проговорила: - Как я теперь покажусь людям на глаза?
становились, тем больше меня клонило ко сну. А потом стало казаться, что
ее руки согревают меня, и, когда она опять спросила, люблю ли я ее и
нахожу ли красивой, я сказал, что это вполне естественно, но она
возразила, что такие вполне естественные слова ей все равно приятно
слушать, и я сквозь сон пробормотал, что, мол, да, конечно, нахожу ее
красивой и люблю.
теперь не стеснялась меня, и для меня было вполне естественным смотреть на
нее. Она завязывала тесемки и застегивала пуговицы, и мне стало еще яснее,
как бедно она одета; я подумал о множестве красивых вещей, которые купил
бы ей, будь у меня деньги. Уже давно, стоя перед витринами дорогих
магазинов и рассматривая юбки и кофточки, туфли и сумки, я представлял
себе, как бы она выглядела, имея их. Но у отца Марии были такие строгие
понятия о деньгах, что я не осмелился бы сделать ей подарок. Как-то раз он
сказал мне:
ведь это случается с большинством людей.
зорко взглянул на меня и тоже покраснел.
мыслить. Будь у меня достаточно мужества и веры в то, что на земле еще
можно кое-что исправить... знаешь, как бы я поступил?
специальную организацию для защиты подростков из богатых семей. А наши
олухи считают, что категория "деклассированный элемент" непременно связана
с бедностью.
сама естественность, и это радовало меня и в то же время печалило. В те
времена, когда мы с ней кочевали по гостиницам, я утром всегда оставался в
постели: мне хотелось видеть, как Мария моется, как она одевается, и, если
ванная комната была неудачно расположена, так что, лежа в кровати, я не
видел, что там происходит, я влезал в ванну. В то первое утро мне вовсе не
хотелось вставать, я лежал бы так до скончания века и смотрел, как она
одевается. Она тщательно вымыла шею, руки, грудь, на совесть почистила
зубы. Сам я уклоняюсь, как могу, от умыванья по утрам, а чистить зубы для
меня до сих пор сущее наказание. Куда лучше принять ванну, но мне всегда
нравилось смотреть, как все это проделывала Мария, она была такой
чистюлей, и все выходило у нее так естественно, даже чуть заметное
движение руки, когда она завинчивала крышку на тюбике с зубной пастой. Я
вспомнил своего брата Лео, очень набожного, добросовестного, аккуратного и
всегда подчеркивающего, что он "верит в меня". Он тоже сдавал выпускные
экзамены и, пожалуй, немного стыдился, что сдает их в положенные
девятнадцать лет, в то время как я в двадцать один все еще торчу в шестом
классе и воюю с лживым толкованием "Песни о Нибелунгах". Кстати, Лео был
знаком с Марией - они встречались в каких-то своих кружках, где молодые
католики и молодые протестанты проводили дискуссии о демократии и о
веротерпимости. В ту пору и мне и Лео наши родители все еще казались
дружными супругами, стоявшими, так сказать, во главе рода. Когда Лео
узнал, что у отца уже лет десять - любовница, он пережил ужасное
потрясение. Для меня это тоже было потрясением, но отнюдь не моральным, я
уже понимал, как тяжко быть женатым на моей матери с ее фальшивым сладким
голосом, с ее бесконечными "и" и "е". Мать почти никогда не произносила
слов, в которых встречались бы звуки "а", "о" или "у", даже имя "Лео" она
переделала в "Ле", и в этом была вся она. У нее было два излюбленных
выражения: первое - "Мы по-разному смотрим на вещи", и второе - "В
принципе я права, но готова уточнить некоторые детали". То обстоятельство,
что у отца была возлюбленная, потрясло меня скорее в плане эстетическом: с
его обликом это никак не вязалось. Отец мой не отличается ни страстностью
натуры, ни особым жизнелюбием, и если отказаться от мысли, что та дама
является чем-то вроде сиделки при нем или же банщицы для омовения души
(что явно не согласуется с патетическим словом возлюбленная), то вся
нелепость заключается как раз в том, что отцу вообще не идет любовница. На
самом деле его любовница была приятная, красивая, но не обремененная
особым интеллектом певичка, которой он даже не решался протежировать ни в
получении выгодных контрактов, ни в устройстве концертов. Для этого он был
чересчур правильным человеком. Вся эта история казалась мне изрядно
запутанной, а Лео, между тем, страдал. Его идеалы были поколеблены; мать
не нашла ничего лучшего, как охарактеризовать состояние Лео словами: "Ле
переживает кризис", а когда он вскоре написал контрольную работу на
"неудовлетворительно", она решила свести его к психиатру. Мне удалось
помешать этому: во-первых, я рассказал Лео все, что знал о
взаимоотношениях женщины с мужчиной, во-вторых, так усердно принялся учить
с ним уроки, что следующие контрольные он опять стал писать на
"удовлетворительно" и на "хорошо", - и тут мать сочла, что можно обойтись
без психиатра.
