Тисс, энергично жуя. - Какой лев или тигр будет есть старую, гниющую
убоину? Какой стервятник, какая гиена сравнится с нами в убожестве? Не-ет,
все мы людоеды в душе. Мы едим своих богов.
это не относится, например, к пшенице, зерна которой сеятель, так сказать,
убивает и затем хоронит в земле?
Зерно, а не Джон Ячменное Зерно по их образу и подобию, чтобы навеки
утаить от нас их судьбу? Боюсь, ты слишком высокого мнения о человечестве,
Ходжинс. Оно не оправдывает твоего доверия.
красота - с крылышками на пятках или бычьим туловищем.
человека пойти наперекор божественному предначертанию, бросить вызов ему -
разумеется, Ходжинс, я употребляю слово "божественный" в ироническом
смысле. Кто из нас в глубине души не восхищается Люцифером и не
преклоняется перед ним? А сделав бога из дьявола, мы каждый день едим его,
едим двояко: не жуя, глотаем миф о его враждебности нам - хотя настоящего
друга у нас никогда не было, и в то же время отлично перевариваем его
великий завет: гордость, пытливость, сила. Ты по себе знаешь, как он
подбрасывает интересные мысли в пустые головы - чтобы было о чем
поразмыслить. Пошли работать.
бессердечным хозяином. В 1938-44 годах, когда страна все больше
превращалась в колонию, немного в ней можно было отыскать работодателей,
столь снисходительных к своим рабочим. Я много читал, читал всегда, когда
мне этого хотелось; и, несмотря на язвительные замечания по поводу
образования вообще, Тисс потакал мне и даже доходил до того, что, если
заинтересовавшей меня книги не обнаруживалось в его обширных залежах, он
разрешал мне взять ее у кого-нибудь из своих конкурентов и записывал это
на свой счет.
чтобы я вернулся точно к такому-то времени. Знакомясь с городом, я
продолжал бродить, как если бы у меня вообще не было никаких дел. А если
мне вдруг случалось обнаружить, что в Нью-Йорке есть девушки, глядящие не
без благосклонности на длинного паренька, хотя от него до сих пор еще
несет деревней, Тисс никогда не интересовался, почему путь длиной в
полмили занял у меня несколько часов.
обещания не платить мне жалованья - но зато частенько совал монету-другую
на карманные расходы, явно довольный тем, что я у него не краду; и он же
заменил мой злосчастный второпях позаимствованный гардероб поношенной, но
вполне приличной одеждой.
передо мною; его короткое предупреждение "можешь также не узнать ничего"
явно ко мне не относилось. Не исключено, конечно, что человек с другим
характером быстро пресытился бы здесь всякой типографской продукцией; могу
сказать только: со мною этого не произошло. Я нацеливался, пробовал и
глотал, нацеливался, пробовал и глотал; глотал, глотал книги. Когда
магазин закрывался, я длинной трубкой подсоединял к ближайшей газовой
горелке отводной светильник, укладывался на свой тюфяк, разложив кругом
дюжину томов сразу, и читал, пока глаза не слипались, пока не переставал
понимать текст. Часто, просыпаясь по утрам, я обнаруживал, что свет еще
горит, а рука продолжает придерживать страницу.
монументальное исследование "Причины упадка и крушения Америки",
написанное известным историком Генри Адамсом, в свое время высланным из
Штатов. Особенно меня потряс знаменитый пассаж, где он выговаривает
бостонским эссеистам Уильяму и Генри Джеймсам за их лозунг "останемся
дома", за их донкихотскую жертвенность и бессмысленное стремление отстоять
давно проигранное дело. Благие намерения отдельных личностей, писал сэр
Генри, отказавшийся от гражданства Соединенных Штатов и возведенный
Уильямом У в рыцари, никогда не могли направить историческое развитие по
какому-либо пути или отклонить его с какого-либо пути. Историей правят
силы, источником которых является не мораль, а география.
