мимолетную мысль, что ты - единственный, кто способен понять меня. Среди
твоих соплеменников нет второго, кто хотя бы допустил мысль о моем
существовании.
людей не обладал теми же способностями, что и он. Никто больше не повредил
себе голову так удачно, чтобы приобрести их. Для существа в толще скал он
был единственной надеждой, да и то слабенькой, - ведь прежде чем надежда
станет реальной, надо найти кого-нибудь, кто выслушает и поверит. И не
просто поверит, а пронесет эту веру сквозь годы в те дальние времена,
когда генная инженерия станет гораздо могущественнее, чем сегодня.
заявил пес из иных миров, - тогда я, наверное, смогу изыскать энергию и
технические средства для осуществления твоего замысла. Но ты должен отдать
себе отчет, что я не в состоянии предложить тебе никаких путей к личному
спасению.
кричать, меня могут услышать....
да он и сам прекрасно понимал, что в такую погоду люди, как правило, сидят
дома. Дома, у огня, в безопасности.
Искристое существо по-прежнему висело над уступом, но снова изменило форму
и стало, пожалуй, напоминать накренившуюся, запорошенную снегом
рождественскую елку.
мгновение и сразу же раскрывать их снова, не разрешать векам смыкаться
надолго, иначе одолеет сон. Хорошо бы подвигаться, похлопать себя по
плечам, чтобы согреться, - только руки налились свинцом и не желали
действовать.
воля притупилась, а на каменном дне было очень уютно. Так уютно, что,
право же, стоило разрешить себе отдохнуть минутку, прежде чем подниматься,
напрягая все силы. Самое странное, что дно пещеры вдруг покрылось грязью и
водой, а над головой взошло солнце и снова стало тепло...
разлившейся до самого горизонта, и под ногами у него не камень, а липкий
черный ил.
Было лишь необъятное зеркало воды, а если обернуться, то совсем близко, в
каких-нибудь тридцати футах, лежал грязный берег крошечного островка -
грязного каменистого островка с отвратительными зелеными потеками на
камнях.
своего не менял. Каждый раз, когда время для него сдвигалось, он продолжал
находиться в той же точке земной поверхности, где был до сдвига. И теперь,
стоя на мелководье, он вновь - в который раз - подивился странной
механике, которая поддерживает его тело в пространстве с такой точностью,
что, передвинувшись в иную эпоху, он не рискует быть погребенным под
двадцатифутовым слоем песка и камня или, напротив, повиснуть без опоры на
двадцатифутовой высоте.
ни минуты. По невероятному стечению обстоятельств он уже не заточен в
пещере, и здравый смысл требует уйти с того места, где он очутился, как
можно скорее. Если замешкаешься, то чего доброго внезапно опять очутишься
в своем настоящем и придется снова корчиться и коченеть в пещере.
берегу. Далось это нелегко, но он добрался до островка, поднялся по
грязному скользкому берегу к хаотично разбросанным камням и там наконец
позволил себе присесть и перевести дух.
нем необычный, ни на что не похожий привкус. Он сидел на камнях, ловил
воздух ртом и разглядывал водную ширь, поблескивающую под высоким теплым
солнцем. Далеко-далеко на воде появилась длинная горбатая складка и на
глазах у Дэниельса поползла к берегу. Достигнув островка, она вскинулась
по илистой отмели почти до самых его ног. А вдали на сияющем зеркале воды
стала набухать новая складка.
думалось поначалу. Впервые за все свои скитания по прошлому он натолкнулся
на столь внушительный водоем. До сих пор он всегда оказывался на суше и к
тому же всегда знал местность хотя бы в общих чертах - на заднем плане меж
холмов неизменно текла река.
вне сомнения, его отбросило во времени гораздо дальше, чем случалось до
сих пор, и он, по-видимому, очутился у берегов большого
внутриконтинентального моря в дни, когда атмосфера была бедна кислородом -
беднее, чем во все последующие эпохи. "Вероятно, - решил он, - я сейчас
вплотную приблизился к рубежу, за которым жизнь для меня стала бы попросту
невозможна..."
