— Скажи «сдаюсь».
— Нет!
Потеряв равновесие, Ричи упал лицом вниз, в пыль. Боль в руке парализовывала. Он ел землю. Земля набилась в глаза. Он беспомощно дрыгал ногами. Он позабыл, что он громадный. Он забыл, как дрожит под ногами земля, когда он идет. Он забыл, что, когда вырастет, собирается курить «Кэмел», как отец.
— Сдаюсь! Сдаюсь! Сдаюсь! — пронзительно закричал Ричи. Он чувствовал, что готов кричать «сдаюсь» часами, днями, если только это вернет ему руку.
— Скажи: я — здоровый злющий кусок говна.
— Я — здоровый злющий кусок говна! — провизжал Ричи в грязь.
— Неплохо. Сойдет.
Марк Питри слез с Ричи и, пока тот поднимался, осторожно отступил за пределы его досягаемости. Бедра Марка ныли — так он их стискивал. Он надеялся, что Ричи утратил весь свой боевой задор. Если нет, из него сделают взбитые сливки. Ричи поднялся. Он огляделся. Все отводили глаза. Они развернулись и пошли заниматься своими делами. Вонючий пацан по фамилии Глик стоял рядом с педиком и смотрел на него так, словно тот был кем-то вроде Господа.
Ричи стоял один-одинешенек, едва в состоянии поверить, как быстро пришло его крушение. Слезы стыда и ярости промыли на запыленном лице чистые дорожки. Он прикинул, не броситься ли на Марка Питри. Но стыд и страх — прежде неизведанные, сияющие, огромные — не позволяли. Пока не позволяли. Рука ныла, как гнилой зуб. Грязный проститутский драчун. Если я хоть раз доберусь до тебя и собью с ног… Но не сегодня. Он развернулся и пошел прочь, и земля ни капельки не задрожала. Он смотрел себе под ноги, чтобы не пришлось смотреть в лицо ребятам. На половине девочек кто-то рассмеялся — высокий, издевательский звук с жестокой отчетливостью разнесся в утреннем воздухе. Ричи не поднял глаз, чтобы увидеть, кто над ним смеется.
11:15 утра.
Городская свалка Иерусалимова Удела была когда-то обычным карьером, откуда таскали гравий, пока в 1945 году не наткнулись на глину и не откупили его. Свалка находилась в конце горной жилы, которая уводила от Бернс-роуд на две мили за кладбище Хармони-Хилл.
На дороге внизу Дад Роджерс слышал слабое тарахтение и чиханье газонокосилки Майка Райерсона. Но скоро этот звук должно было заглушить потрескивание пламени.
Дад работал сторожем на городской свалке с пятьдесят шестого. Его ежегодное переизбрание городским сходом превратилось в рутину и принималось без голосования при единодушном шумном одобрении. Он жил на свалке в аккуратной толевой пристройке с односкатной крышей, а табличка на косо навешенной двери гласила: «Сторож свалки». Три года назад он ухитрился выманить у скупердяев из выборного совета обогреватель и навсегда покинул свою городскую квартиру.
Дад был горбуном с забавно вздернутой головой, отчего казалось, что перед тем, как позволить Даду явиться на свет, Господь последним раздраженным шлепком свернул ее на сторону; свисавшие до колен, как у обезьяны, руки были на удивление сильными. Когда в скобяной лавке обновляли стены, то, чтобы загрузить старые полы в панелевоз понадобилось четверо мужиков. Под тяжестью досок грузовик заметно осел. Но Дад Роджерс единолично снял их оттуда — на шее проступили жилы, на лбу и руках синими кабелями вздулись вены. Он сам перевалил полы через борт.
Даду свалка нравилась. Ему нравилось обращать в бегство ребятишек, которые приходили туда поохотиться за бутылками, а еще нравилось направлять машины к тому месту, где в этот день сваливали мусор. Ему нравилось рыться в хламе — это была его привилегия сторожа. Он не сомневался, что, когда он вышагивает по горам мусора в болотных сапогах, с пистолетом в кобуре, мешком за плечами и складным ножом в руке, над ним насмехаются. Пускай насмехаются. Тут попадалась медная проволока, а иногда целые моторы с нетронутой медной обмоткой, за медь же в Портленде платили хорошо. Бывали разломанные письменные столы, стулья и диваны — вещи, которые можно было подправить и продать на дороге N1 охотникам до антиквариата . Дад обманывал торговцев, а те, извернувшись, обманывали дачников — но разве не это вращает мир? Два года назад он нашел кровать с шишечками и покореженной рамой и продал за две сотни зеленых гомику из Уэллса. Гомик впал в экстаз из-за подлинного новоанглийского происхождения этой кровати, понятия не имея, как старательно Дад затер песком на изножье «Сделано в Грэнд-Рэпидс».
