столь стремительно, что поднятый им колоссальный ветер прорвал
в обезумевшем небе белесые дыры и вышвырнул Эйффи прочь из
озера. На верхушке смерча плясала, подогнув одну ногу и
вращаясь ему навстречу, Зия; согнутые в острых локтях руки
прикрывали грудь ее и лицо. Фаррелл знал, что она снова поет,
хоть и не мог ее слышать.
четвереньки, уже упорно ползла по кругу против стрелки часов,
что-то бормоча себе под нос, как старуха-старьевщица, и
выскребая с трудом различимые знаки на всяком попавшемся под
руку клочке не заросшей травой земли. Она не повернулась, когда
поверхность озера начали рассекать высокие кожистые плавники и
большие покатые спины. Она не дрогнула, даже когда из воды
выставились шеи, покрытые чешуищами размером с кирпич каждая,
по которым струйками стекала вода, и здоровенные челюсти
распялились, едва не вывернувшись наизнанку в стараниях сцапать
Зию и стащить ее вниз. И лишь когда смерч занялся огнем,
взлетающим по нему с легким шипом горящей газеты, она
выпрямилась и стала смотреть, приветственно воздев стиснутые
кулаки перед небывалой пламенеющей крепостью, еще раз скрывшей
от нее Зию.
закричала она. -- Я же сказала, что тебе нигде не будет покоя!
Вперед, вперед, пошевеливайся!
подобие человеческой фигуры, какую видишь порой в гуще горящего
фейерверка -- рассыпающиеся искрами бедра и живот, как огненное
колесо, -- и тут же беззвучно опал внутрь себя и вместе с огнем
без следа сгинул. Остался лишь ветер, но и он стал иным,
обольстительно лукавым, словно глаза Зии, игривым, как
Брисеида, дорвавшаяся до своего любимого полотенца. Собственно,
у ветра, как у Брисеиды, имелась своя игрушка -- последний из
уцелевших угольков, еще тлеющий, казавшийся снизу маленьким, не
больше мелкой монетки, но раздутый ласковым мошенником-ветерком
до блеска крохотной сверхновой, высоко воспарившей над
перекошенным гротом. Подбрасываемый вверх, беспечно роняемый и
снова ловимый, уголек разгорался все ярче и глазу, чтобы
вынести блеск его недолгой жизни, требовались усилия столь же
болезненные, сколь уху -- для усвоения гневных воплей Эйффи.
танцующей искоркой. Прошло немало времени, прежде чем и сама
она опять начала танцевать, медленно-медленно, странно косными,
полными неясной угрозы движениями. Танцуя, она держала голову
сильно откинутой назад, за правое плечо, и щелкала челюстями.
повидать порядочное число телесных метаморфоз. Каждый раз он
выходил из подобного испытания все с меньшей честью, и каждый
раз ощущал себя потом словно бы вывихнутым и утратившим
способность ориентироваться в пространстве -- как будто это ему
пришлось испытать сладкий, тошный трепет молекул, завершающийся
выходом на четырех лапах под полную луну. Когда то же самое
случилось с Эйффи, он, как всегда, постарался отвести взгляд,
но сделал это недостаточно быстро. Плечи Эйффи вздернулись
вверх, одновременно налившись тяжестью, шея и ноги
укорачивались так быстро, что казалось, будто она рывком
опускается на колени. Изменения, претерпеваемые ее головой, уже
были достаточно пугающими -- кости черепа зримо вминались и
разглаживались, между тем как лицо вытягивалось вперед,
обращаясь не в хищно изогнутый клюв, но в род оперенного рыла,
с серых губ которого сочилась слюна. Однако хуже всего были
руки. Они судорожно, как от электрических ударов, дергались,
сгибаясь и выгибаясь под волшебными углами, и Фаррелл услышал
скрежет суставов, с которым Эйффи оторвалась от земли, еще до
того, как окончательно сформировалось оперение цвета ржавчины и
лишайника. На ногах у Эйффи отросли огромные желтовато-серые
когти, согнувшиеся под собственной тяжестью, словно их поразил
артрит. Даже покрывавшие их чешуйки выглядели миниатюрными
когтями.
