еще видел. А я вот знаю. Преступники или не преступники, а теперь на
крючок - и сюда, голубчик. Посадят, и попробуй докажи, что не водовоз.
забот - усталым, голодным, раненым? У Тимошкина его слова вызвали в душе
злую обиду, но все же какой-то трезвой частицей рассудка он не мог не
согласиться с сержантом. Боец и сам помнил несколько случаев, когда
вышедших из окружения отправляли в тыл и там начинали следствие,
составляли протоколы, опрашивали свидетелей. Правда, тогда его не очень
задевало это, теперь же он сам оказался в таком вот положении. А впрочем,
пусть проверяют, пусть пишут протоколы, думал Тимошкин, мы ничего плохого
не сделали, и совесть наша чиста.
Понимаешь? Тысячу чертей на их голову! - раздраженно добавил он.
лейтенантов, - уточнил Блищинский. - А теперь, видно, амба. Не пошлют же
окруженца, - говорил он, мрачно вглядываясь в даль и ковыряя в зубах
соломинкой.
своей репутации! Ну конечно же, прошлой ночью он говорил правду. Этот
человек думал о карьере и на фронте. Неизвестно, удастся ли им унести
отсюда ноги, а он уже расстраивается, что не придется попасть на курсы.
Хотя оно и понятно: Гришка всегда старался извлечь какую-нибудь выгоду для
себя; во вчерашнем бою ему не повезло впервые, и потому он так упрямо
выкручивался.
были равные, и погибнуть они могли вместе. Но Тимошкин все же не мог не
почувствовать злорадного удовлетворения оттого, что наконец и Блищинского
настигла беда. Хоть раз узнает, где раки зимуют, а то просидел полгода в
штабе, нацеплял медалей, да еще намеревался стать офицером.
телом, с отвращением глядел на Блищинского. А тот, будто и не чувствуя
этого отвращения, уныло посматривал в поле и ворчал:
тебе! Хорошо еще, что в воскресенье заполучил рекомендацию у майора.
Теперь уж у покойника не возьмешь.
почувствовал его замешательство и, обернувшись, смерил земляка
презрительным взглядом:
спроси в штабе, что такое писарь артчасти Блищинский. Тебе скажут. И
замполит, и начштаба, и майор Андреев сказал бы. Понимаешь? Что я, дело
свое плохо знаю? Или малограмотный? Комсомолец, бывший партизан, активист.
Учти, я один в штабе с незаконченным высшим образованием. Понял?
больше не удивит его этот человек. Теперь он окончательно понял, каким
стал земляк со времени их службы в запасном полку. Он хорошо знал, что
Блищинского уже ничем не смутишь, не вызовешь у него раскаяния, он даже и
на оскорбления не реагирует, хотя, кажется, и не считает себя виновным. И
все же Тимошкин сказал ему:
подпустят.
глазах тлела ироническая улыбка.
подпустят? Эх ты, младенец! - вздохнул он с тихой притворной грустью. -
Жизни не знаешь, молокосос.
небось по газетке шпаришь. Там вон какой - гладенький, тихенький, все
одобрял и поддерживал...
На собрании я говорю, что все говорят. Что замполит поручит. Я ведь солдат
все-таки. Комсомолец и так далее. Да что тебе объяснять, разве ты поймешь?
в то же время понять его до конца было невозможно. Наверное, каждая его
мозговая извилина имела свое отношение к миру, свое, отличное от людского,
намерение, вся его натура состояла из расчета, фальши и хитрости. Тимошкин
никогда не слышал, чтобы он перед кем-нибудь так выворачивал свое нутро;
теперь же, неизвестно по какой причине (возможно, потому, что они попали в
западню, из которой пока не было выхода), Блищинский разозлился и перестал
скрывать свои взгляды на жизнь.
сержант. - Что у тебя за плечами? Девять классов. А я философию изучал,
мудрость жизни. Мои родители - сам знаешь - мужики. Как жили? В темноте, в
недостатке - работа до отупения, пустой суп, лапти. Но то время прошло, и
я хочу жить лучше. Вырваться в люди. Пер августа ад аугуста - сквозь
трудности к высотам, понимаешь? Я ведь никого не убиваю, не ворую, не
граблю. Я сам по себе. Что тут удивительного? Теперь вот я говорю тебе
это, потому что ты все же земляк, хоть и такой колючий. Опять-таки нас
двое, свидетелей нет. А вон немцы. И я не боюсь. Да и сколько таких, как
я. Только они не скажут. Они в себе живут и для себя. Думают одно, а
говорят другое. Приспосабливаются. А ты что думал? Патриотизм? Героизм?
