на перепутье, у подножия мифического камня, где, к слову сказать, еще и некое третье направление должно быть указано, чувствую, что я уже не один в этом мире. Двое нас. И больше никого - за ненадобностью. Теплая, живая тень женщины окутывает меня, как облачное одеяло. Телесность ее несомненна, но, в то же время, она рассеяна и вездесуща, как туман. Она повсюду: сверху, снизу, вокруг и внутри; я окружен и заполнен ею. Вдыхаю едва уловимый аромат чужой кожи и понимаю, наконец, за кем гнался сегодня, кто привел меня сюда, и кого я, оказывается, искал в этом доме.

Зачем обманывать себя: звездный потолок в коридоре, волшебные города за окнами, мудреные ответы на вопросы, неопределенные обещания и эксцентричные выходки здешних насельников были мне пока без надобности. Я пришел сюда для того, чтобы она меня обняла. Этого достаточно. Все прочее - что ж, пусть будет, заверните. Возьму с собой, как еду для собаки из ресторана.

Кто она такая, и что значит для меня эта встреча, я понял сразу. А через несколько минут я ее вспомнил. И тихо рассмеялся от облегчения. Самое главное про жизнь, доставшуюся мне с чужого плеча, я теперь знаю: что бы ни случилось, я был и буду сказочно, головокружительно, фантастически счастлив, даже если ничего, кроме воспоминаний об этой женщине у меня не останется: их вполне достаточно. И сейчас к этим драгоценным воспоминаниям прибавится новая глава. Уже, собственно говоря, прибавляется. Здесь и сейчас.

- Как тебя теперь зовут? - спрашиваю. - Тебе ведь не нравилось имя Маша...

- Меня никак не зовут. Я сама зову, если мне кто-нибудь понадобится.

Горячий шепот щекочет не то мое ухо, не то мой сон об ухе. Мне снится, что я улыбаюсь. Снится, что и ее губы приоткрываются в улыбке. И мне приходит в голову, что если в этом сне у нас обоих есть губы - глупо использовать их лишь для улыбок. Найдется и иное применение теплым нашим губам, во сне ли, наяву ли, но найдется, к гадалке не ходи!

Чудесное видение не возражает. Для того она и пришла, как не раз приходила прежде, открывая мою дверь своим ключом.

- Ты бы, - говорю вслух, - сделала для меня дубликат этого чертова ключа. Я-то свой потерял, а у тебя он целехонек...

Она сразу понимает, о каком ключе речь.

- Что-то в таком роде я для тебя и делаю. Ты ведь уже меня вспомнил, правда? Неплохо для начала.

- Это неплохо и для конца. Разве кроме тебя было еще что-то, заслуживающее внимания? Не верю.

- Просто ты соскучился, - смеется она. - На самом деле, в твоей жизни и без меня было немало интересного. И будет, конечно...

Мне-то все равно, что будет, чего не будет, чем дело кончится и сердце успокоится. Нет у меня иного пикового интереса, кроме как быть тут, сию секунду, таким способом, каким я есть. Застрять в тягучем, темном янтаре этого сновидения - не дохлой мушкой, крошечной искоркой живого огня, что испепеляет меня изнутри и снаружи. Древние греческие мифы из толстой книжки с картинками, по которой я учился читать и мечтать, внезапно обретают актуальный смысл; теперь я знаю, как чувствуют себя герои, ставшие созвездиями по воле изобретательного Зевеса: пылают во тьме, как я (как мы) сейчас и, подобно нам, не желают ничего иного.

Глава 56. Похьела

В финской и карельской мифологии северная страна, иной мир...

К списку Екклесиаста хорошо бы добавить еще несколько пунктов.

Есть время гореть и время догорать, время быть и время существовать, время поднимать веки и время отверзать уста, время забывать слова и время к ним возвращаться.

Пожалуй, достаточно. В остальном список безупречен.

Поэтому теперь мы разговариваем.

В этом сне я на удивление хорошо соображаю. Или просто знаю больше, чем наяву. Мне сейчас ничего разъяснять не нужно, и так все понимаю. Ну, почти все.

- Тебя теперь только в этом доме можно найти? И только во сне? Наяву, в Москве, тебя не будет?

- Да уж, наяву, в Москве, не будет, пожалуй, - шепчет она. - Но не только в этом доме: есть немало других мест, где я люблю назначать свидания. Дом этот, как ты, наверное, уже догадываешься, не человечье жилье, но и не убежище каких-нибудь ссыльных богов. Просто - дверь. Возможность уйти, возможность вернуться, возможность потерять себя и встретить кого-то иного. Вообще - возможность. Хорошее место.

- Перекресток судеб, - вспоминаю не то собственную, не то чужую чью-то, но точную формулировку. - Судьбокресток на пустыре между Мирами.

