Чтение 9–й страницы книги ~Эндимион~

Прежде чем кто- либо успел ответить, люк захлопнулся.

Я бродил по улицам Эндимиона и пытался собраться с мыслями по
поводу своей жизни и смерти. Должен признаться, что воспринимал все это
- суд, казнь, невероятную встречу с легендарным поэтом былого - далеко
не так спокойно, как может показаться. Откровенно говоря, я был потрясен
до глубины души. Меня собирались убить! Мне хотелось обвинить в
случившемся Орден, однако он если и управлял судьями, то исподтишка,
из-за кулис. На Гиперионе имелся Совет самоуправления, которому
официально подчинялись все суды планеты, в том числе и Порт-Романтика.
Наказание, подобное тому, какое определили Раулю Эндимиону, было не в
обычае Ордена, тем более на мирах, где Церковь правила через местную
теократию; нет, оно представляло собой остаток прошлого, пережиток эпохи
колонизации. Процесс с заведомо известным исходом и неизбежная казнь
свидетельствовали прежде всего о страхе гиперионских государственный
мужей: они боялись отпугнуть богатых туристов с иных миров, а потому
воспользовались случаем и превратили меня в козла отпущения. На моем
месте вполне мог оказаться кто-то другой, поэтому близко к сердцу
случившееся принимать не стоило.

Однако иначе не получалось. Я остановился у подножия башни, ощущая
кожей тепло, исходящее от нагретых солнцем плит, и медленно вытянул
перед собой руки. Они дрожали. Сколько всего произошло за последнее
время, и как быстро! Напускное спокойствие на суде и перед казнью далось
мне чудовищным напряжением сил...

Я покачал головой и неторопливо двинулся дальше. Город Эндимион
построили на холме, а университет располагался на самой вершине, откуда
открывался чудесный вид. Внизу, в долине, золотился челмовый лес. На
лазурном небе не было и намека на инверсионные следы. Я знал, что Ордену
наплевать на Эндимион, что церковников интересует только плато Пиньон, к
северо-востоку отсюда: плато охраняют войска, а роботы отлавливают
уникальных симбиотов-крестоформов. А здесь не осталось ни малейших
признаков цивилизации и потому дышалось на удивление легко.

Побродив минут десять по развалинам, я пришел к выводу, что жить
можно только в той самой башне, где я очнулся, и в прилегающих к ней
постройках. Все прочее было разрушено - в стенах аудиторий зияли
громадные дыры, оборудование растащили сотни лет назад, игровые площадки
заросли травой, купол обсерватории рухнул. Что касается самого города,
он выглядел еще хуже. Целые кварталы уступили натиску плотинника и
кудзу.

Наверно, в былые дни университет славился своей красотой:
неоготические корпуса были сложены из песчаника, который добывали
неподалеку отсюда, у подножия плато Пиньон. Три года назад, когда я
трудился под началом знаменитого планировщика Эврола Юма и выполнял всю
тяжелую работу по переделке поместий первопоселенцев на фешенебельном
побережье Клюва, в моде были "причуды" - искусственные руины у водоема
или на вершине холма. Посему какое-то время спустя я стал крупным
специалистом по нагромождению друг на друга каменных глыб (в большинстве
своем превосходивших древностью гиперионскую колонию), однако ни одна из
фантазий Юма не годилась и в подметки руинам университета. Я бродил по
развалинам, восхищаясь архитектурой, и размышлял о своей семье.

Подобно многим другим местным семействам - а наш род вел начало от
поселенцев с первого "ковчега", прибывшего на Гиперион без малого
семьсот лет назад (на родной планете мои предки считались гражданами
третьего сорта, таковыми они остались и здесь - после членов Ордена и
колонистов эпохи Хиджры), - мы взяли в качестве фамилии название города.
На протяжении веков предки Рауля Эндимиона жили среди этих гор и долин.
В основном, я был уверен, они выполняли грязную работу - как отец,
который умер, когда мне было восемь лет, как мать, скончавшаяся пять лет
спустя, как до недавнего времени я сам. Бабушка родилась вскоре после
того, как Орден выселил всех из этих мест, но помнила дни, когда
семейства нашего клана доходили до плато Пиньон и трудились на
плантациях к югу от города.

Признаться, у меня не возникало ощущения, будто я вернулся домой.
Моим домом были пустоши к северо-востоку отсюда, а жил и работал я к
северу от Порт-Романтика. Университет и город Эндимион вошли в мою жизнь
только сейчас, а до сих пор казались не более реальными, нежели все то,
о чем рассказывалось в "Песнях" Мартина Силена.

У подножия следующей башни я остановился перевести дыхание и
обдумать последнюю мысль. Если поэт не спятил, тогда "Песни" следует
воспринимать всерьез. Мне вспомнилось, как читала поэму бабушка - овцы
пасутся на склоне холма, электрофургоны окружают стоянку, горят костры,
в небе сверкают звезды и проносятся метеориты; бабушка говорит медленно,
размеренно, в конце каждой строфы делает паузу, чтобы я мог повторить
услышанное. Я вспомнил, как изнывал от нетерпения, ибо предпочел бы
сидеть с фонариком над книгой, и усмехнулся: сегодня вечером я буду
сидеть за столом с автором этой поэмы, пуще того - с одним из участников
легендарного паломничества.

