годы! Вот подрастете -- и по сено, и по солому, и в извоз...
будете!
возьмут по сено, и он кивает головой. Рад Алешка, и я тоже рад. Мы весело
метнулись на улицу, убирали навоз из стайки, пехалом выталкивали снег со
двора, разметали дорогу перед воротами, чтобы легче с возами въезжать. Мы
готовились встречать деда и Кольчу-младшего с сеном. Мы станем карабкаться
на воз, таскать и утаптывать сено.
печку, вымыла пол, вытрясла половики, в доме стало свежо и светло.
после того, как второй раз подоила корову, процедила молоко и на минугу
присела возле окна, буднично сказала:
в окно: -- Ой, чЕ же мужиков-то долго нету? Уж ладно ли у них? -- Она
выбежала на улицу, поглядела, поглядела и вернулась: -- Нету! Ох, чует мое
сердце нехорошее. Может, конь ногу повредил? И эта Лысуха, эта ведьма с
гривой! Говорила не покупать ее, дак не послушались, приобрели одра
ошептанногоТеперь вот надсажаются небось...
людей и то и дело выбегала на улицу. Потом у нее возникли новые дела, и она
заставила нас встречать подводы. Когда же совсем завечерело, бабушка сделала
окончательный вывод:
копыто отряхивает! Покуль ее лупишь, потуль и везет. У еЕ и глаз-то чисто у
Тришихи-колдуньиОх, тошно мне, тошнехонько! Ладно, если на Усть-Мане
заночуют, а что, как в лесу, в этакую-то стужу! Робятишки, вы какого дьявола
задницы на пече жарите?! А ну ступайте на Енисей, поглядите. И сидят, и
сидят! То домой не загонишь, а тут сидят...
поднимался по взвозу, к дому заезжих. А наших нет. Спросили обозников, не
видели ли они дедушку и Кольчу-младшего? Но обозники верховские. Они ехали
по другой стороне Енисея, по городскому зимнику, и против села переехали
реку.
крестясь на ходу, под образами пала на колени: -- Мать Пресвятая Богородица!
Спаси и сохрани рабов Божьих, пособи им сено довезти, не изувечь, не
изурочь. И Лысуху, Лысуху усмири!
взялись поддержать ее, но она прикрикнула на нас:
просто задержались, воз завалили либо что? И нечего накаркивать беду!..
тем, что наши заночевали на Усть-Мане, бабушка глянула в окно и порхнула
оттуда к вешалке:
на головы, что под руку попало -- на себя и выкатились во двор. А во дворе
теснотища. Три воза сена загромоздили его, ворота настежь. Я с ходу к
дедушке, ткнулся носом в его холодную, мохнатую собачью доху с одной
стороны, Алешка -- с другой. Бабушка ворота запирала и как ни в чем не
бывало спрашивала:
ответил Кольча-младший тоже буднично. Он выпрягал Лысуху и покрикивал на
нее. Дедушка молча потрепал нас по шапкам и отстранил.
восторга завизжали и скорее, скорее унесли под навес дуги, сбрую. Мы лезли
везде и всюду, на нас ворчали мужики и даже легонько хлопали связанными
вожжами. Кольча-младший вилами один раз замахнулся. Но мы не боимся вил --
это острая орудья, ею ребят не бьют, ею только замахиваются. И мы дурели, не
слушались, карабкались на возы, скатывались кубарем в снег.
Кольча-младший. Дед помалкивал.
Сыромятные завертки, растянутые возами, отходили, потрескивали. На санях
белый-белый лесной снег. Все видно хорошо, потому что в небе, студеная,
оцепенела луна, множество ярких звезд, снег повсюду мигал искрами.
тетка Апроня. И началась шумная работа. Отвязали бастриг на первом возу. Он
спружинил, подскочил и уцепился в луну, будто пушка. Воз темным потоком
хлынул на снег и занял половину двора. Второй воз свален, третий свален.
