Антон догадался, что, по всей видимости, это - деревенские, приехали
запастись дровами.
место и спокойно направился к людям. Сидящая спиной к нему женщина не
могла видеть его, но мужчина, наверно заслышав шаги, вскинул голову.
поспешно снял негу с саней, уставясь в него слегка удивленным, даже
испуганным взглядом. Это был молодой крепкий парень с легкой порослью на
подбородке, в черной шапке-треухе. Из-под поддевки на нем были видны
поношенные армейские бриджи с характерными нашивками на коленях, и Антон с
неприязнью подумал: примачок, наверно?
хлеба с салом, которым его угощала женщина - шустрая черноглазая молодка,
недобро и без страха поглядевшая на Антона. Тут же была и дорога с
единственным на снегу следом от этих самых саней.
увесистый ломоть хлеба с положенным на него куском сала. Теперь уже оба
они встревоженно смотрели на Антона, который сказал как можно спокойнее:
та сразу прибрала в белую холщовую сумку. Антон подошел ближе и ногой в
сапоге тронул толстый сосновый комель, едва шевельнувшийся на снегу.
отозвалась молодка. Из хвойного подроста, подпоясывая веревкой ватник,
выходил еще один мужик, значительно старше первого, с коротенькой, густо
посеребренной ранней сединой бородкой.
еще строились, - доброжелательно, без тени настороженности заговорил
подошедший и после недолгой паузы осведомился: - Издалека будете,
пан-товарищ?
бородача относительно "пана-товарища". Однако вносить какую-то ясность
Антон не собирался. - А вы откуда?
исподлобья изучать непрошеного лесного гостя.
поигрывая ямочками на щеках.
холщовую сумку со снедью, подумал: угостят или нет? Хотя, наверно, пока не
определят, пан он или товарищ, не удосужатся.
ямочками на щеках и на ее муженька, совсем еще молодого парня, который,
если бы не война и некоторые сопутствующие ей обстоятельства, наверно, еще
бы повременил с женитьбой. Молодка же с такой влюбленной ласковостью
поглядывала на него, что Антону стало завидно. Черт возьми - идет война,
гибнут, страдают люди, а эти вот женятся и еще надумали менять подруб. Не
промах, однако, этот малый в поддевке.
ворковала молодка. Антон отвернулся.
не тронутая санным следом дорога.
на своем молодка, не слезая с саней. Ее примачок принялся молча жевать,
все еще бросая сторожкие взгляды на Антона. Антон смекнул уже, в каком
направлении следовало держать путь, и, чтобы не выдать своего намерения, о
деревнях больше не спрашивал. Спросил о другом:
недоуменным взглядом.
посчитать. Если... Если немцы, так нет вроде, а полицейские бывають. И
партизаны бывають.
достала горбушку и, отрезав от нее нетолстый ломоть, протянула ему.
руки из сумки, отрезала там небольшой, длинноватый ломоть белого, наверно
свежей заготовки, сала.
не дадут, это уже он понял давно. Он снял рукавицу и затолкал хлеб с салом
в карман кожушка. Бородатый, однако, оказался неробким мужичком; снизу
вверх он открыто и безбоязненно ел взглядом Антона, видно по всему, не
прочь поразговаривать со свежим человеком. Он только не мог взять в толк,
кто этот человек и как следует вести разговор. Наконец он не выдержал.
полиции будете?
прямолинейному в такой обстановке вопросу.
нагана. Все трое с недожеванными кусками во рту ждали его ответа.
примака. - И вроде не полицай еще. И живет ведь? И, вижу, жить собирается,
раз надумал строиться.
Какая это жисть! Разве это жисть? Днем бойся, ночью бойся...
боялись?
Отставив упитанный зад, сварливо выгнулась перед Антоном, замахала руками.
- Во! Во! Я так и знала, агитаторщик! Он его соблазнять буде. И слушать не
слушай его! Ого! В лес! А можеть, у него характер не той? А можеть, он
убивать не хочать? Он тихий, он курицы не обиде, а то у лес!
покраснели, наверно, от этого непрошеного ее заступничества.
распалялась молодка. - Сам, как недобитый волк, по лесу шастае и других
сманивав. И еще хлеба ему давай... Иди откуда пришел!
надумаю...
тебя от Параски отвадила, так теперь в лес...
Воспользовавшись тем, что молодка переключилась на своего муженька, он
повернулся и пошел прежним следом назад. Они там ругались, но он не
оглядывался, он думал: странная это штука - война. Он давно уже не слышал
такого вот сварливого бабьего крика и отвык от каких бы то ни было
семейных отношений, почти уже забыл, как огорчали его частые ссоры матери
с женой старшего брата, как они ремонтировали свою хату в местечке, меняли
этот самый подруб и перекрывали одну сторону крыши дранкой. Последние
предвоенные годы он метался по деревням, взыскивал с крестьян налоги,
зарабатывал не так много, но на хлеб и на водку хватало. У него была масса
знакомых в районе, не было отбоя от девчат, каждая из них, наверно, с
радостью пошла бы за него замуж. Но жениться он не спешил, ему хватало их
без женитьбы, считал, еще успеется. Дома с небольшим хозяйством, коровой и
огородом управлялась беспокойная, работящая мать, переночевать и поесть он
мог в любой знакомой деревне, работу свою в общем любил, хотя она и
доставляла ему немало беспокойства, но он чувствовал, что подходил к ней
характером, не робел, как другие, когда надо было проявить твердость и
взыскать с разгильдяев в пользу государства столько, сколько принадлежало
тому по закону. Спуску он никому не давал, и его за это уважало начальство
в районе, колхозники тоже уважали или, может, побаивались, но для него это
было одно и то же. Хуже было с теми знакомыми, которые от него не зависели
и над ним не стояли, такие почему-то недолюбливали и сторонились его, но
ему на них было наплевать, он с ними не знался. К тому же он имел
собственную голову на плечах и не хуже других понимал, что хорошо, а что
плохо. Потому старался жить по своему разумению, насколько это, конечно,
было возможно, и не терпел, когда его вынуждали поступать вопреки его
воле. Правда, с началом этой проклятой войны все пошло вверх тормашками,
все не так, как он думал. Началось с того, что кто-то на исходе прошлом
зимы в окно хаты Голубиных тихонько постучал ночью. Антон открыл дверь, и
в кухню вошло человек шесть с оружием. В переднем он не сразу узнал
Каргалов Вадим
Василенко Иван
Конюшевский Владислав
Аникина Наталья
Круз Андрей
Вронский Константин