с молнией, я не встал, чтобы ей помочь: было так славно смотреть, как она
шарила рукой по спине, любоваться ее белой кожей, темными волосами и
зеленым платьем; и потом мне было приятно, что она ничуть не злится; в
конце концов она все же подошла ко мне, я привстал с кровати и застегнул
молнию. Я спросил ее, почему она подымается ни свет ни заря, она
объяснила, что ее отец засыпает крепко только под утро и спит до девяти, а
ей приходится принимать газеты и отпирать лавку; школьники иногда заходят
перед мессой, покупают тетради, карандаши и конфеты.
восьмого. Сейчас я сварю кофе, а ты тихо спускайся минут через пять на
кухню.
кофе и сделала бутерброд. Качая головой, она сказала:
день умываться в такую рань.
краской.
кельнской воды, он генеральный представитель этой фирмы.
просто тесный темный закуток позади лавки; в углу стояла плита, в которой
Мария сохраняла жар на ночь тем же способом, каким это делают все хозяйки:
с вечера она заворачивала тлеющие угли в мокрые газеты, а утром ворошила
их, подкладывала дрова и свежие брикеты и раздувала огонь. Я ненавижу
запах тлеющего угля, который по утрам нависает над городом; в то утро он
заполнил всю эту душную крохотную кухоньку. В кухне было так тесно, что
Марии приходилось каждый раз вставать и отодвигать стул, чтобы снять с
плиты кофейник, и, наверное, в точности то же самое делали мать Марии и ее
бабушка. В то утро кухня Деркумов, которую я изучил до мельчайших
подробностей, в первый раз показалась мне будничной. Быть может, впервые я
пережил то, что называется буднями: необходимость подчиняться не своим
желаниям, а чему-то иному. У меня не было ни малейшего желания покидать
этот тесный дом и за его стенами взваливать на себя груз забот: отвечать
за то, что я сделал с Марией, объясняться с подругами Марии, с Лео и со
всеми остальными, ведь даже мои родители и те в конце концов все узнают
без меня. Куда лучше остаться здесь и до конца своих дней продавать
конфеты и тетради с прописями, а по вечерам ложиться в кровать с Мафией и
спать, По-настоящему спать, так, как я спал в последние часы этой ночи, и
чтобы ее руки лежали у меня под мышкой. Будни - кофейник на плите,
бутерброды и застиранный белый с голубым фартук Марии поверх
темно-зеленого платья - потрясали меня своей убогостью и своим
великолепием; и еще я подумал, что только женщины, созданные для будней,
могут быть такими естественными, как их тело. Я гордился тем, что Мария
стала моей женой, и боялся, что я недостаточно взрослый, чтобы поступать
отныне по-взрослому.
под мышкой... Тебе пора идти, уже почти половина восьмого, вот-вот явятся
дети.
к дому напротив подъехал автофургончик с овощами - Шмиц вернулся с рынка.
Я юркнул в дверь, надеясь, что он меня не заметит, но он уже успел увидеть
меня. Даже от дьявола можно скрыться, но от соседей не скроешься. Я стоял
в лавке и просматривал свежие газеты - большинство мужчин накидываются на
них с такой жадностью. Меня газеты занимают только по вечерам или когда я
лежу в ванне, но когда я лежу в ванне, самые серьезные утренние выпуски
кажутся мне такими же несерьезными, как и вечерние. В это утро газеты
возвещали: "Штраус - последовательный политик!" Мне кажется, если бы
кибернетические машины сочиняли газетные передовые и броские заголовки,
было бы все же лучше. Даже у тупоумия есть свои границы, которые нельзя
переступать.
Русанов Владислав
Суворов Виктор
Жюль Верн
Ковальчук Вера
Махров Алексей
Афанасьев Роман