кто как пристроился, так и шпарят выстрел за выстрелом, почти
не целясь, словно задались поскорее пожечь все патроны. Один
красноармеец уж как неудачно сидит - просто сидит на земле, и
каждый выстрел почти опрокидывал его, но ему даже в голову не
приходит завалиться набок и лечь поудобней: времени нет, и
мысль (даже не мысль, потому что он сейчас не думает, он
только стреляет, вся жизнь его в этой обойме) у него одна: вон
того, конопатого, с железными зубами, с кольцом, с родинкой
под левым глазом - убить, убить, убить...
шеренги, - скопом навалились на головного, стрелявшего с
колена немца. Но этим сразу не повезло: через колонну мягко
перелетела, почти спланировала граната с длинной деревянной
ручкой, и рыжая вспышка расшвыряла тела храбрецов.
Что делать потом, куда отходить, когда они останутся одни
посреди этого гладкого поля, почти безоружные, если из рощи,
что впереди, уже бегут автоматчики, разворачиваясь в цепь,
веселые и решительные автоматчики, которые еще не были в бою,
не были под обстрелом ни вчера, ни сегодня, у которых еще
никого не убило, и они предвкушают этот бой, предвкушают, как
в ста метрах от колонны откроют огонь, будут идти в полный
рост и поливать свинцовыми веерами: в каждой руке по автомату,
их рукояти защелкнуты в гнездах на животе, - бо-по-по-по - с
обеих рук, только и работы, что нажимай на спусковые крючки да
вовремя меняй опустевшие магазины, шагая в полный рост по
выщипанной траве залитого солнцем выгона. Ах, как прекрасна
жизнь, когда знаешь, что ты силен и бессмертен, что ты шагаешь
к победе, идешь, чтобы пролить кровь жалкого врага, много
крови, тяжелый дух которой уже бьет в твою голову, в мозг,
через ноздри - тяжелый и сладкий дух. Эта темная лента
взбунтовавшихся рабов - она обречена. Им некуда бежать. Слева
и справа - поле, там их перехватят мотоциклисты. Сзади у них
дорога, по которой идут и идут машины, не так просто ее
пересечь; а если даже и прорвутся - орешник на той стороне не
станет им убежищем; поставить на дороге пулеметы - и в
орешнике через несколько минут не останется ни одной живой
души.
у каждого из них на душе? Инстинкт подсказывает: лежи, вожмись
в землю, только выдержка может спасти тебя от смерти. А
сердце?.. Почему все оглядываются друг на друга?..
уже не ждет. Лежит последние мгновения. Лежит только потому,
что это ох как не просто - сделать первый шаг к смерти, встать
под пули. Но он знает: еще секунда, ну, две, ну, три от силы,
- и он все же поднимется и вступит в бой, не может не
вступить, потому что рядом бьется другой пограничник, такой
же, как он, пограничник, пограничник с его заставы - Ромка
Страшных. Он знал, что это конец, и смертельная тоска
разлилась в его теле сонной истомой, и что-то как поршень
надавило изнутри на его глазные яблоки, и боль перечеркнула
их, как бритва. Но он уже ничего не мог изменить. Он был
пограничником. Он знал, что и Ромка знает, что он, Тимофей
Егоров, вступит сейчас в бой; Ромка и помыслить иначе не мог -
ведь оба они пограничники! Выходит, им судьба погибать рядом,
вдвоем.
как собака. Значит, их трое. Совсем весело помирать!
машину и ведите бой из пулемета.
целясь и даже не надеясь попадать - только прижимал; стрелял
уверенно, потому что пули не зарывались в траву, не исчезали в
ней бесследно, как это бывает в таких случаях - они тянулись к
немцам белыми визжащими жуками, каждая пуля была видна, и это
тем более угнетало немцев. Что и говорить, Ромке повезло, что
автомат оказался заряженным трассирующими, только все равно
это долго не могло продолжаться.
