крокодавы и кибуцники не вызывали знакомых ассоциаций. Ясно было лишь одно: ко
всем этим личностям рыжий возница любви и почтения не питал.
сумневайся, ничем таким я не болен, а Проказа - оттого, что проказлив... -
Зеленые глазки лукаво сощурились. - Проказлив бываю во хмелю... Я, батюшка,
сам-то семибратовский. Давеча гонец к нам прискочил, из Дуры - мол, ждите двух
попов, для вас и для кибуцников, и будут те попы в городке на двадцать шестой
сентябрьский День... А может, на двадцать седьмой, но будут наверняка. Мол,
приласкай лешак дубиной, ежели не так! Вот наш паханито, староста дядька Иван,
меня и послал навстречь... чтоб, значитца, лучшего попа к себе от кибуцников
перенять. Я в дуру приехал, встал у корчмы и жду. День жду, другой, а на третий
огибаловские прискакали, выспросили, чего жду, и подвесили мне фонарь, - туг
Проказа огладил синяк под глазом, - чтоб попов вернее высмотреть, ежели ночью
пожалуют. Ну, я без обид, сам понимаешь, отец мой, их - четверо, я - один, у
меня - старый винтарь, у них - карабины... В общем, утерся, плюнул и поехал.
Думаю, встречу святых отцов по дороге... Вот и встретил!
историей. - Отец Домингес - вот он, мертвый лежит. А я - брат Рикардо...
Рикардо-Поликарп Горшков из Рио-де-Новембе.
- Как же ты, святой брат, от огибаловских отбился? Они ж изверги лютые! Родную
мать не пощадят!
втроем и налетели; двое - к отцу Домингесу, а третий - ко мне. Мула прикончил,
а я его положил. Но к батюшке на помощь не успел. Убили его... И дали деру,
когда я вылез из кустов. Вроде как перепугались...
святой брат! Видать, до рясы в бандерах ходил? В бойцах? А может, в стрелках
либо отстрельщиках?
авторитета ему не убавит. Кажется, в этом странном краю, в уругвайской саванне,
где жили мулаты и русские - а может, и кто-то еще, - бойцы и стрелки ценились
не меньше попов. Пока он размышлял над этим обстоятельством, Пашка направился к
оврагу, к мертвому мулу и бандиту. Присмотревшись, рыжий хлопнул себя руками по
бокам.
точно! Из бригады Хряща! К нам за данью ездил, блин тапирий! И в корчме
скалился, когда мне фонарь подвесили! Ловко ты, брат Рикардо, башку ему
отчекрыжил...
положил в повозку, на сено, а рядом пристроил свои сумки. Пашка к тому времени
вернулся с седлом и упряжью мула и с двумя окровавленными мачете, обтер клинки
сухой травой и тоже бросил в фургон, ворча, что не стоит добру пропадать -
ножики, мол, неплохие, да и седло потянет на пару песюков. Затем он вежливо
поддержал Саймона под локоть, когда тот забирался на сиденье, сел сам,
развернул упряжку, и они покатили на север, по дороге в городок со странным
названием Дура.
приходилось, и Саймон, покачиваясь на жестком сиденье, припомнил слова
Наставника: сев на скакуна удачи, не шпорь его, зато гляди, как бы не
свалиться. Дела и впрямь разворачивались удачно: похоже, Четыре звезды,
затмившись в ярком солнечном свете, не позабыли о нем и продолжали слать свои
дары. К примеру, этого рыжего парня, болтливого, как попугай...
побережье, из коего ведет дорога в Дуру, именуется Сан-Филипом; что весь этот
край, от Ла-Платы на юге и до Негритянской реки на севере, зовется
Юго-Восточной Пустошью, ибо тут и правда пустовато: бандиты, коровы, тапиры,
заменяющие свиней, да полсотни деревень на четырех тысячах квадратных лиг -
может, и на пяти, поскольку никто эти земли не считал, не мерил; что Пустошь
является частью Уругвайского Протектората, и что столица его, Харбоха, лежит на
северо-западе, у реки Параши (так Проказа называл Парану), и там есть "железка"
- иными словами, рельсовый путь, которым возят шерсть, серебро, руду и мясо:
мясо, тапирье и говяжье, из Пустоши, серебро - из аргентинских краев, что
простираются за Ла-Платой и городком Буэнос-Одес-де-Трокадера, а шерсть и руду,
само собой, с предгорий. Еще он узнал, что люди в Пустоши скромные и
незлобивые, гуртовщики да скотоводы-ранчеро, платят исправно "белое" властям и
"черное" - дону Хорхе, пьют умеренно, не буянят - разве только по праздникам; и
что текла бы их жизнь тихо-мирно, если б не кибуцники и отморозки. Кибуцники,
как выяснил Саймон, были пришельцами из городов, то ли сосланными в Пустошь, то
ли переселившимися добровольно; им отводили участки на орошаемых землях и
поговаривали, что вскоре воду станут делить - а летом с водой в этих краях
всегда проблемы. Что же касается отморозков, то они определенно были
изгнанниками - но не из тех, какие готовы выращивать скот или копаться в
навозе. Местные с ними как-то справлялись, но года четыре назад явился из Рио
дон Огибалов, бывший "плащ" либо "штык", и взял отморозков под крепкую руку.