В дальнем конце свалки помещались негодные машины — бьюики, форды, что угодно — называйте, не промахнетесь. Господи Боже, что за детали люди оставляют в своих машинах, когда тем выходит срок! Лучше всего были радиаторы, но хороший четырехгнездный аккумулятор после того, как замочишь его в бензине, стоил семь долларов. Не говоря уж о ремнях безопасности, фарах заднего света, колпачках трамблера, ветровых стеклах, рулях и ковриках под ноги!
Да, свалка была прекрасна! Свалка была Диснейлендом и Шангри-Ла, слитыми воедино. Но лучше всего были даже не деньги, припрятанные в черную коробку, которую Дад закопал в землю под своим мягким креслом.
Лучше всего были костры… и крысы.
По воскресеньям и средам с утра и вечером в понедельник и пятницу Дад выжигал участки свалки. Вечерние костры были красивей всего. Ему нравилось тусклое свечение, которое расцветало на всех газетах и коробках и выбивалось из зеленых пластиковых мешков с мусором. Но утренние костры нравились ему больше — из-за крыс.
Сейчас, сидя в мягком кресле и наблюдая, как от разгорающегося пламени в небо повалил жирный черный дым, заставивший чаек подняться повыше, Дад некрепко сжимал свой пистолет 22 калибра и ждал, когда же выйдут крысы. Если они появлялись — они появлялись целыми батальонами. Большие, грязные, серые, с розовыми глазами. По их шкурам прыгали маленькие блохи и клещи. Хвосты волочились сзади, как толстая розовая проволока. Дад обожал стрелять крыс.
— Да ты гильзы мешками закупаешь, Дад, — говорил внизу, в скобяной лавке своим звучным голосом Джордж Миддлер, подталкивая к Даду через прилавок коробки «ремингтонов». — За счет города, что ль?
Шутка была старая. Несколько лет назад Дад предъявил ордер на покупку двух тысяч патронов двадцать второго калибра с полыми наконечниками, и Билл Нортон угрюмо послал его куда подальше.
— Ну, — отвечал Дад, — ты ж знаешь, это дело — чистой воды служба обществу, Джордж.
Вот. Вон та здоровая, жирная, хромающая на заднюю лапу будет Джордж Миддлер. В пасти она держала что-то, с виду напоминавшее разодранную цыплячью печенку.
— Иди сюда, Джордж. Вот так, — сказал Дад и нажал курок. Его 22-й отозвался равнодушно, недраматично, но крыса два раза перекувырнулась и лежала, подергиваясь. Полые наконечники — вот в чем фокус. Дад собирался в один прекрасный день обзавестись крупнокалиберным оружием — 45-м калибром или «магнумом» и поглядеть, что будет твориться с маленькими мерзавцами.
Теперь следующую. Эта будет той маленькой шлюшкой Рути Крокетт — той, что ходит в школу без лифчика и всякий раз, как Дад проходит мимо, сдавленно хихикает, толкая приятельниц локтем в бок. Бэнг. До свиданья, Рути.
Крысы как сумасшедшие прыснули в дальний конец свалки, ища защиты, но раньше, чем они исчезли, Дад уложил шесть тварей — хорошая утренняя охота. Если он вылезет из кресла и пойдет посмотреть на них, окажется, что клещи бегут с остывающих трупиков как… как… ну, как крысы с тонущего корабля. Это вдруг показалось Даду восхитительно забавным. Запрокинув странно вздернутую голову, он откинулся на горб и разразился долгим, громким, спазматическим смехом, а огонь тем временем прокрадывался сквозь мусор цепкими хваткими оранжевыми пальцами. Жизнь, несомненно, была прекрасна.
12:00. Возвестив время ленча во всех трех школах и приветствуя полдень, отзвучал свои двадцать секунд громкий городской гудок. Лоренс Крокетт, второй выборный в Уделе, владелец «Южно-мэнского страхового общества и торговли недвижимостью Крокетта» отложил книгу, которую читал («Сексуальные рабы Сатаны») и поставил по гудку часы. Он подошел к двери и повесил на шторку табличку «Вернусь в час дня». Заведенный им порядок вещей не менялся. Он отправится в кафе «Экселлент», съест пару чизбургеров с гарниром, выпьет чашку кофе и, покуривая «Уильям Пенн», поглазеет на ноги Полины.