- Правильно. И таких мест - великое множество.

- А лоцию, небось, никто нарисовать не удосужился? - смеюсь.

- Почему же, - серьезно возражает она. - Были попытки. Ни одна из них, впрочем, успехом не увенчалась. Тайна-то из числа тех, что любой посвященный за счастье почтет разгласить: единожды попробовав на вкус неизвестность, понимаешь, что этот напиток надо бы разделить поровну между всеми жаждущими, но несведущими. Да только карта у каждого своя. По чужим маршрутам можно после воскресного обеда прогуливаться, со всем семейством: ни один завалящий демон из-за угла не выскочит, как ни зови его...

- И что, часто зовут? - спрашиваю.

- Ты не поверишь, как часто. И ведь солидные, благополучные люди, никому и в голову не придет их в метафизической тоске какой-нибудь заподозрить... Но почти всякое человеческое сердце хоть однажды, да заходилось истошным воем по несбывшемуся. Так-то! Очень важно, чтобы ты об этом не забывал...

Глава 57. Пространство

К центру ведет путь, т.е. то, что связывает самую отдаленную периферию, во-первых, и все объекты, заполняющие пространство, во-вторых, с высшей сакральной ценностью.

- ...Слышишь? Повторяю: важно. Чтобы. Ты - именно ты! Не. Забывал.

- Именно я?

- Ага. Такое вот специальное полезное знание для отдельно взятого тебя. Этот дом... точнее сказать, эта возможность, - существует по милости Ключника. Он называет себя именем Франк и, кажется, привязан к этой последовательности фонем... Наш Франк, понятно, не единственный. Ключников не сказать, чтобы много, но несколько сотен по миру сейчас бродит. Предполагается, что ты - такой же, как он. Потенциально. То есть, может быть, когда-нибудь, а может быть никогда, бла-бла-бла... - тут сам Франк непременно добавил бы, что гарантий в таком деле не бывает. Но все же. Ты - такой же.

- И?..

- Не знаю. Это тебе Франк когда-нибудь расскажет, что происходит с такими как вы после союза "и", я не специалист... Но я знаю другое. Ключники затем лишь нужны, чтобы открывать двери для людей... Чтобы давать нам возможность. Чтобы у каждого, кто в отчаянии призывает своего демона, был шанс докричаться до этой твари и посмотреть, что будет...

- Благородная профессия, - смеюсь тихонько.

Вопросов у меня по-прежнему нет, вот что удивительно. Казалось бы, такую невнятицу несет прекрасное мое наваждение, - но нет. Мне все понятно. Даже чудится, будто я знаю куда больше, чем она мне поведала. А что не могу пока это знание расшифровать, перевести на понятный мне самому язык - так то пустяки, дело наживное. Расшифруется, небось, когда время придет...

- Это на самом деле была не столько лекция, сколько нотация, - признается она. - Ты всегда был очень высокомерным, Макс. Считал, что это лишь перед тобой в темноте, под опущенными веками, бездны разверзаются. А прочие - так, свинствуют помаленьку... Они-то, возможно, и свинствуют, но не твоего ума дело выставлять им оценки. Высокомерие - роскошь, которую Ключник не может себе позволить. Вы, и правда, могущественные существа, избранники. И бездны ваши поглубже наших будут, все это так. Но вы - обслуга... Не хмурься, слово, конечно, дурацкое, зато - производная от "служить". Жизнь Ключника - бесконечное служение. После того, как вы открываете дверь, мы уходим так далеко, что вам и не снилось... А вы, избранники судьбы, остаетесь на границе. Так уж все устроено. Поэтому завязывай со своим высокомерием, ладно?

- Ладно, - соглашаюсь легко. - Но почему ты говоришь: "вы", "мы"? Разве мы с тобой - не одно и то же?

- Нет, что ты. Природа у нас разная. Я - одна из человеческих детенышей, которым повезло встретить своего Ключника. Ты сам привел меня сюда, к Франку, помнишь?

- Помню. Смутно, но помню.

- Хорошо. В тот день я нашла свою возможность, а ты - своего учителя. Мне фантастически повезло. Тебе... - уж не знаю!

- И теперь ты - своего рода связной между нами обоими? Моя лестница в небо?

- Угадал, - в награду за сообразительность меня снова заключают в объятия.

Мне бы не слушать, мне бы растаять, мне бы умереть от счастья и ужаса, но я все же слушаю.

- Ко всему, я еще и заложница. Пока я тут, Франк может быть уверен, что и ты от него никуда не денешься. Вернешься. Рано или поздно, так или иначе, ты, или другой...

Глава 58. Психея

По Пифагору, Психея питается кровью; кровь - "седалище души".

