Только на улице я спохватился, что собирался спросить гостиницу.
манекены в разнообразных позах. Собственно говоря, это были даже не витрины,
потому что все это стояло и лежало прямо на улице, по обеим сторонам
приподнятой дорожки, бежавшей посредине. Несколько раз я принял шевелившиеся
в глубине силуэты за людей. Это были рекламные куклы, повторявшие без конца
одно и то же действие. Одна кукла, величиной с меня, карикатурно надув щеки,
играла на флейте - я засмотрелся на нее. Она так здорово это делала, что мне
захотелось заговорить с ней. Потом пошли залы каких-то игр, там вращались
большие радужные колеса; ударяясь, как колокольчики на санках, звенели
подвешенные во множестве под потолком серебряные трубки; перемигивались
призматические зеркала, но внутри было пусто. В самом конце пассажа в
темноте сверкнула надпись: ЗДЕСЬ ХАХАХА. Исчезла. Я направился к ней. Снова
зажглось: ЗДЕСЬ ХАХАХА, и исчезло, словно его задули. При следующей вспышке
я успел разглядеть вход. Послышались голоса. Я вошел сквозь заслон теплого
воздуха.
быстро жестикулировали, как будто спорили друг с другом. Я подошел к ним.
"Тогда сапай, тогда сапай", - пискляво повторял самый маленький, с брюшком.
На голове у него была высокая шапка.
внимания, как будто меня не было. Меня охватила злость. Уже совершенно молча
я вошел в их круг. Ближайший ко мне - я видел его глуповато поблескивающие
белки и прыгающие губы - зашепелявил:
я стоял - точно из меня, из моей груди, - вырвался пискливый крик:
хотел схватить его за плечи, пальцы прошли насквозь и сомкнулись в воздухе.
Я застыл, словно оглушенный, а они продолжали болтать; вдруг мне показалось,
что из темноты над автомобилями, сверху, кто-то смотрит на меня, я подошел к
границе светлого круга и увидел бледные пятна лиц; там, наверху, было что-то
вроде балкона. Ослепленный светом, я не мог разглядеть его как следует, но в
этого было достаточно, чтобы понять, каким ужасным шутом я предстал. Я
выбежал, будто за мной гнались.
может быть, найду какой-нибудь Инфор, и отправился по тускло-золотой
лестнице. Лестница кончалась небольшой круглой площадью. Посреди стояла
колонна, высокая, прозрачная, как из стекла, что-то танцевало в ней,
пурпурные, коричневые и фиолетовые силуэты, ни на что не похожие, как
ожившие абстрактные композиции, но очень забавные. То один, то другой цвет
сгущался, концентрировался, формировался комичнейшим образом; даже лишенная
лиц, голов, рук, ног, вся эта путаница форм не лишена была очень
человеческого, даже карикатурного выражения. Присмотревшись, я понял, что
фиолетовый - это хвастун, надутый, чванливый и в то же время трусливый;
когда он разлетелся на миллион пританцовывающих пузырей, за дело взялся
голубой. Этот был словно неземной, сама скромность, само смирение, но все
это было чуть ханжеское, будто он сам на себя молился. Не знаю, сколько я
так простоял. Я никогда не видел ничего подобного. Кроме меня, здесь никого
не было, только движение черных машин усилилось. Я. не видел даже, есть в
них люди или нет, потому "что все они были без окошек. С этой круглой
площади расходилось шесть улиц - одни вверх, другие вниз, они уходили вдаль
нежной мозаикой цветных огоньков, чуть ли не на милю. И ни одного Инфора.
впечатлениями. Иногда я спотыкался на ходу, хоть вовсе не засыпал; не помню,
как и когда я забрел в широкую аллею; на перекрестке замедлил шаги, поднял
голову и увидел отсвет городских огней на облаках. Это удивило меня, потому
что мне казалось, что я нахожусь под землей. Я шел дальше, теперь уже среди
моря пляшущих огней, лишенных стекол витрин, среди жестикулирующих,
крутящихся юлой, ожесточенно дергающихся манекенов; они протягивали друг
другу какие-то сверкающие предметы, что-то надували - я даже не смотрел в их
сторону. В отдалении показалось несколько человек; но я не был уверен, что и
это не куклы, и не стал их догонять.
светящуюся зеленую стрелу.
тоннель, в стенах которого бился золотой пульс, как будто под ртутной кожей
стен действительно плыл драгоценный металл; пронесся горячий ветерок, все
померкло - я стоял в застекленном павильоне. Он имел форму раковины, в
складках гофрированного потолка брезжила туманная, едва уловимая зелень -
это был блеск тончайших жилочек, словно фосфоресценция одного огромного
подрагивающего листа; во все стороны расходились двери, за ними темнота и
маленькие, ползущие по полу буковки: Парк Терминал, Парк Терминал.