стороне Джеймсов - несмотря даже на то, что мне не понравились их книги.
Не понравились - хотя отчасти это объяснялось тем, что небольшие их тиражи
были отпечатаны неряшливо и небрежно, а отчасти - чрезмерным, как
справедливо указывали зарубежные критики, употреблением присущих
исключительно янки просторечий, нарочито используемых с целью
продемонстрировать патриотизм и пренебрежение к идущей из-за границы
стилистической элегантности. Почему-то - тогда я сам еще не понимал почему
- я не упоминал об Адамсе в разговорах с Тиссом, хотя обычно рассказывал
ему обо всех своих открытиях. Стоило ему застать меня с книгой в руках,
он, бросив над моим плечом быстрый взгляд на титул, тут же заводил
разговор или об этой книге, или о предмете, которому она посвящена. То,
что он говорил, всегда помогало мне глубже понять прочитанное - сам я так
глубоко вряд ли бы проник - и подсказывало, к каким авторам и каким
проблемам обращаться дальше. Он не признавал авторитетов, и тот факт, что
некий авторитет является общепризнанным, сам по себе для Тисса ничего не
значил; он и меня буквально провоцировал проверять на прочность каждое
утверждение, каждую гипотезу, вне зависимости от того, сколь широко они
распространены.
большой лист пергаментной бумаги в раме, чуть косо висящий над наборной
кассой шрифтов и явно обожаемый пылью. Текст был просто, но изящно
отпечатан шестнадцатым баскервилем; безо всяких пояснений я сразу понял,
что Тисс набрал и оттиснул его сам.
неожиданно вошел Тисс.
настойчивая и, вероятно, лицемерная. Нет никакого Автора. Книга жизни -
лишь груда перемешанных литер, повесть, которую пересказал дурак. В ней
много слов и страсти, нет лишь смысла (*23). Нет предначертания, нет
либретто, которое можно было бы насытить дозволенными Автором надеждами и
поступками, вызывающими у Автора одобрение. Ничего нет, кроме пустой
вселенной.
его бунта против предначертания.
механистической последовательности суждений. Нет предначертания,
определяемого разумом; именно против отсутствия такого предначертания
восстал Люцифер. Но есть предначертание безумное, бессмысленное - оно-то и
определяет все наши поступки.
богослова, викария какого-то богом забытого прихода; читающая публика
ставила его так низко, что ему приходилось за свой счет публиковать свои
проповеди. Звали его, кажется, Джордж Б.Шоу. На меня произвел впечатление
его исполненный мощи стиль. Теперь я принялся цитировать его Тиссу - в
равной, возможно, степени желая побить его аргументы, и просто
покрасоваться.
давности и вычурным рационализмом. Его книги - пустая трата типографской
краски и бумаги. Человек не думает; он только пребывает в убеждении, что
думает. Человек - это автомат, инстинктивно реагирующий на внешние
раздражители. Управлять своими мыслями он не умеет.
выбора?
кто-то другой сделал то, что он сделал; а он сделал это, потому что кто-то
третий сделал то, что он сделал, чуть раньше. Каждый поступок есть
однозначно обусловленный результат другого поступка.
начало, выбор существовал хотя бы в то, первое мгновение. А если выбор
существовал однажды, он может возникнуть вновь.
"метафизика" было одним из самых бранных слов его лексикона. - Твои
логические построения - это построения ребенка. Отвечая тебе и его
преподобию Шоу на вашем уровне, я мог бы сказать, что время - не более чем
условность, и все события происходят одновременно. Но даже если я
соглашусь, что оно является измерением, я же и спрошу: что заставляет тебя
думать, будто оно - лишь прямая, проходящая через вечность? Почему ты не
допускаешь, что оно искривлено? Можешь ты представить конец времени?
Можешь вообразить его начало? Ясно, что нет; тогда почему не предположить,
что они суть одно и то же? Что время подобно змее, кусающей свой хвост?