Ха! Детский лепет.
какие были в их расчете, - к Щербаку, Скварышеву, Кеклидзе... Даже
Здобудька теперь показался ему простым и надежным дядькой. Но уйти было
некуда. Сзади, впереди и по сторонам были немцы. Щербак пропал где-то в
снежной ночи. Скварышев, Кеклидзе остались навеки в том узком окопе, на
огневой позиции. И только он, этот шкурник, сидел в одном шаге от него и
говорил отвратительные по своему цинизму слова. А Тимошкин вынужден был их
слушать.
Мы с тобой похоронили столько наших товарищей, видели смерть каждого и
знали, где их могилы. Но что случилось с тобой? И что я напишу твоей
матери, если мне посчастливится выбраться к своим? Был бы ты здесь, не
оказалось бы у меня стольких тревог, при тебе не стал бы плести невесть
что этот выродок. Наверняка прикусил бы язык, потому что ты не стерпел бы
такого, а у меня уже нет сил с ним и спорить..."
пригнувшись, обошел скирду, оглядывая окрестности. Немцы на бугре сновали,
как растревоженные муравьи, сзади по дороге неслись автомобили в сторону
фронта. В снежном просторе стало еще светлее, но небо сплошь укрывали
серые тучи: дул холодный, напористый ветер. Вернувшись на прежнее место,
Гришка сел, уперся спиной в солому, поджав под себя ноги, и успокоился.
Притерпевшись к боли в руке, Тимошкин закрыл глаза, - в голове пьяно все
закружилось, поплыло и как-то сразу затихло...
спать, кажется, пришлось недолго. Постоянно жившее в нем ощущение
опасности вскоре разбудило его. Тимошкин испуганно встрепенулся,
озабоченный тем, как бы чего не случилось, и открыл глаза.
ветер. Блищинский зябко корчился рядом, уткнув лицо в колени. Поле вокруг
лежало пустое, по дороге ползли автомобили, а на пригорке все еще
копошились немцы. Вовсю гуляла поземка, снеговые змеи расползались по
ровной поверхности, вылизывая, зачищая снежный покров. От оставленной
бочки с выштампованной на дне надписью "Wehrmacht" вытянулся изогнутый
хребет сугроба. В нем, занесенная снегом, исчезла лошадиная шея, только
черные клочья гривы трепетно бились на ветру, будто сохранив еще какие-то
остатки жизни.
надо было смотреть, как бы не попасть в положение еще худшее. Блищинский
сдал, то и дело вздрагивая, - изнервничался и, видно, впервые
по-настоящему почувствовал крушение своих далеко идущих расчетов. Все,
говорил он, шло у него так, как хотелось, а тут вот сорвалось.
даже в партию. Тимошкин всегда считал, что таким, как Блищинский, не место
и в комсомоле, что для этого у него нечистые руки и грязная совесть, а он
вот - на тебе - добыл рекомендации в партию. И первым рекомендует писаря
его непосредственный командир, начальник артиллерии майор Андреев.
случиться, и тогда в памяти всплыл один давнишний поступок Гришки, который
когда-то неприятно поразил его. Это случилось еще в обороне, в Молдавии.
Как-то попав в штаб, Тимошкин решил навестить своего земляка-писаря. С
пилоткой, полной абрикосов, Блищинский, должно быть, возвращался с хутора,
и Тимошкин встретил его между штабных землянок. На Гришку, конечно,
набросились штабные ребята - коноводы, шоферы, писари, но он, громко
хохоча, отбился от всех их, пробежав мимо земляка, ловко нырнул со своей
пилоткой в блиндаж майора Андреева. Сквозь завешенную палаткой дверь
Тимошкин услыхал, как майор сначала неловко отказывался, а потом так же
Шилова Юлия
Гуревич Георгий
Флинт Эрик
Махров Алексей
Бажанов Олег