там мудрость - неизвестно, но она уносит его от Вилли, а
Вилли только и остается бежать изо всех сил, бежать за
темным и молчаливым силуэтом, парящим высоко, вдруг ставшим
чужим и дальним.
всегда. Я говорю, Джим бежит. Я ворочаю камни, Джим мигом
выгребает из-под них всякий хлам. Я взбираюсь на холм, Джим
кричит с колокольни. У меня счет в банке, у Джима - буйная
шевелюра, рубашка да теннисные туфли, и все же почему-то он
- богач, а я - бедняк. Не потому ли, - думал Вилли, - что
вот я сижу на камне и греюсь на солнышке, а старик Джим
танцует с жабами в лунном луче. Я пасу коров, а Джим
дрессирует жутких чудищ. "Ну и дурак!" - кричу я ему.
"Трус!" - кричит он в ответ. Но вот сейчас мы бежим туда,
бежим оба".
железнодорожным мостом мальчишек окатила волна холода. Луна
вот-вот должна была показаться из-за холмов, и луга зябко
вздрагивали под тонким росным одеялом.
под звездами, но за пультом никого не было. Только ветер
гнал ледяной воздух в узкие щели, это ветер творил музыку.
этот странный подводный похоронный звон, звук падал, падал,
глох и все-таки звенел и звенел. Вдруг свисток паровоза
взметнул огромный султан пара и вокруг Вилли заплясали
ледяные жемчужинки.
краю сна, одинокий, далекий голос поезда. Он всегда
оставался далеко, как бы близко ни подходить к вагонам.
Иногда Вилли просыпался и с удивлением трогал мокрые щеки -
откуда это? Он снова откидывался на подушку, прислушивался
и думал: "Да, это они заставляют меня плакать, те поезда,
что идут на восток и на запад, они уходят, уходят вдаль,
ночной прилив затопляет их, волна сна накрывает поезда,
города..." Ночной плач поездов, заблудившихся между
станциями, потерявших память о пункте отправления, забывших,
куда ехать; они вздыхают печально, и пар из их труб тает над
горизонтом. Они уходят. Все поезда, всегда.
ночей, из всех сонных лет, там слышался и заунывный вой
псов, грезящих о Луне, в нем был посвист зимнего ветра с
речной долины, когда он просачивается в щели веранды, и
скорбные голоса тысяч огненных сирен, а то и хуже! -
миллионы клубочков вздохов ушедших людей, уже мертвых,
умирающих, не желающих умирать, все их стоны, вздохи и
жалобы, разом рванувшиеся над землей.
встать на колени, сделать вид, будто шнурок развязался. А
потом он увидел, как Джим тоже трет глаза. Паровоз
вскрикнул, и Джим вскрикнул в ответ. Паровоз взвизгнул и
заставил Вилли взвизгнуть тоже. А потом весь этот сонм
голосов разом смолк, словно поезд подхватил и умчал огненный
нездешний вихрь.
трепещет, черные конфетти завиваются в сладком, приторном
ветре, сопровождающем поезд, опускаются на окрестные холмы,
а ребята бегут следом, и воздух вокруг такой холодный,
словно ешь уже третью порцию мороженого подряд.
прогулок всяких парочек. Обычно их так и тянуло за край
холмов; там, словно внутреннее море, лежала падь, до краев
полная лунным светом, зараставшая буйными травами по весне,
заставленная стогами летом, заваленная снегом зимой. Да,
это было дивное место для прогулок, когда над холмами
вставала луна и призрачный свет трепетал и разливался на
просторе.
в лесу, сюда добрался, изогнулся и замер в осенней траве
чудной поезд. Ребята поползли - иначе нельзя было - и
притаились под кустом.
никого в тендере, никого в вагонах. Черный безжизненный
дракон под Луной, и только остывающий металл позвякивает
едва слышно.
шевелятся...
Смотри!
воздушный шар? А вот уже летит, прямо к луне, поднявшись
футов на двести.
капитанского мостика, спускался высокий человек. Он и
вправду был похож на капитана, наблюдающего за приливом в
этом внутреннем море. Темный костюм, черная рубашка, лицо
сумрачное, а на руках - черные перчатки. Вот он вошел в
лунный столб и махнул рукой. Только один раз махнул.
возникали, как куклы в театре марионеток. И вот уже двое в
черном волокут по шуршащей траве шест для шатра. Молча.
подался вперед. По всем правилам карнавал должен был
громыхать, греметь, как лесопилка, ему положено громоздиться
штабелями, путаться в канатах, сталкиваться под львиный рык,
возбужденные люди должны звенеть бутылками с шипучкой, а
кони - бляхами на сбруе, слоны - в панике, зебры ржут и
дрожат, вдвойне полосатые от прутьев клеток.
актерами. Рты открываются, но испускают один лунный свет.
Жесты беззвучны, и слышишь, как ветер шевелит пушок у тебя
на щеках.
а там даже глаза не горели, только темнота металась из угла
в угол. Калиоп почти смолк, лишь ветер, бродя по трубам,
пытался наиграть дурацкий мотивчик.
здоровенный, заплесневевший зеленый сыр, повис прямехонько
над ним.
заметить, как шар ринулся вниз - и луна исчезла. Теперь он
мог только чувствовать суету на поле. Ему казалось, что шар
подхватили и растягивают на шестах, как огромного жирного
паука.
от шара остался один намек, а на лугу уже стоит готовый
каркас.
уловило шорох, это Джим пополз вперед. Вилли схватил его за
ногу.
было нужды. Канаты на верхушках шестов болтались из стороны
в сторону, взмывали вверх, выхватывали из пролетающих
облаков длинные ленты, и какая-то огромная тень заставляла
облачные пряди сплетаться в покрывало. Шатер возникал прямо
на глазах, и скоро остался только чистый плеск флагов на
шестах.
хлопанье огромных маслянисто-черных крыльев - словно
громадная древняя птица билась над полем. Она хотела жить.