деревья, ветра не было, должно быть, он несся высоко вверху, а мерный,
торжественный голос деревьев отделял меня от всего невидимым сводом. Впервые
я почувствовал себя одиноким, но не так, как в толпе, - мне было хорошо в
этом одиночестве. Наверно, в парке было много людей, доносились шепотки,
временами чье-то лицо мелькало бледным пятном, один раз я чуть не задел
кого-то. Вершины деревьев сплелись, и звезды видны были только в просветах
листвы. Я вспомнил, что к парку я поднимался, а ведь уже там, на площади
пляшущих цветов и улице витрин, надо мной было небо, явно хмурое. Как же
могло случиться, что теперь, поднявшись этажом выше, я вижу чистое звездное
небо? Этого понять я не мог.
воды, запах ила, гниющих корней, намокших листьев - и замер.
тростника, а вдали, на другой стороне озера, над ним, вздымался единой
громадой массив стекловидно светящихся скал, полупрозрачная гора над
равнинами ночи; едва заметное голубоватое призрачное сияние наполняло
вертикальные бойницы, бастионы и башни, застывшие многогранники зубцов, рвы
и пропасти, и этот светящийся колосс, невероятный и неправдоподобный,
отражался бледным удлиненным двойником в черных водах озера. Я стоял,
потрясенный и восхищенный, ветер доносил тончайшие, тающие отзвуки музыки;
напрягая зрение, я разглядел этажи и террасы этого титанического сооружения,
и вдруг, словно в озарении, понял, что снова вижу космопорт, гигантский
Терминал, в котором блуждал накануне, и, может быть, даже смотрю на то самое
место, где встретил Наис, стоя сейчас на дне поразившей меня тогда мрачной
равнины.
поняли, что, перейдя определенный рубеж, необходимо отказаться от симметрии,
от правильности форм и идти на выучку к величайшему мастеру - смышленые
ученики планеты!
сопровождал меня. Да, это было мужеством - задумать такую форму, воплотить в
лей жестокость пропастей, безжалостность и шершавость обрывов и пиков и не
скатиться до механического копирования, ничего не утратить, не сфальшивить.
Я вернулся к стене деревьев. Бледная, проступающая на черном небе голубизна
Терминала еще виднелась сквозь ветви, потом погасла, заслоненная чащей. Я
раздвигал руками гибкие ветви, колючки цеплялись за свитер, царапали брюки,
слетевшая с листьев роса, как дождь, осыпалась на лицо, я взял в губы
несколько листков, пожевал, они были молодые, горчили, в первый раз по
возвращении я испытывал такое: мне ничего не хотелось, я ничего не искал, ни
в чем не нуждался, только бы идти вот так, сквозь шелестящую чащу, куда
глаза глядят. Так ли все это представлялось мне в течение целых десяти
лет?..
слабо светясь, я хотел бы вновь в темноту, но продолжал идти по аллее -
туда, где под каменным кругом стояла человеческая фигура. Понятия не имею,
откуда брался свет, окружавший ее, вокруг было пусто, какие-то скамейки,
креслица, перевернутый столик, песок, сыпучий и глубокий; я чувствовал, как
ноги погружаются в него, какой он теплый, несмотря на ночную прохладу.
женщина, словно ожидая меня. Я уже различал ее лицо, мерцание искорок в
бриллиантовых пластинках, закрывавших уши, белую, серебрящуюся в тени ткань.
Я не мог поверить. Сон? Я был в нескольких десятках шагов от нее, когда она
запела. Среди слепых деревьев ее голос казался слабым, почти детским; я не
различал слов, может быть, их и не было - губы ее были полуоткрыты, словно
она пила, в лице ни малейшего напряжения, ничего, кроме задумчивости, она,
казалось, загляделась, словно видела что-то, чего нельзя увидеть, и об этом
пела теперь. Я боялся спугнуть ее, шел все медленней. Я был уже в световом
кругу, охватившем каменную беседку. Ее голос усилился, она призывала мрак,
умоляла, замирая, руки упали, как будто она забыла о них, как будто в ней не
осталось ничего, кроме голоса, с которым она уносилась и таяла, казалось,
она отрекалась от всего и все отдавала, и прощалась, зная, что вместе с
последним, замирающим звуком умрет не только песня. Я не знал, что такое
возможно. Она умолкла, а я все еще слышал ее голос. И вдруг за моей спиной
какая-то девушка пробежала к беседке, за ней кто-то гнался, с коротким
гортанным смешком она сбежала по ступеням вниз и пронеслась сквозь стоявшую,
и уже летела дальше, догонявший мелькнул черным силуэтом рядом со мной, они
исчезли; снова раздался зовущий смех, и я остался, как пень, вросший в
землю, не зная, смеяться мне или плакать; призрачная певица снова затянула
что-то тихонько. Я не хотел слушать. Я отошел в темноту с окаменевшим лицом,
как ребенок, которому раскрыли, что сказка - ложь. Это казалось профанацией.
Я шел, а ее голос преследовал меня. Я свернул в сторону, аллея шла дальше,
слабо светились кусты живой изгороди, мокрые фестоны листьев свисали над
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Браун Дэн
Шилова Юлия
Чернецов Андрей