слабость. Он не мог себе позволить одеваться в классическом стиле, как
одеваются высокородные англосаксы, такие, к примеру, парни, чьи деды
учились в Гротоне [привилегированная мужская школа типа Итона в городе
Гротоне], а более дальние предки имели право носить латы и меч. В ту
дальнюю пору евреи и помыслить не смели - ни-ни! - ни об оружии, ни о
кровных лошадях. Ни о серьезных войнах! Нынче же, будь ты из
самой-пресамой привилегированной семьи, в лучшем случае ты мог одеваться
дорого и скучно, как предписывали правила хорошего тона, и держаться на
допотопный манер потомков родовитых семей Новой Англии или первых
голландских переселенцев. Впрочем, к нашим дням и то и другое успело
выдохнуться и поднадоесть. А вот для Билли, для него гардероб от дорогого
портного был необходим не меньше, чем личная уборная при кабинете. Без
костюмов он не мог представительствовать, и это еще усугубляло его злобу
на "Эль-Аль" и его отчаяние. Вот какое я составил себе понятие о Билли
Розе, пока он качал права. Ногучи с поистине, по моим представлениям,
дзэн-буддистской невозмутимостью, в свою очередь, ни слова не говоря,
наблюдал, как Билли фиглярствует, бушуя напоказ.
он выглядел так, словно без передыху скорбел о страданиях еврейского
народа и плюс к тому об уроне, который потерпел сам от своих еврейских
соплеменников. Но наиболее чувствительный урон, по моим догадкам, он
потерпел от соплеменниц. С мужчинами он управлялся, а вот на женщин, если
моя информация меня не обманывает, его не хватало.
части был бы ему нипочем. На первом месте у него был бы Бог, и женщине
никогда бы не забрать над ним власть. Сексуальные страдания, написанные на
лице Билли, были мукой американского происхождения, исключительно
американского. Более того, для Билли с Бродвея удовольствия были делом
жизни. В его нью-йоркских владениях все разрешалось забавами, шутками,
играми, пересмешками, понтом, дрочкой. Его деловые усилия кончились
успешно, принесли ему много денег, а конец, как известно, делу венец. И
хоть нет покоя голове, коль нет на ней венца такого рода [переиначенная
цитата из "Короля Генриха IV" У.Шекспира: "Но нет покоя голове в венце"
(пер. Б.Пастернака)], у Билли с этим был полный порядок, он мог
наслаждаться покоем.
недовытравленная тоска, почему он пасовал перед силами, над которыми был
не властен. Над тем же, что было в его власти, он властвовал весьма
распорядительно. Но он знал, что должен брать в расчет буквально все, -
ему ли не знать! И ему ли не знать, что это не в его силах.
- Взять хотя бы Фавор. - И добавила: - Тамошние лодки оказались
недостаточно поместительными для меня. Что же касается купания, то Гарри
окунулся, а я не захватила с собой купальник.
построить им такой аттракцион, на который валом повалят туристы.
Поскандаль он чуть подольше, и, я думаю, Бен-Гурион самолично сел бы за
швейную машинку шить ему костюм.
изящные кожаные чемоданы с медной окантовкой, с монограммами, купленные не
у "Тиффани", а у итальянца, фабриканта кожевенной галантереи, который
поставлял бы "Тиффани" чемоданы, если бы там ими торговали (раздобыл их
Билли через нужных людей - точь-в-точь так же, как Вольф, его литературный
негр, добывал конфеты и кашемировые свитера: ну да, если ты
мультимиллионер, что уж, теперь и сэкономить нельзя?). Билли дал интервью
газетам, отозвался об Израиле с похвалой: он, мол, находится на уровне
мировых достижений. От брюзгливых теней, омрачавших его лицо, не осталось
следа, и они с Ногучи каждый день выезжали на место, где предполагалось
разбить парк. Атмосфера в "Царе Давиде" заметно потеплела. Билли перестал
цепляться к портье, они же, в свою очередь, перестали ему пакостить. Билли
по приезде совершил промашку и справился, сколько дать на чай швейцару -
тот принес ему в номер портфель. Сказал, что не успел разобраться в
израильских деньгах. Портье взвился. Вышел из берегов - такой богатый, а
тот еще скряга: трясется над каждым центом - и выговорил Билли. Билли
проследил, чтобы администрация призвала портье к порядку. Когда Фонштейну
рассказали об этом, он заметил, что в Риме портье ни при каких
обстоятельствах не позволил бы себе закатить скандал постояльцу.