он и дышал гораздо чаще обычного. Отступи он в прошлое еще на миллион лет
- кислорода перестало бы хватать. А отступи еще немного дальше - и
свободного кислорода не оказалось бы совсем.
множеством крохотных созданий, снующих туда-сюда, копошащихся в пенном
прибрежном соре или сверлящих булавочные норки в грязи. Он опустил руку и
слегка поскреб камень, на котором сидел. На камне проступало зеленоватое
пятно - оно тут же отделилось и прилипло к ладони толстой пленкой,
склизкой и противной на ощупь.
- существа, что и существами-то еще не назовешь, боязливо жмущиеся к
берегу, не готовые, да и не способные оторваться от подола ласковой
матери-воды, которая бессменно пестовала жизнь с самого ее начала. Даже
растения и те еще льнули к морю, взбираясь на скалы, по-видимому, лишь
там, где до них хоть изредка долетали брызги прибоя.
Брести, разгребая ногами ил, при такой нехватке кислорода превращалось в
тяжкую муку. Но если просто сидеть на камнях без движения, удавалось
кое-как дышать тем воздухом, что есть.
тишину. Он различал один-единственный звук - мягкое пошлепывание воды по
илистому берегу, и этот однообразный звук скорее подчеркивал тишину, чем
нарушал ее.
однозвучия. Во все другие времена над миром даже в самые тихие дни витала
уйма разных звуков. А здесь, кроме моря, просто не было ничего, что могло
бы издавать звук, - ни деревьев, ни зверей, ни насекомых, ни птиц, лишь
вода, разлившаяся до самого горизонта, и яркое солнце в небе.
окружающего, чувство собственной неуместности здесь, куда его не
приглашали и где он, по существу, не имел права быть; он явился сюда
самозванно, и потому окружающий мир оставался чуждым ему, как, впрочем, и
всякому, кто размером или разумом отличается от мелюзги, снующей по
берегу. Он сидел под чуждым солнцем посреди чуждой воды, наблюдая за
крохотными козявками, которым в грядущие эпохи суждено развиться до уровня
существ, подобных ему, Дэниельсу, - наблюдая за ними и пытаясь ощутить
свое, пусть отдаленное, с ними родство. Но попытки не принесли успеха:
ощутить родство Дэниельс так и не смог.
отчетливое. Биение усилилось отразилось от воды; сотрясло маленький
островок - оно шло с неба.
корабль. Даже не корабль в привычном понимании - не было никаких четких
контуров, а лишь искажение пространства, словно множество плоскостей света
(если существует такая штука, как плоскости света) пересекались между
собой без всякой определенной системы. Биение усилилось до воя,
раздирающего атмосферу, а плоскости света беспрерывно то ли меняли форму,
то ли менялись местами, так что корабль каждый миг представлялся иным, чем
прежде.
продолжал падать, тяжело и целеустремленно, прямо на островок. Дэниельс
помимо воли съежился, подавленный этой массой небесного света и грома.
Море, илистый берег и камни - все вокруг, даже при ярком солнце,
засверкало от игры вспышек. Он зажмурился, защищая глаза, и тем не менее
понял, что если корабль и коснется поверхности, то - можно не опасаться -
сядет не на островок, а футах в ста, а то и ста пятидесяти от берега.
корабль вдруг резко застопорил, повис и из-под плоскостей показался
какой-то блестящий предмет. Предмет упал, взметнув брызги, но не ушел под
воду, а лег на илистую отмель, открыв взгляду почти всю верхнюю свою
половину. Это был шар - ослепительно сверкающая сфера, о которую
плескалась волна, и Дэниельсу почудилось, что плеск слышен даже сквозь
оглушительные раскаты грома.
плеском воды вознесся голос, печально бесстрастный, - нет, разумеется, это
не мог быть голос, любой голос оказался бы сейчас слишком немощным, чтобы
передать слова. Но слова прозвучали, и не было даже тени сомнения в том,
что они значили: