несколько человек не участвовали в этой травле: Эндерс, Дришка, Швойгель и
Хольтен.
Тришлеру, жившему в Нижней гавани: отец Шреллы служил кельнером в пивной у
отца Тришлера; они играли на старых баржах, на заброшенных понтонах и
удили с лодки рыбу.
говорили разом, хрипло, охваченные мифотворческим волнением, они обсуждали
легендарный полет мяча; можно было подумать, что мяч исчез в надзвездных
сферах.
великана.
чувствовался благоговейный страх перед тем, что он совершил, перед тем,
чему никто не поверит, перед тем, что никому невозможно рассказать: кто, в
самом деле, возьмется засвидетельствовать это чудо - описать полет мяча
Роберта?
полотенца; только Шрелла не пошел с ними, он оделся, так и не приняв душа,
и лишь сейчас Роберт вспомнил, что Шрелла никогда не принимал душа после
игры. Он никогда не снимал майки; сейчас он сидел на скамейке, и фонари у
него под глазами отливали желтым и синим; над губой, там, где он стер
кровавую полоску, еще не совсем просохло; кожа на предплечье посинела от
ударов мяча, того самого, который "оттонцы" все еще искали; Шрелла опустил
рукава своей застиранной рубашки, потом надел куртку, вынул из кармана
книгу и прочел вслух: "Когда колокола под вечер возвещают мир".
бесстрастных глазах, слишком бесстрастных, чтобы ненавидеть; он
поблагодарил своего спасителя, забившего последний мяч, лишь чуть заметным
движением ресниц и мимолетной улыбкой; и Фемель так же мимолетно
усмехнулся в ответ, затем повернул голову к металлической вешалке,
разыскал свою одежду, решив поскорее исчезнуть, не моясь под душем; над
его вешалкой кто-то уже успел нацарапать на оштукатуренной стене: "Мяч
Фемеля, 14 июля 1935 года".
осыпалась с футбольных и волейбольных мячей и с мячей для игры в лапту, а
потом забивалась в трещины бетонного пола; в углах стояли грязные
зелено-белые флажки, рядом с расщепленным веслом были развешаны для
просушки футбольные сетки, на стене висел пожелтевший от времени диплом за
треснувшей стеклянной витриной: "Зачинателям футбольного спорта,
старшеклассникам гимназии Людвига, 1903 год. Председатель окружного
спортивного общества". Групповой фотоснимок был обрамлен лавровым венком;
на Фемеля взирали мускулистые восемнадцатилетние юноши рождения 1885 года,
усатые, с животным оптимизмом глядевшие в будущее, которое уготовила им
судьба: истлеть под Верденом, истечь кровью в болотах Соммы или же,
покоясь на Кладбище героев у Шато-Тьерри, побудить пятьдесят лет спустя
туристов, направляющихся в Париж, занести в попорченную дождем книгу
примирительные сентенции, продиктованные торжественностью минуты; в
раздевалке пахло железом, пахло ранней возмужалостью, с улицы проникал
сырой туман, поднимавшийся легкими облаками с прибрежных лугов; из
трактира наверху доносились низкие голоса мужчин, подгулявших в этот
субботний вечер, хихиканье кельнерш, звон пивных кружек, а в конце
коридора игроки в кегли уже принялись за работу - они бросали шары, и
кегли летели кувырком; торжествующие или разочарованные выкрики партнеров
неслись по всему коридору, вплоть до раздевалки.
притулился у стены. Фемель не мог больше оттягивать разговор; он еще раз
проверил, хорошо ли завязан галстук, разгладил последнюю складочку на
воротнике своей спортивной рубашки - он был аккуратен, неизменно
аккуратен, - еще раз засунул в ботинки концы шнурков и пересчитал мелочь,
приготовленную на обратную дорогу; из душевых уже возвращались первые
игроки, разговаривая "о мяче, который забил Роберт".
лежала еще с весны, валялись бумажки от конфет и пустые пачки из-под
сигарет, и вышли на дамбу, где гребцы, обливаясь потом, вкатывали лодку на
цементную дорожку; в полном молчании брели они рядом по дамбе, перекинутой
через низкие пласты тумана, словно мост; они слышали паровозные гудки,
видели красные и зеленые сигнальные огни на мачтах пароходов; от верфи
летели красные искры, вычерчивая геометрические фигуры в сером небе;
мальчики молча дошли до моста, поднялись по лестнице вверх, туда, где на
красном песчанике были нацарапаны надписи, увековечившие тайные вожделения
молодых людей, возвращавшихся с купанья; грохот товарного поезда,
проезжавшего по мосту, на некоторое время избавил их от необходимости
говорить: на западный берег везли отходы - шлак; покачивались сигнальные
огни, пронзительные свистки направляли поезд, который, пятясь задом,
переходил на другой путь; внизу в тумане скользили пароходы, держа курс на
север; жалобный вой сирен, предупреждавший о смертельной опасности,
тоскливо разносился над водой; из-за всего этого шума, к счастью, нельзя
было разговаривать.
кармана пачку сигарет и предложил сигарету Шрелле, он дал мне прикурить, и
мы молча курили, в то время как позади нас поезд, громыхая, съезжал с
моста; под нами почти беззвучно двигался караван барж, направляясь к
северу; было слышно, как баржи мягко скользили под пеленой тумана да
временами из трубы какой-нибудь судовой кухни с легким треском вылетали
искры; на несколько минут воцарилась тишина, а потом следующая баржа мягко
заскользила под мостом - на север, на север, к туманам Северного моря; и
мне стало страшно, Гуго, потому что теперь мне надо было задать вопрос
Шрелле, а я знал: стоит мне произнести первый вопрос, и я увязну во всей
этой истории, увязну накрепко и никогда больше с ней не разделаюсь, видно,
это была страшная тайна, если из-за нее Неттлингер поставил на карту нашу
победу и "оттонцы" согласились, чтобы судьей был Бен Уэкс; стояла почти
абсолютная тишина, и она придавала вопросу, который просился с моих губ,
особый вес, она приобщала его к вечности, и мысленно, Гуго, я уже прощался
со всем, хотя еще не знал, почему и ради чего; я прощался с темной башней
Святого Северина, вздымавшейся над низко стелющимся туманом, и с отчим
домом, тут же, неподалеку от Святого Северина; в это время моя мать
заканчивала приготовления к ужину - поправляла серебряные приборы, бережно
уставляла цветы в маленьких вазочках, пробовала вино, достаточно ли
охлаждено белое и не слишком ли остыло красное. Собираясь справить
субботний день с субботней торжественностью, она уже взялась за свой
требник; мать сейчас начнет объяснять воскресную литургию своим кротким
голосом, в котором звучали покаянные великопостные ноты: "Паси агнцев
Моих"; я мысленно прощался со своей комнатой в задней половине дома,
выходившей в сад, где вековые деревья еще стояли в летнем уборе и где я со
страстью углублялся в математические формулы, в строгие кривые
геометрических фигур, в по-зимнему ясные переплетения сферических линий,
проведенных моим циркулем и моим рейсфедером, - там я чертил церкви,
которые когда-нибудь построю. Щелкнув пальцем по окурку, Шрелла швырнул
его в туман; красный огонек, медленно кружась, опускался вниз; Шрелла с
улыбкой повернулся ко мне, ожидая вопроса, который я все еще не решался
задать, и покачал головой.
поедут на каникулы: Альгон, Вестервальд, Бадгастайн, Северное море; они
говорили "о мяче, который забил Роберт". На ходу мне было легче задать ему
вопрос.
буйвола".
стада...
добрались до шоссе, я поколебался секунду: чтобы пойти домой, мне нужно
было свернуть направо, а Шрелле налево, - но потом я все же отправился с
ним налево; дорога к городу петляла между дровяными складами, сараями и
небольшими огородиками. За первым же поворотом мы остановились, теперь мы
углубились в туман, низко стелющийся над землей, увидели, как силуэты
школьных товарищей движутся над перилами моста, услышали шум их шагов, их
голоса, а когда они начали спускаться вниз и эхо загрохотало, повторяя