гарантии, что, оставшись рядом со Стирроном, душевное состояние которого
так неустойчиво, я окажусь в живых и на свободе ко дню свадьбы. Нет также
ни малейшего смысла отправляться вместе с Ноимом на север, связав себя
обещанием вернуться через сорок дней. Сейчас передо мной стоял трудный
выбор: либо отложить свой отъезд с вытекающим отсюда риском стать
возможной жертвой царских капризов моего брата, либо уехать, взяв на себя
моральную ответственность за нарушение нарушения данного септарху
обещания.
закаляет характер, давая возможность находить верное решение проблем,
казавшихся неразрешимыми.
поучениями Завета. Пока я мучился в нерешительности, зазвенел телефон.
Стиррон схватил трубку и минут пять слушал с напряженным вниманием, при
этом лицо его стало мрачным, во взгляде появились молнии. Положив трубку,
он взглянул на меня так, словно я был абсолютно чужим для него.
склонах Конгороя танцуют до исступления в надежде, что будет ниспослана
пища. Безумие! Миром овладело Безумие!
глаза, и, как я полагаю, на некоторое время позабыл о моем присутствии.
Затем опять зазвонил телефон. Спина Стиррона дернулась, как будто его
ранили. Он повернулся и подбежал к аппарату. Заметив меня, застывшего у
двери, он нетерпеливо стал махать руками и кричать:
хочешь со своим побратимом. Оставляй меня одного! О, отец, отец!
уйти, но Стиррон яростно замахал руками, давая понять, чтобы я убирался из
комнаты. Так я и ушел, не дав ему никаких обещаний.
только небольшая группа слуг. Погода была плохая, сухое лето быстро
сменилось холодными осенними дождями.
либо утонете в грязи Главного Шоссе Саллы.
Ноима. Маленькая комнатка под крышей послужила ей в ту ночь спальней.
Позавтракали мы все вместе. Никогда я не видел ее более прелестной, чем
тогда. В то утро она была воплощением сверкающей красоты, которая озаряла
хмурый рассвет как факелом. Возможно, я неосознанно увеличивал степень ее
привлекательности в своих глазах, зная, что она вот-вот уйдет на
неопределенное время из моей жизни, и ощущая горечь от этой потери. Она
была одета в тонкое золотистое платье, плотно облегающее ее фигуру, и
каждый изгиб ее тела возбуждал во мне недостойные помыслы, от которых я не
знал куда деваться. Халум была в самом соку своей юной женственности.
Такой она была уже несколько лет. Я даже поражался тому, что она до сих
пор оставалась незамужней. Хотя я, Ноим и она были одного возраста, ее
детство закончилось, как и положено девочкам, раньше, чем у нас.
Непроизвольно я привык думать о ней, как о старшей сестре. Когда у нее уже
были тугие женские груди и месячные, у нас с Ноимом еще не было волос ни
на теле, ни на щеках. И пока мы догоняли ее в своем физическом созревании,
она становилась все более и более взрослой. Голос у нее стал глубже и
ниже, в движениях появилась плавность. Было невозможно отказаться от
представления о ней, как о старшей сестре, которая вскоре станет чьей-либо
невестой, чтобы не перезреть и не прокиснуть в девичестве. Неожиданно у
меня появилась уверенность в том, что Халум выйдет замуж, пока я буду в
Глине. Мысль о некоем потеющем от страсти незнакомце, обладающем ею,
вызвала у меня такой приступ тошноты, что я отвернулся от нее и бросился к
окну вдохнуть влажный воздух в свои трепещущие легкие.
септарха отправиться на север.
стража посмеет шутить с тобой?
страха. Нет, это просто какое-то чувство неопределенности. Не забудь,
Халум, что сейчас начинается моя новая жизнь, - попробовал я улыбнуться. -
Ну что ж, пора уже отправляться!