- Подожди, ты говоришь "другой"?!

Я почти кричу, потому что наихудшие из моих предположений всплывают на поверхность, мутят хрустальные воды дивного сна, превращают его в кошмар.

- Но я и есть "другой", - добавляю шепотом, словно бы в надежде, что, убавив громкость, превращу чудовищную догадку в некое подобие глупой шутки.

- И не подумаю ждать. Успокойся. "Другой" он, видите ли... Ты - это ты. Твоя кровь отравлена памятью обо мне. Меня это вполне устраивает - чего ж тебе еще?

Глава 59. Птицы

Обские угры считали что у человека несколько душ: одна из них <...> "уходящая по реке душа" <...> другая - "сонная" душа (приходящая к человеку только во сне) предстает в виде "птицы сна"...

Просыпаюсь от воя сигнализации. Воет моя собственная "Нива". Не понимает, дура, своего счастья. Не ведает, что я - не снаружи, а внутри. Хорош, конечно, ничего не скажешь. Заперся в машине, зачем-то поставил ее на сигнализацию, спрятал ключи в самый дальний, заповедный карман и завалился спать. Словно бы заранее все просчитал и решил подарить себе, любимому, генеральную репетицию пробуждения накануне Страшного Суда.

Ключи я все же нашел. С пятой, примерно попытки. Заткнул крикучую тварь. Несколько секунд наслаждался тишиной. Потом огляделся.

Автомобиль мой был припаркован у обочины длинной узкой свалки, которая в былые годы, вероятно, считалась переулком. Или даже улицей - кто ее разберет! Но дни культурного расцвета этого места давно миновали. Теперь здесь обретались гнилые доски, ржавая арматура, пустые пластиковые ящики, и примерно полтора миллиона банок от пиво-колы - а как еще сей легкий прохладительный жанр обозначить? Из-под постиндустриального ужаса кое-как пробивалась живучая сивая трава. Вдалеке топорщились бетонные заводские заборы. По небу метались облака, мятые, как больничные простыни. Ущербная луна заливала этот трэш жидким молочным сиропом. Создавалось впечатление, что небесное тело действует продумано и профессионально, как опытный осветитель, привыкший работать на малобюджетных ужастиках: если бы не бледные его лучи, пейзаж получился бы уродский, но квелый и невнятный. А так - настоящая, добротная жуть. Уважаю.

По всему выходило, что отсюда надо убираться. Чем скорее, тем лучше.

Я завел машину. Фары высветили полустертую надпись на обломке металлических ворот, который пережил не только вторую створку, но и саму ограду, и теперь торчал из земли как гнилой, но несокрушимый зуб. "Ост. пр-д" - вот что там было написано. Я кивнул: да, правильно. Уж этот адрес я на всю жизнь запомню... А что пейзаж переменился - так на то и место зачарованное.

Я был абсолютно спокоен. Прекрасно помнил все свои похождения, да и сладостный сон, привидевшийся мне в пустой библиотеке, запечатлелся в памяти до мельчайших деталей. И ожившие старые (вероятно, все же, чужие) воспоминания никуда от меня не делись. Сидели смирно на привязи, как одомашненные, до утраты основного инстинкта откормленные волчата. Если полагать картины прошлого сокровищами, то я вошел в этот дом нищим, а покинул его - ну, не миллионером, положим, но на жизнь, пожалуй, хватит.

Что же касается содержания обретенных воспоминаний, оно меня почему-то больше не пугало. Не озадачивало даже. И не вызывало внутреннего протеста. Удивившись собственному спокойствию, я еще раз прокрутил перед внутренним взором дикую эту концепцию. Ну, хорошо, положим, я - невесть откуда взявшаяся копия живого когда-то человека, обитатель чужих снов, жилец зазеркальный, не то Ка, не то Ба древнеегипетское, обнаглевшее, да еще и сверхзадачей какой-то невнятной обремененное... И что, топиться теперь? Некоторые, вон, двухголовыми телятами рождаются. Или бородатыми женщинами. Так что мне еще повезло...

Мой разум, вероятно, просто устал истерить по поводу всякого завалящего чуда. Сидел смирно, привыкал к мысли, что концепция сменилась. Теперь истерить будем только в том разе, ежели чудеса вдруг закончатся, что, впрочем, сомнительно. Вот и ладно.

Я сверился с картой. Убедился, что Остаповский проезд действительно существует. Правда, на схеме он выглядел куда опрятнее, чем в жизни. Ну да ладно, машина у меня - практически вездеход, выберусь как-нибудь.

Глава 60. Пуса

В китайском буддизме святые <...> не ставшие буддами, а посвятившие себя вспомоществованию и защите всех живущих.