Он тряхнул дверную ручку, чтобы убедиться, защелкнулся ли замок, и ушел по Джойнтер-авеню к центру. На углу он остановился и посмотрел наверх, на дом Марстена. Там на подъездной дороге стояла машина — он так и видел ее, сверкающую и блестящую. От этого где-то в груди зашевелился тоненький червячок беспокойства. Около года назад он продал дом Марстена вместе с Деревенской Лоханью в комплексной сделке. Это была самая загадочная сделка в его жизни, а в свое время ему приходилось заключать сделки довольно странные. Владелец стоявшей там наверху машины, по всей вероятности, звался Стрейкером. Р.Т.Стрейкер. Как раз нынче утром Крокетт получил от этого Стрейкера кое-что по почте.
Чуть больше года назад, мерцающим июльским полднем, упомянутый субъект подъехал к конторе Крокетта. Он вылез из машины и, прежде, чем зайти внутрь, секунду постоял на тротуаре — высокий мужчина, одетый, несмотря на дневную жару, в деловой костюм-тройку. Он был лыс, как биллиардный шар и так же не потел. Под прямой черной чертой бровей в темных углублениях, которые в угловатой поверхности лица мог бы прорыть бур, прятались глазницы. Мужчина нес тонкий черный дипломат. Когда Стрейкер вошел, Ларри был в конторе один: трудившаяся у него часть дня секретарша — фолмутская девчонка с самым восхитительным бюстом и попкой, к каким вам только удавалось приклеиться взглядом — после обеда работала у юриста с «Гэйтс Фоллз».
Лысый мужчина уселся на стул для клиентов, положил дипломат на колени и вперил глаза в Ларри Крокетта. Выражение этих глаз прочесть было невозможно, и это встревожило Ларри. Ему нравилось прочитывать желания клиента в его младенчески голубых или карих еще до того, как человек раскроет рот. Этот мужчина не задержался, чтобы разглядеть фотоснимки местной недвижимости, прикрепленные к информационному стенду, не сделал попытки пожать Ларри руку, не представился, не сказал даже «Привет!».
— Чем могу служить? — спросил Ларри.
— Меня прислали купить в вашем столь прелестном городке дом под жилье и учреждение под бизнес, — сказал лысый. Говорил он настолько бесстрастно и невыразительно, что Ларри подумал о записанных на магнитофон объявлениях, которые слышишь, набрав номер бюро погоды.
— Ну… э-э… замечательно, — сказал Ларри. — У нас есть несколько отличных домов, которые…
— Это ни к чему, — сказал лысый, поднимая руку, чтобы Ларри замолчал. Ларри с замиранием сердца отметил, что пальцы у этого человека на удивление длинные — казалось, в среднем пальце от основания до кончика дюйма четыре, а то и пять. — Учреждение под бизнес — это дом позади здания Городского Офиса. Он выходит в парк.
— Да-а, поработать можно. Вообще-то это была фабрика-прачечная. Год назад сломалась. Действительно хорошее место, если…
— Дом под жилье, — не обращая на него внимания продолжал лысый, — зовется в городе домом Марстена.
Ларри слишком долго занимался торговлей недвижимостью, чтобы его лицо отразило его чувства — чувства совершенно ошеломленного человека.
— Вот как?
— Да. Меня зовут Стрейкер. Ричард Трокетт Стрейкер. Все бумаги будут на мое имя.
— Очень хорошо, — сказал Ларри. Человек этот не шутил, сомневаться не приходилось. — Цена, которую мы запрашиваем за дом Марстена — четырнадцать тысяч долларов, хотя я думаю, моих клиентов можно будет убедить немного снизить ее. Что касается старой прачечной…
— Не пойдет. Я уполномочен заплатить один доллар.
— Один…? — Ларри вздернул голову так, как делает тот, кому не удалось расслышать что-то правильно.
— Да. Прошу внимания.
Длинные пальцы Стрейкера расстегнули замки дипломата, открыли его и извлекли оттуда несколько документов, сложенных в голубую прозрачную папку.
Ларри Крокетт, хмурясь, наблюдал за ним.
— Прочтите, пожалуйста. Это сэкономит время.
Ларри большим пальцем отогнул голубую пластиковую обложку и с видом человека, умиротворяющего дурака, взглянул на первый лист. Его взгляд скользил слева направо от силы секунду, а потом что-то приковало его к себе.