Я покачал головой. Слишком неожиданно. Слишком много впечатлений.

Башня, у которой я остановился, отличалась от той, в которой меня
ожидал Силен. Она была выше и массивнее, а окно в ней имелось всего
одно, метрах в тридцати от земли. Дверь же, как ни странно, заложили
кирпичами. Опытным глазом - сказались годы работы под началом Эврола Юма
- я определил, что это было проделано лет сто с лишним назад, очевидно,
незадолго до того, как жители покинули город.

До сих пор не понимаю, что привлекло мое внимание в этой башне, -
ведь кругом было столько интересного. Помнится, я поглядел на холм за
сооружением, отметил про себя, что побеги челмы, точно плющ, карабкаются
по стенам, и подумал: "Если взобраться на холм и пролезть вон туда,
можно проползти по ветке до подоконника..."

Ерунда, конечно. Я вновь покачал головой. В конце концов я уже не
ребенок. Ради чего рвать одежду и сдирать с рук кожу, ради чего
рисковать падением с высоты в тридцать метров на каменные плиты? Что
можно найти в старой башне, кроме паутины по углам?

Десять минут спустя я уже полз на четвереньках по длинной ветке
вдоль стены, продвигаясь с величайшей осторожностью и то и дело хватаясь
за камни. Мне казалось, что я вот- вот сорвусь... Жуткое ощущение.
Стоило ветру качнуть ветку, как я вцеплялся в нее обеими руками и
замирал в неподвижности.

Наконец я подобрался к окну - и вполголоса выругался. Расчеты,
проделанные внизу, оказались неверными. Ветка проходила метрах в трех
ниже подоконника, а стена была на удивление гладкой, не ухватишься.
Оставалось только раскачаться и подпрыгнуть - и надеяться, что сумею
ухватиться за подоконник. Спасибо; я, может, и сумасшедший, но не
настолько.

Выждав, пока утихнет ветер, я раскачался и прыгнул. На мгновение
мне почудилось, что все кончено, из-под пальцев посыпалась каменная
крошка, однако в следующий миг они нащупали подоконник и впились в
прогнившее дерево. Я подтянулся, отчаянно болтая ногами. Раздался треск
- это порвалась на локтях рубашка.

Кое-как вскарабкавшись на подоконник, я вдруг сообразил, что
понятия не имею, как буду спускаться. А когда заглянул в темное нутро
башни, мне сделалось совсем худо.

- Черт! - пробормотал я себе под нос. Под окном имелась деревянная
площадка, солнечные лучи падали на полусгнившую лестницу, что вилась
внутри башни, словно подражая побегам челмы снаружи. А за лестницей
царил непроглядный мрак. Я вскинул голову, различил крохотные отверстия
в деревянной крыше и понял, что это обыкновенная силосная башня,
гигантский каменный цилиндр высотой около шестидесяти метров.
Неудивительно, что в ней всего одно окно и что дверь заложили кирпичами.

Я вновь покачал головой, не решаясь спуститься на деревянную
площадку. Рано или поздно любопытство меня погубит.

Внезапно я сообразил, что внутри чересчур темно. Не было видно ни
дальней стены, ни лестницы, которая проходила вдоль нее и очертания
которой различались выше. На уровне же моих глаз как будто возвышалась
некая преграда.

- Елки- палки! - прошептал я и медленно, по-прежнему держась руками
за подоконник, опустил ноги на площадку. Доски заскрипели, но выдержали.
Я обернулся.

Прошло, по всей видимости, не меньше минуты, прежде чем я
догадался, на что смотрю. Внутри башни, подобно патрону в барабане
старинного револьвера, находился космический корабль!

Позабыв все свои страхи, я отпустил подоконник и сделал шаг вперед.

По нынешним меркам корабль был не слишком большим - метров
пятьдесят в длину. Матово-черный металлический корпус - если то,
конечно, был металл - поглощал свет. В нем ничего не отражалось.
Очертания корабля можно было различить только на фоне стены благодаря
резкой границе между светом и тенью.

Я ни секунды не сомневался, что вижу настоящий звездолет, поскольку
он в точности отвечал моим представлениям о том, как должен выглядеть
космический корабль. Где-то я читал, что и сегодня дети на сотнях миров
изображают дом в виде квадрата с пирамидкой наверху и прямоугольником,
из которого идет дым, даже если сами живут в орбитальных "деревьях". То
же самое с горами - они продолжают рисовать Маттерхорны, несмотря на то,
что у них перед глазами холмы вроде тех, которые расположены у плато
Пиньон. Не помню, какое объяснение выдвигал автор статьи - то ли
коллективные воспоминания, то ли наведенные символы...

Пожалуй, этот звездолет слишком уж точно соответствовал моим
представлениям.