Птица Эйффи набирала высоту, как вертолет, но сама мощь ее
приближения к ярко светящейся добыче раз за разом отгоняла
последнюю тем дальше, чем пуще старалась Эйффи приблизиться к
ней. Ни одна ласточка не выписывала еще таких виражей в погоне
за комаром, но уголек все ускользал, раскаленный почти до
белизны совсем близким неистовым биением крыл. Огромные когти
раз за разом впивались в пустоту, слюнявая пасть раз за разом
щелкала, а внизу, на земле, Бен едва ли не с жалостью
прошептал:
запястье и сказала:
следили за птицей Эйффи, грот со всем, что его окружало,
обратился в лес где-то на севере Европы, полный древней тьмы и
громадных дубов, вязов, ясеней, кленов, уходящий почти за
пределы доступной Фарреллу видимости, в снежную пустоту, куда
он заглянул только раз и больше старался не смотреть. Здесь
нет горизонта. Лес кончается там, где он ей больше не
нужен.
Джулия, горбился под вязом затянутый в красное лучник,
накладывая стрелу на тетиву. Когда он выпрямился, Фаррелл
увидел, что лицо ему заменяет то же белое ничто, и только на
месте глаз пульсирует ничто угольно-красное. Птица Эйффи
попыталась увернуться от стрелы, но стрела, танцуя,
преследовала ее, описывая те же отчаянные двойные петли,
отвесно падая, пока для Эйффи осталась только одна надежда --
прямо в воздухе вернуть себе прежний облик. Она камнем пошла
вниз, и стрела, блеснув, вонзилась между ее уже человеческой
шеей и плечьми.
Бен завопил: "Зия!", словно то было не имя, но благословение
войску; Фаррелл же и тут остался верен себе, ибо услышал, как с
его губ исступленно срываются обрывки старинной баллады о
короле, который хотел научиться летать:
и забившись, перед тем, как выправиться и что-то резко сказать
несущейся навстречу земле. Острые ветви откачнулись, пропуская
ее со свистом летящую наготу, а земля вздыбилась и покрылась
рябью, словно взбитые сливки, и нежно приняла Эйффи в свое
всепрощающее зеленое лоно, так что та не успела и охнуть.
Уголек, порхая с некоторой ленцой, последовал за ней и истаял,
подобно снежинке, еще не достигнув земли.
боксера, желающего показать, что он всего только поскользнулся,
что никакого нокдауна не было. Но движение это явно поглотило
остатки дикой энергии, творившей тем вечером небывалых существ
и настоящие бури, метавшей молнии, раздиравшей в куски деревья
и скалы, врывавшейся в созданное богиней небо и там парившей,
как сокол. Теперь она с трудом переставляла спотыкающиеся ноги,
способная только на мертворожденные заклинания, сдирающие с
земли пригоршни грязи и мечущие их в воздух, так что во все
стороны летели песок и камушки. Позади нее медленно -- лениво
-- материализовалась из пыльного дождичка Зия, вот так она в
давние времена возникла из крови и черного камня. Обретая
форму, она продолжала танец, но в этот раз и танец, и сама Зия
были иными.
этих словах огромный лес пропал, и все они вернулись в памятную
Фарреллу неопределенно приятную комнату, окна которой заполняли
лишь сумерки в Авиценне да старик и женщина, смеющиеся на
уличном углу. Зия мирно сидела в своем уклончивом кресле лицом
к Эйффи, глядевшей на нее из середины комнаты, помраченно
оправляя вновь вернувшееся на ее тело бархатное платье.
Фаррелл, Бен и Джулия бок о бок замерли у запыленных книжных
шкафов, а в дальнем углу комнаты Брисеида с опаской сторожила
Никласа Боннера. Он стоял, не двигаясь, опустив руки вдоль тела
и неотрывно глядя на Зию. Страшная жалость к нему внезапно
пронизала Фаррелла, и какое-то время он не мог отвести от юноши
глаз. Кем еще мог он быть, как не тем, кто он есть --
одушевленной оболочкой невыносимо растянутой поверх черной
дыры? Кем мог он быть, как не тем, кого сотворила когда-то она,
еще молодая?
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Флинт Эрик
Громыко Ольга