Стрейкер едва заметно улыбнулся. Он полез в карман пиджака, достал плоский золотой портсигар и выбрал сигарету. Он размял ее, потом прикурил от спички. Контору заполнил терпкий аромат турецкого табака, и вентилятор разогнал дым.
Следующие десять минут в конторе царила тишина, нарушаемая только гудением вентилятора да приглушенным шумом машин, проезжающих по улице за стенами конторы. Стрейкер докурил сигарету до крохотного остатка, растер светящийся пепел между пальцами и закурил следующую.
Ларри с бледным потрясенным лицом поднял глаза.
— Это шутка. Кто вас подбил на это? Джон Келли?
— Не знаю никакого Джона Келли. Я не шучу.
— Эти бумаги… акт об отказе от претензий… проверка законности прав на владение землей… Господи. Да вы знаете, что этот участок стоит полтора миллиона?
— В самую точку, — холодно сказал Стрейкер. — Он стоит четыре миллиона. Скоро будет стоить больше — когда построят торговый центр.
— Чего вы хотите? — спросил Ларри охрипшим голосом.
— Я уже сказал вам, чего хочу. Мы с моим партнером планируем открыть в городе свое дело. А жить планируем в доме Марстена.
— Какое дело? «Убийство Инкорпорейтед»?
Стрейкер холодно улыбнулся.
— Боюсь, самую обычную торговлю мебелью. В том числе весьма специфическим антиквариатом для коллекционеров. Мой партнер в этой области… ну, скажем, эксперт.
— Ч-черт, — грубо сказал Ларри. — Дом Марстена можете получить за восемь с половиной тысяч, магазин — за шестнадцать. Ваш партнер должен был это знать. И оба вы должны знать, что этот город не сможет поддержать торговлю вычурной мебелью и антиквариатом.
— Мой партнер крайне осведомлен относительно всего, что вызывает его заинтересованность, — парировал Стрейкер. — Он знает, что ваш городок расположен на шоссе, которым пользуются туристы и дачники. Вот те люди, с которыми мы собираемся вести основную массу дел. Однако ваше согласие не требуется. Находите вы, что документы в порядке?
Ларри шлепнул голубую папку на стол.
— Кажется, так. Но я не собираюсь торговаться с вами — плевать, что по вашим словам вы хотите.
— Нет, конечно, нет. — Голос Стрейкера граничил с благовоспитанным презрением. — У вас, по-моему, в Бостоне есть юрист. Некий Фрэнсис Уолш.
— Откуда вы знаете? — рявкнул Ларри.
— Неважно. Отвезите документы к нему. Он подтвердит их законную силу. Земля, на которой должен быть построен торговый центр, становится вашей при выполнении трех условий.
— А, — с видимым облегчением сказал Ларри. — Условия. — Он откинулся на спинку стула и выбрал из керамической сигарницы на своем столе «Уильям Пенн». — Ну, теперь мы подбираемся к сути, валяйте. — Он чиркнул спичкой о кожаный башмак и прикурил.
— Номер первый. Вы продаете мне дом Марстена и учреждение для ведения дел за один доллар. В случае дома ваш клиент — земельная корпорация из Бангора. Учреждение сейчас принадлежит портлендскому банку. Я уверен, что обе стороны изъявят согласие на самые низкие приемлемые цены, если вы компенсируете разницу. Минус, конечно, ваши комиссионные.
— Откуда у вас такая информация?
— Вас это не касается, мистер Крокетт. Условие второе. Вы ни словом не обмолвитесь о сегодняшней сделке. Ни словом. Если такой вопрос когда-либо всплывет, вам известно только то, что я рассказал: мы — партнеры, начинающие дело, которое нацелено на туристов и дачников. Это очень важно.
— Не имею привычки болтать.
— Тем не менее я хочу подчеркнуть серьезность этого условия. Может прийти время, мистер Крокетт, когда вам захочется поделиться с кем-нибудь, какую замечательную сделку вы сегодня заключили. Если вы сделаете это, я узнаю. Я вас уничтожу. Понятно?
— Вы говорите, как в дешевых фильмах про шпионов, — сказал Ларри. Судя по тону, он держал себя в руках, но внутри ощущалась противная дрожь страха. Слова «я вас уничтожу» прозвучали так же невыразительно, как и «добрый день». Что придавало заявлению неприятный оттенок правдивости. И как, черт побери, этот шутник узнал про Фрэнка Уолша? Про Фрэнка Уолша не знала даже жена Ларри.
— Вы понимаете меня, мистер Крокетт?