ну, отчитал один еврей другого, что за церемонии между своими.
ним в одной гостинице, и такой дорогой, что по карману лишь самой
преуспевающей публике. Кто он такой, Фонштейн, которого Билли спас от
смерти, - всего-навсего ничем не примечательный американский еврей, а вот
сидит в ресторане за два столика от Билли. Но воля у Фонштейна была
железная. Ничто не могло его принудить подойти к Билли, представиться или
схлестнуться с ним: "Ваша организация похитила меня из Рима. Вы привезли
меня на Эллис-Айленд, после чего умыли руки: что вам за дело до судьбы
конкретного беженца? Дали мне от ворот поворот у "Сарди". Нет-нет, это не
для Гарри Фонштейна. Он понимал, что судьбе отдельного человека нельзя
придавать чрезмерно большое значение. Нынче мы уже не способны
распространить свою доброту на каждого, с кем сталкиваемся, принять
участие в его жизни.
встретиться, не могли выделить для него ни минуты в своем перегруженном
расписании. - На лице грозного мстителя Фонштейна убийственная насмешка. -
Нынче мы оба стоим в этом Священном городе, где "око Господне над
боящимися его" [Псалмы, 32:18].
говорит, никто не воспринимает их всерьез.
загорались, когда Билли проходил мимо, втолковывая что-то Ногучи. Ногучи
же, насколько я помню, не удавалось вставить ни слова. Фонштейн ни разу не
упомянул в разговоре со мной о том, что Билли здесь, в гостинице. И я
лишний раз понял, как важно помалкивать, как это плодотворно и как, пусть
и не явно, выигрывает тот, кто держит язык за зубами.
севера и обнаружили в гостинице Билли.
чувствую себя, как доктор Ватсон, когда Шерлок Холмс хвалил его за
умозаключение, к которому великий сыщик пришел, едва ему обрисовали дело в
самых общих чертах. А ваш муж знает про досье миссис Хамет?
Иерусалим. У Гарри крепкий сон, меня же мучает бессонница, поэтому я
полночи читала старухины записи - они марают этого типа в люксе над нами.
Даже не будь у меня бессонницы, тут все равно сна лишишься.
была озадачена, не знала, что и думать.
понравилось, если бы такая информация была обнародована.
Бродвея, не директор женской школы и не пастор Риверсайдской церкви.
части внешности (да и по характеру) Сорелла тоже была уникум. Она была
настолько толще той новобрачной, с которой я познакомился в Лейквуде, что
я задумался, почему же ее так разнесло. При виде ее ты поневоле прикидывал
ширину дверного проема. Встав на пороге, она входила в проем впритирку,
как грузовое судно входит в шлюз. Наше сознание и само по себе - это я о
своем собственном сознании - тоже уникум. Ну да что говорить, странность
душ - не новость в наши дни, в наш век.
я. Предаваясь раздумьям о габаритах Сореллы, я не потешался ни над
Сореллой, ни над Фонштейном. Я никогда не позволял себе забыть ни историю
Фонштейна, ни того, что значит выжить, когда идет истребление такого
масштаба. Не исключено, что Сорелла пыталась возместить жировыми
отложениями хоть толику утрат - ведь Гарри утратил всю семью. Кто ее знает
- ее не угадать. Точно можно сказать одно: толщину свою (чем бы та ни
объяснялась) она носила с шиком, а может, и со вкусом. Певцы-виртуозы
умеют заставить нас забыть про свои неохватные окорока. Мало того: Сорелла
вполне трезвая умела подать себя так, как упоенным сопрано удается лишь в
состоянии напускного опьянения Вагнером.
трезвым, впрочем, я сильно сомневаюсь, что трезвый шаг - какой бы то ни
было - возымел бы действие на Билли. Вот что она предприняла: послала ему
несколько страничек, три-четыре фактика, выписанных из досье бедной
туберкулезницы, покойной миссис Хамет. Сорелла самолично удостоверилась,
что портье положил ее послание в Биллину ячейку, - как-никак материал
взрывоопасный, а попади он в чужие руки, и убойный.
[свершившимся фактом (фр.)], и предостерегать ее уже не имело смысла.
помните. Билли еще повернулся лицом к стене. После этого Гарри, пока жив
Контровский Владимир
Лондон Джек
Орлов Алекс
Мороз Александра
Афанасьев Роман
Майер Стефани