Теперь все ранчеро платили дань - не только "белый" и "черный" налоги (в чем их
разница, Саймон понять не сумел), но также "особый огибаловский". Что, впрочем,
от грабежей и насилий не спасало, только звались они не грабежами, а
экспроприациями. Видно, дон Огибалов был человеком образованным.
Парашку-реку, где гуляют в пампасах вольные гаучо. А как не смотреть? За
Харбохой "железка" идет к горам и к Санта-Севаста-ду-Форталезе, что в Чили, за
горами; река там широкая, не переплюнешь, а мост один - древний мост, но
крепкий, четыреста лет стоит, теперь такие строить не умеют. Захватят гаучо
мост, не будет в Рио, Херсусе и Дона-Пуэрто ни шерсти, ни руды. Шерсть, она
ведь тоже с гор, от лам, а с Пустоши шерсть не возьмешь, ламы тут дохнут - от
жары, поноса и общей слабости. Так что властям на Пустошь плевать, у ней заботы
поважнее: мост, Харбоха и гаучо. Особенно гаучо. За голову полсотни монет дают,
на трех лошаков хватит!
растерзанных возмущенными жителями, а заодно и о том, гуляют ли гаучо лишь за
Параной или и в Пустошь заглядывают, но колеса фургона уже грохотали по
деревянному мосту, за коим возвышались первые городские строения. Над мостом
была арка с надписью: "Добро пожаловать в Дурас", и под ней Проказа натянул
поводья и остановил фургон.
огибаловские в корчме сидят? А нам мимо ехать...
она не сходилась; так как шея у него была мощной, под стать плечам, и рубаха
покойного священника уже трещала под мышками.
он извлек огромное ружье и патронташ, пересчитал патроны и с лязгом передернул
затвор. Блик света попал в глаза Саймону, он сощурился, покосился на оружие и
вдруг почувствовал, как у него холодеет под сердцем. Это была реликвия,
музейный экспонат, но вполне ухоженный, надраенный до блеска и готовый к бою.
Массивный вороненый ствол, рукоять затвора с шариком на конце, приклад,
отполированный прикосновением ладоней... Трехлинейка... Винтовка Мосина,
двадцатый век... Точнее, самое его начало...
солнцем ствол.
краях. Конечное дело, не карабин, но хоть стар, да верен, - откликнулся
Пашка-Пабло и пояснил: - От дядьки Ивана, от паханито нашего. Он дал. У нас в
Семибратовке четыре таких винтаря. Пули сами льем, а вот порох...
Весила она побольше, чем русская винтовка "три богатыря" с подствольным
гранатометом и огнеметом, что выпускалась в Туле для спецчастей ООН, и была,
разумеется, не столь смертоносной, но что-то их роднило: так в лице потомка
проглядывают черты прадеда. Снова погладив оружие, Саймон спросил: - Откуда она
вообще взялась? Ей же пятьсот лет, парень!
слышал: дескать, когда наши драпали из Одессы от срушников, то грабанули
военные склады со старым добром - все вывезли подчистую, что уместилось в их
корытах. Потом была свара с дружинниками и дому; тиками, Большой Передел и куча
Малых... Винтари у народа поотбирали, да только все не отберешь - винтарь такая
штука, что сам к рукам липнет. Да разве один винтарь? Вон, в Колдобинах,
пулемет есть, "максимом" прозывается... Однако неразговорчивый, без лент.
ценное из этого ливня информации. - Большой Передел и куча Малых... свара с
дружинниками и домушниками... а еще - когда наши драпали из Одессы... из той
Одессы, где нынче ветер гуляет над пепелищем..." Сотня вопросов вертелась у
Саймона в голове, но, не желая пришпоривать скакуна удачи, он спросил лишь об
одном:
народа. Попал за какие-то вины в кибуц, на свекле чуть не подох, да дядька Иван
его на бычков сменял. Голова! Одно слово, городской! Будет тебе, брат Рикардо,
с кем умные речи говорить, а заодно и кружку опрокинуть.
хлестнул мулов, и они въехали в городок. Саймон, ожидавший увидеть дома из
бревен, кaк в Смоленске, с просторными окнами, крылечками и верандами, был
разочарован: тут строили по южноамериканским образцам, и беленые глиняные стены
под черепичными кровлями тянулись вдоль пыльной улицы глухим и жарким
монолитом. Его рассекали лишь узкие двери, закрытые или распахнутые. Иногда
путнику удавалось заглянуть во дворик - тоже вымощенный утоптанной глиной, с
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Перумов Ник