сразу невольно отвлеклась - вступила в бой с вооружившимися
красноармейцами. Но и так против него было четверо. Потом
осталось трое: фельдфебель приподнялся, чтобы удобнее было
кинуть вторую гранату, теперь уже в мотоцикл, но тут уж Ромка
не сплоховал. Пуля сбила фельдфебеля как-то снизу, словно удар
подсечкой. Фельдфебель неловко свалился в траву, тут же
приподнялся на четвереньки - видать, уже ничего не соображал,
- переступил вперед руками, а потом у него в правой руке
хрустнуло пламя, и взвизгнули осколки, оставляя в траве
мгновенные бороздки.
несколько секунд исчезал в свежевырытом котловане и вдруг
выскакивал, как отсюда казалось, гораздо ближе. Но уже
вырывались из-под деревьев и запылили в объезд, явно с
намерением отрезать путь к отступлению, три мотоцикла с
колясками. А затем появился бронетранспортер, однако дальше
котлована не пошел: его крупнокалиберный пулемет и на таком
расстоянии брал хорошо.
поневоле, по привычке вел приблизительный счет выстрелам
автомата; и Ромка, который свел очереди до минимума, до
двух-трех выстрелов каждая, и бил уже не веером, а в сторону
того из конвоиров, что рисковал поднять голову, и каждая
следующая очередь чуть мешкала по сравнению с предыдущей; и
что-то неуверенное в них появилось, и росло, росло; и ждали,
ловили, боялись упустить этот момент немцы), когда у Ромки
должен был опустеть магазин автомата. Это был уже второй мага-
зин. Первый он и опустошил быстро, и заменил как-то сразу:
немцы еще не успели оправиться от растерянности; интервал
почти не отразился на ритме боя. Другое дело теперь. Теперь
немцы ждали именно этих неумолимо приближавшихся секунд Их
секунд. Чтобы можно было поднять голову, спокойно прицелиться
- и увидеть, как твоя пуля сбила с мотоцикла этого нахального
парня. И Ромка знал, что они выжидают, и дождутся, и убьют его
сейчас, и ничего не мог придумать во спасение; даже совету
Тимофея не мог последовать: упустил время, теперь ему не дадут
перебраться за пулемет. И Тимофей знал: надо вскочить и
добежать до пулемета раньше, чем истощится магазин. Надо
сейчас бежать. Сейчас. Ну что же ты?..
не смог. Вдруг оказалось, что сил нет. Ушла куда-то вся сила.
Организм опять предал его: предохранительный клапан в системе
самосохранения выпустил из него всю силу, как пар, и еще
кто-то нашептывал в самой черной, самой дальней глубине
сознания, еле слышно: лежи, лежи, дурак; жив останешься,
лежи!.
свою неподвижность, считал выстрелы и не знал, как одолеть
этот страх, который был не в душе, не в мозгу - это его тело
не хотело умирать и боролось с его умом, и душой, и волей, И
как только Тимофей понял, что душа и воля ему верны, он уже
знал, что покорит тело, заставит его подчиниться. Только для
этого нужно было время. Совсем-совсем немножко времени...
остановившегося взгляда с шевелящихся стволов карабинов, на
ощупь тыкал магазин, и это ему было еще и потому сложно, что
обе кисти у него были забинтованы: и ладони, и каждый палец в
отдельности. Он тыкал магазин, но не попадал скобкой в гнездо,
и не осознавал уже, что происходит, отверстия в наведенных
стволах гипнотизировали его, и он не смел опустить взгляда на
автомат, и все тыкал магазином, и смотрел, когда же плеснут из
этих черных дырочек беленькие огоньки.
совет ужасной матерщиной, которую, впрочем, перебили выстрелы.
Ромка опередил их на миг. Он рухнул на землю, потом сел - и
уже не смотрел по сторонам, занимался только автоматом. А
рядом с ним щедро, будто это хлынул ливень, который нависал,
тяготил, давил и вот, наконец, разразился - заливисто и четко
бил пулемет. Сперва по конвоирам; потом куда-то вдаль, может
быть, по набегающей цепи.
пулеметов, над колонной послышался уверенный, привычно-
командный голос:
Шилова Юлия
Белоусов Валерий
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Жюль Верн