краулерами. Халум обняла нас, прижавшись сначала к Ноиму, затем ко мне,
потому что именно я никогда не вернусь сюда. Когда она оказалась в моих
объятиях, я был ошеломлен той откровенностью, с которой она предлагала
себя: губы к губам, живот к животу, грудь к груди. Стоя на носках, она с
силой прижималась своим телом к моему. На какое-то мгновение я ощутил ее
дрожь, а затем и сам затрепетал. Это был вовсе не поцелуй сестры и тем
более не поцелуй названой сестры. Это был страстный поцелуй новобрачной,
провожающей своего молодого мужа на войну, с которой - она это знала - ему
не суждено вернуться. Я был обожжен этой вспышкой страсти. Будто спала
какая-то завеса. Ту Халум, которая бросилась ко мне, я не знал до сих пор.
Она горела зовом плоти, не в силах таить в себе запрещенное вожделение к
брату. Или я все это только вообразил?
сдержанность и позволила рукам и губам сказать мне правду о своих
чувствах. Но я не мог ответить ей подобным же образом. Мое воспитание не
позволяло мне относиться к названой сестре иначе, чем предписывалось
Заветом. Я оставался холоден, хотя мои руки и обнимали ее тело. Вероятно,
на миг я чисто инстинктивно оттолкнул Халум от себя, пораженный ее
страстью. Но может, и не было никакой страсти, а была лишь горечь
расставания? В любом случае этот порыв Длился недолго, руки Халум ослабли,
и я освободился от объятий. Теперь она казалась брошенной и застывшей от
недоумения, будто я жестоко обидел ее, отказавшись от того, что она так
щедро давала.
прохладной кисти Халум, словно давая ей какое-то обещание... При этом я
натянуто улыбнулся, она ответила скованной, неестественной улыбкой.
Возможно, мы бы и обменялись парой сбивчивых слов, но Ноим схватил меня за
локоть и с силой повел за собой.
Раньше это не входило в мои намерения, и теперь Ноима раздражала
непредвиденная задержка. Однако страстное желание найти утешение в
религиозном обряде росло во мне по мере того, как мы приближались к
окраинам столицы.
хлопаньем бил в ветровые стекла наших краулеров. На замощенных булыжниками
улицах было скользко, и ехать приходилось довольно осторожно. Ноим вел
одну из машин, я уныло восседал рядом с ним. Другая машина, в которой
помещались слуги, ползла вслед за нами. Было раннее утро, и город еще
спал. Созерцание каждого квартала, по которому мы проезжали, отзывалось
щемящей болью в сердце, будто что-то насильственно отторгали от меня. Вот
исчез дворцовый ансамбль, затем шпили Судебной Палаты, огромные коричневые
здания университета, церковь, где мой отец приобщил меня к Завету, Музей
Человечества, который я столь часто посещал со своей матерью, чтобы
полюбоваться на великолепие дальних звездных систем. Проезжая вдоль
прекрасного жилого массива, который раскинулся по берегам канала Сканген,
я скользнул взглядом по фасаду вычурного дворца-резиденции герцога
Конгоройского, где на шелковых простынях в спальне его красавицы дочери
потерял невинность не так уж много лет назад.
его не увижу. Воспоминания о прошлых днях сотрутся со временем и исчезнут
из памяти, как исчезает верхний слой почвы с унылых полей Саллы, смываемый
безжалостными зимними дождями. С детства я знал, что в один прекрасный
день брат мой станет септархом и в этом городе больше уже не будет для
меня места. И все же я надеялся, что такое произойдет не скоро, а может
быть, и вовсе не произойдет. И вот мой отец лежит в богато украшенном
гробу, брат согнулся под тяжким бременем короны, я же вынужден покидать
Саллу, еще не начав жить по-настоящему. И такая жалость к самому себе
охватила меня, что я даже не осмелился заговорить с Ноимом. Хотя не для
того ли побратим, чтобы облегчать перед ним свою душу? Когда мы очутились
на древних улицах Старого Города, невдалеке от городских стен я заметил
обшарпанную церковь и сказал Ноиму:
я. И только тогда, весь внутри кипя, он остановил машину и дал задний ход,
чтобы я смог выйти у самой церкви.
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Круз Андрей
Прозоров Александр
Прозоров Александр
Никитин Юрий