Через пять минут я был на Волгоградском проспекте и уверенно двигался в сторону центра. Минут сорок поплутал, конечно, по улицам и переулкам, но благополучно добрался до Вениного дома. Приветливо покивал снизу окнам гостиной: распахнуты настежь, свет горит, да еще и Дитер Маер на весь двор нечто жизнерадостное бубнит. Поднявшись, убеждаюсь, что Веня сидит по-турецки в своем любимом кресле и деловито смешивает джин-тоник. Поскольку его стакан вполне себе полон, новая порция, вероятно, предназначена мне. Полководец переходит вброд Великую Реку. Счастье.

- О, нашлась пропажа, - радуется мой друг. - Я уже говорил, что ты пробуждаешь во мне отцовские инстинкты? Вот сейчас мне очень хочется спросить, где ты, блин, шлялся почти двое суток? И почему не позвонил? Первый вопрос, так и быть, замнем. Захочешь - сам расскажешь. А вот второй остается в силе. Я нервничал. Думал: а ну как очередное чудище из зеркала тебя сожрало?

- Вместе с машиной? - смеюсь виновато. - Я бы позвонил, да телефона под рукой не было. И, конечно, я не в курсе, что прошло двое суток. Думал, мы с тобой виделись сегодня утром.

- Вчера. Впрочем, нет, позавчера: уже за полночь... А ты выглядишь довольным, - констатирует мой наблюдательный опекун. - Что-то хорошее случилось?

- Да, - говорю, обрушиваясь прямо на ковер. - Случилось. Хорошее и... Всякое. Я тебе буду рассказывать понемножку - что смогу. Чего не смогу - не расскажу, соответственно. А смогу не слишком много, ибо счастлив, аки последняя скотина, слившаяся на миг с Мировым несуразумом. Хочется разорвать себя на мелкие клочки и раздать человечеству, на бутоньерки. Ты, к примеру, забирай мои руки, загреби ими столько жара, сколько потребуется. Излишки же раздай нищим духом, ибо их блохастый верблюд навеки перегородил все игольные ушки... Хук. Первая часть показательного выступления закончена. Давай стакан. Сейчас напьюсь, спляшу на столе, доживу до рассвета, а там - по обстоятельствам.

- Красиво излагаешь, собака. За такое и стакан не жалко - заметь, не отдать! Передать во временное пользование.

- Страсти какие. Трудно с вами, бизнесменами, дело иметь. Все нашего брата облапошить норовите... Однако джин-тоник по-царски смешан! Беру свои слова обратно. Если разобраться, ты святой.

- Ты тоже, - ухмыляется Веня. - По меньшей мере, блаженный.

- То есть, оба придурки изрядные, - заключаю жизнерадостно. - Слушай, я тебе все собирался сказать, да не выговаривалось как-то... Здорово, что ты мне тогда позвонил! В смысле - здорово, что позвонил именно ты, а не какой-нибудь посторонний хмырь... Я сейчас понимаю, что мог бы совсем свихнуться, если бы ты в тот вечер в Бабушкино не приехал. А так - свихнулся в пределах санитарной нормы. По крайней мере, на людей не бросаюсь. Повезло.

- А я с ужасом понимаю, что мог бы остаться абсолютно нормальным, если бы тогда тебе не позвонил, - вздыхает мой друг. - Нормальным жизнерадостным лысым мудаком в самом расцвете сил. Так что не знаю, кто кому еще задолжал...

Глава 61. Пхатувчунг

Открывший глаза Пхатувчунг вынул из своей груди бога Кхунтхивкхама.

- Ну уж - мудаком...

Веня лишь равнодушно отмахнулся от моих возражений. Дескать, сиди, не квакай, обойдусь как-нибудь без дружеских заверений в собственной социальной состоятельности. И правда, обойдется.

- Ты что, нашел эту чувиху? - деловито, с нарочитым небрежением спрашивает он. - Которая исчезла?

- Что, на лице написано?

- На лице у тебя много всякого написано. Причем арабской вязью: фиг разберешь! Но, в целом... да, похоже, что ты со свидания вернулся. Кроме общего безумия наблюдается в твоих очах некая томность. Как у голодного кота, который неделю во дворе пропадал и вот, приперся, понимаете ли... Только на кухню почему-то не бежишь. И это настораживает.

- Я бы побежал, да лень, - признаюсь. - Так хорошо я к твоему ковру прилип... Будь другом, пихни мне под морду миску с какими-нибудь рыбьими головами, а?

- Рыбьих голов не держим-с. Зато есть клубника и копченые ребрышки. И ни куска хлеба. Переживешь?

- Я не просто переживу. Я их сожру: ребра - с костями, а клубнику - с хвостиками. Меня в цирке показывать можно, честное слово!

- Любопытно будет поглазеть, - соглашается Веня и отправляется на кухню.