когда к тротуару подъехал светло-голубой "понтиак". Сидевший за рулем
невозмутимого вида лейтенант в очках с золотой оправой еще загодя опустил
боковое стекло.
беззвучно шевельнулись. Когда "понтиак" рванул с места, она смотрела на
Гаррода, и тому показалось, что в глазах ее сожаление, грусть. Или просто
неловкость за внезапно прерванный разговор?
полицейского управления не было, и здание казалось отделенным милями
покрытого лужами асфальта и сплошной завесой дождя. Темное небо набухло и
грузно провисало между окружавшими площадь домами.
полицейского управления и захлебывающиеся водосточные решетки, потом вылез
из машины и с трудом разогнулся. Не верилось, что в подвальном помещении
западного крыла сияет теплое солнце. Но он это знал точно, потому что
перед выходом из дому специально позвонил.
уважительной непринужденностью, сложившейся за долгие годы. - На улице,
конечно, не очень приятно, но там здорово.
карманы и ощущая тыльной стороной кисти холодные струйки дождя. При каждом
движении пальцев подкладка прилипала к коже. Поднимаясь по ступеням к
главному входу, Харпур почувствовал предостерегающее трепетанье в левой
стороне груди - он слишком спешит, слишком нажимает.
захлестнула боль. Жгучая, пронзительная боль. Словно кто-то тщательно
выбрал стерильную иглу, насадил ее на антисептическую рукоятку, раскалил
добела и с милосердной быстротой вонзил в бок. Он застыл на миг и
прислонился к кафельной стене, пытаясь скрыть слабость; на лбу выступила
испарина. "Я не могу сдаться сейчас, - подумал он, - когда осталось всего
несколько недель... Но если это конец?"
облегченно вздохнул и снова пошел по коридору, сознавая, что враг затаился
и выжидает. К солнечному свету удалось выйти без нового приступа.
было в улыбке, но, увидев напряженное лицо судьи, быстро провел его в
комнату. Между Харпуром и этим дюжим ирландцем, единственным желанием
которого было кружка за кружкой поглощать кофе, установилась прочная
симпатия, странным образом согревающая душу старого судьи. Макнамара
поставил у стены складной стул и придержал его, пока Харпур садился.
не заметил его прихода; все смотрели в сторону солнечного света.
пыльном подвале. В этом, самом старом, корпусе полицейского управления еще
пять лет назад хранились ненужные архивы. С тех пор все это время, кроме
дней, когда допускались представители печати, голые бетонные стены вмещали
лишь записывающую аппаратуру, двух смертельно скучающих охранников и раму
со стеклянной панелью.
стеклами люди пользовались, чтобы запечатлять для своих квартир виды
особой красоты.
красотой не блистала: довольно живописный залив где-то на Атлантическом
побережье, но вода была буквально забита лодками, а сбоку нелепо
громоздилась, крича яркими красками, станция техобслуживания. Тонкий
ценитель пейзажных окон, не раздумывая, разбил бы панель булыжником, но
владелец, Эмиль Беннет, привез ее в город - потому что именно этот вид
открывался из дома его детства. Панель, объяснял он, освобождала его от
необходимости совершать двухсотмильную поездку в случае приступа
ностальгии.
простоять в доме родителей Беннета, прежде чем первый лучик света вышел с
обратной стороны панели. И естественно, спустя пять лет, уже в городе, в
стекле открывалась все та же панорама, хотя сама панель была конфискована
у Беннета полицией, выказавшей глубочайшее безразличие к его отчему дому.
Она безошибочно покажет все, что видела, - но только в свое время.
Свет в помещении исходил от стеклянного прямоугольника, а беспокойно
ерзающие репортеры располагались рядами, будто зрители. Их присутствие
отвлекало Харпура, мешало с обычной легкостью погрузиться в воспоминания.
взад-вперед сновали прогулочные лодки, беззвучно въезжали на станцию
техобслуживания случайные автомобили. Через сад на переднем плане прошла
симпатичная девушка в коротком платьице по моде пятилетней давности, и
Харпур заметил, как некоторые журналисты сделали пометки в блокнотах.
заглянуть с другой стороны, но вернулся разочарованный. Харпур знал, что
сзади панель закрыта металлическим листом. Как определили власти,
выставление напоказ того, что происходило в доме, являлось бы вторжением в
личную жизнь старших Беннетов.
стали громко зевать. Откуда-то из первых рядов доносились монотонный храп
и тихое поругивание. Курить вблизи контрольной аппаратуры, от имени штата
жадно фиксировавшей изображение, было запрещено, и в коридор с сигаретами
потянулись группки из трех-четырех человек. Харпур услышал сетования на
долгое ожидание и улыбнулся - он ждал пять лет. А иногда казалось, что
даже больше.
время не мог назвать никто. Дело в том, что Эмиль Беннет так и не сумел
припомнить, когда именно в то жаркое воскресенье приехал он в дом
родителей за своим медленным стеклом. Следствию пришлось довольствоваться
весьма расплывчатым "около трех пополудни".
- наконец заметил сидящего у двери Харпура и подошел.
важность присутствия судьи для готовящегося в печать материала.
спохватился.
догадался, что молодой человек только что определил для себя, как подать
материал. Он и сам мог бы написать этот текст:
газетных наскоков и отказывался разговаривать с журналистами только
потому, что к этому эпизоду в своей жизни ему не хотелось возвращаться.
Харпур достиг того возраста, когда человек отбрасывает все
малозначительное и сосредоточивает силы на главном. Через каких-нибудь две
недели он будет волен греться на солнышке, любоваться игрой оттенков
морской воды и засекать время между появлением первой вечерней звезды и
второй. Если разрешит врач, он не откажется от капельки доброго виски, а
не разрешит - все равно не откажется. Будет читать, а может, и сам напишет
книгу...
приближающегося с отверткой в руке Беннета. На его лице была смущенная
улыбка, как у многих из тех, кто попадал в поле зрения ретардита.
Некоторое время он возился с креплением, потом небо вдруг безумно
накренилось - стекло выбрали из рамы. Через секунду на изображение легло
коричневое армейское одеяло, и комната погрузилась во тьму.
спешащих к телефонам газетчиков. Харпур поднялся и медленно вышел вслед за