Сена -- гора! Откуда-то взялась корова. Ест напропалую. Отгонят с одного
места, она из другого хватает -- у нее тоже праздник. Собака забралась на
сено. Ее вилами огрели. Нельзя собаке на сене лежать -- корова сено есть не
станет. Собака горестно взлаяла и убралась под навес. А мы уже на сеновале,
и бабушка с нами. Нам дали самую главную работу -- утаптывать сено. Мы
топтали, падали, барахтались. Мужики бросали огромные навильники в темный
сеновал и ровно бы ненароком заваливали нас. Глухо, душно станет, когда
ухнет на тебя навильник. Рванешься, словно из воды, наверх и поплывешь;
поплывешь, но еще не успеешь отплеваться от сенного крошева, забившего рот,
-- снова ух на тебя шумный навильник. Держись, ребята, не тони!
барахтаемся и дуреем от густого, урЕмного запаха.
во дворе, тихо говорят о чем-то. Бабушка стряхивает платок.
зиму. И знает их не только по названиям, но и по запахам, и по цвету, и
какую траву от какой болезни пользуют, доктора у нас на селе нету, так ходят
к бабушке лечиться от живота, от простуды, от сердца. Вот только самой ей
некогда болезни свои лечить.
нам совершенно ясно -- это она малый кураж напускает. Пошарив подле себя
рукой, бабушка подозвала нас и показала при лунном свете, падающем в проем
дверей: -- Вот это осока. Легко отличается -- жестка, с шипом, почти не
теряет цвету. По Манской речке ее много. А вот эта, -- отделяет она от
горсти несколько былинок, -- метличка. Ну, ее тоже хорошо знатко. Метелочки
на концах. А это вот, видите, ровно спичка сгорелая на кончике. Это
купальница-цветок.
обсыпалась. И люди вот так же, пока цветут, красивые, потом усохнут,
сморщатся, что грибы червивые. Недолог век цветка, да ярок, а человечья
жизнь навроде бы и долгая, да цвету в ней не лишка...
много-много пырея переселилось из леса на наш сеновал, А я вот еще и
земляничку нащупал, потом другую, третью. Свою я съел вместе со стебельком
-- ничего не случится. Ту, что бабушке отдал, она лишь понюхала и протянула
Алешке. Алешка съел две ягодки, заулыбался.
глухо и темно.
над самой головой. Я подскочил и полез в глубь сеновала. Внизу, в стайке, с
насеста сшибло кур, они закудахтали. Крышу осторожно, словно слепой человек
голой подошвой ноги, пощупал дождь и, удостоверившись, что крыша на месте и
я под нею, заходил, зашуршал по тесу, обросшему мхом по щелям и желобкам.
вспыхивал, и все означалось: сено, грабли, старые веники на шесте, отчетливо
выхватывало ласточек в гнезде, спокойно спящих. И снова ка-ак далоИ снова я
подскочил с постеленки, пытался зарыться в сено, снова сшибло с насеста кур,
и они разом заорали, забазарили -- "ка-апру-ту-ту-какака". Одна курица,
слышно было, летала по стайке, билась в стены и в углы, желала угодить на
насест, но подруги ее, тесно сжавшиеся с вечера, сидели теперь вольно, какая
к окошку головой и задом к открытой двери, какая наоборот -- задом к окошку
и головой к двери. Как застал слепой, вяжущий сон, так и сморились птахи. Та
курица, что летала и "тпру-ту-ту" говорила, должно быть, уселась на пол.
горы. Постращали всех: есть, мол, еще, есть небесные силы. и, если не будете
старших слушаться, в первую голову бабушку, так они тут же явятся и покажут
"кузькину мать".
нею. Попадая на сучок, на шляпку гвоздя, на ощепину ли, редкие капли
выбивались из все заполнившего шептания, трогали струну, натянутую над
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Гюго Виктор
Василенко Иван
Доценко Виктор
Семенова Мария