шпагой, что лишь подтвердило опасения далберов о грозящей опасности. А за
ним, в точности повторяя все изгибы его маршрута, гналась толпа
разъяренных лавочников.
он слишком хорошо знал далберов. Животные, с другой стороны, вскрикнули
хором, как стадо рассерженных гусей. Цвет их кожи превратился из игриво
пепельного в наводящий на всех ужас желтый; они решили во что бы то ни
стало убежать от неизвестной опасности.
далберов проломили загородку. Их погонщик, пытаясь угнаться за ними,
направлял в адрес Матери тщетные молитвы.
триста далберов.
некоторых частях Материнской святой анатомии.
выкрикивая "Задержите его! Задержите того человека!"
удивлением рассматривал пробегавшую мимо процессию. Сначала он увидел
погонщика, а затем услышал выкрики торговцев. Реакция гвардейца была
молниеносной - в коротком решительном броске он схватил погонщика, оба
упали на мостовую, и по их телам промчалась толпа рассерженных лавочников.
все проклятые Матерью далберы собирались... Бах!
внимания на лежащего на мостовой Тчорнио, ринулись по улице по направлению
к Храму. Прежде, чем Тчорнио смог оторвать от мостовой свое истоптанное
далберами тело, продавец фаянсовых кухонных изделий настиг его и помог ему
подняться.
для полировки сапог. - Сорок девять больших глиняных горшков для тушения
мяса! - Он неистово хлестал по лицу Тчорнио. Тот, увы, горько плакал.
переставая бить ногами по его голеням.
ссадинах и кровоподтеках, держа в одной руке хлыст, а в другой - камень.
займусь этим. Пошли со мной, ты! - Схватив Тчорнио за воротник, он поволок
его к Храму.
убийцам скрыться!
таверны.
изрядно уставшие, направлялись домой, - я когда-нибудь рассказывал тебе о
далбере, который пожелал петь?
был чрезвычайно сердит.
ничего не понимаешь. Я...
ничего понимать. Поскольку сегодня мне пришлось заплатить за двести
семьдесят пять кухонных глиняных горшков сомнительной ценности и
неимоверной стоимости, за пятьсот тыкв, которые мне не пришлось даже
попробовать, и за четыре сотни далберов, несомненно самой паршивой породы,
хотя я и уплатил за них сполна как за чистокровных. Ущерб, нанесенный
далберами, еще пока подсчитывается, но вне всякого сомнения мне придется
оплатить и его.
карманных денег. Я злой оттого, что мне, Великому Князю Лиффа, пришлось
сегодня идти в Храм - подчеркиваю, именно идти - и унижаться перед
капитаном гвардейцев для того, чтобы вызволить своего сына, единственного
сына, из общей камеры для уголовников.
фамилии, все три из них. Ты опозорил таким образом себя, а это достижение
граничит с невероятным. Хуже того, ты опозорил меня. Мне стыдно появляться
во Дворце. Мне стыдно даже принять делегацию Гильдии Текстильщиков. Ты
понимаешь это? Мне стыдно даже смотреть в глаза простолюдинам. О, Тчорнио,
если бы у меня был второй сын, я бы не раздумывая лишил тебя прав на
наследство. Убирайся от меня, пьяный дурак. Иди в свою комнату и молись о
прощении и о чувстве ответственности, которое у тебя отсутствует. Я не
хочу тебя видеть.
униженный, Тчорнио боязливо попятился задом от стола отца, кланяясь ему
при каждом третьем шаге. При этом он умудрился разбить большую
декоративную вазу.
Там он просидел семь проклятых Матерью часов, клянясь о возмездии,
возмездии и еще раз возмездии.
адмирал Беллман. - Какого дьявола нужно от меня этой старой калоше?
гнусавый голос, наводивший тоску вот уже на три поколения журналистов и
терроризирующий такие же три поколения государственных служащих.
прошу! Рад Вас видеть.
полусотни лет сенатор Вэлш мог позволить себе не быть чересчур вежливым,
когда этого не требовали обстоятельства. - Лучше бы ты шел к себе, сынок,
- обратился он к адъютанту. - Твоему начальнику и мне нужно кое о чем
переговорить.
беседы; Беллман же, несмотря на прекрасную сигару за десять кредитов,
которая всегда доставляла ему ощущение праздника, на этот раз чувствовал
себя препаршиво; адъютант с чувством огромного облегчения возвратился на
свое место за столом в приемной.
кабинета закрылась за адъютантом. - Что-то в последнее время я то и дело
слышу о твоих парнях, нарушивших Правила Контакта.
бессменный лидер сенатского большинства, был сух и тощ как карандаш,
пребывал в возрасте восьмидесяти пяти лет, в связи с чем его можно было с
полным основанием считать реликтом. Он вполне мог бы сойти за
пра-прадедушку любого современника, если бы не его горящие жаждой к
действию глаза и не гладкая, туго обтягивающая лицо кожа без единой
морщинки. Будучи основателем и лидером популярной в народе Партии
Консерваторов с самого момента ее основания, он не только обладал
абсолютной властью над каждым правительственным чиновником, но и умело
этой властью пользовался.
попытался было уклониться от прямого ответа адмирал.
описывать такие строжайше засекреченные деликатные подробности Особой
Операции "Л-2", что адмирал поперхнулся дымом сигары. - Ты ведь знаешь
нашу, консерваторов, позицию на этот счет, - продолжал он. - Такое
вмешательство во внутренние дела недоразвитой цивилизации является не чем
иным, как эксплуатацией. Ты используешь этих невинных людей для достижения
своих эгоистических целей, Беллман, и это граничит с неприкрытым
рабовладением. Предупреждаю тебя, что Партия этого так не оставит.
альтруистической. Она всегда выступала в интересах чьего-нибудь блага без
приглашений и просьб со стороны нуждающихся в благодеянии, а зачастую даже
против их воли, причем всегда делала это со всей страстностью и
преданностью по отношению ко всем слабым и угнетенным. Если же таковые
отсутствовали, то Партия нередко сама создавала слабых и угнетенных,
которые существовали в ее собственном коллективном воображении. Основной
принцип Партии - стоящий у власти автоматически делает ошибки - не
изменялся на протяжении всего времени ее существования даже несмотря на
то, что за последние тридцать лет Партия контролировала не менее пяти
восьмых всех голосов на каждых выборах на уровне Федерации. Если следовать
логике консерваторов, то оказывалось, что любая власть, кроме их
собственной, является злом.
совсем неподготовленным к внезапному проявлению интереса к Особой Операции
"Л-2". Хотя он и надеялся, конечно, что набор обычных мер безопасности