суетливости, в жестах его чувствовался неестественный восторг. - Садитесь
же, садитесь!
котором говорил Валерий? Он, кажется, мой двоюродный брат?"
костюме, туго распираемом квадратными плечами, с грубовато загорелым, до
цыганской смуглости лицом, коротко-вежливо пожал протянутую руку Ольги
Сергеевны, мельком глянул на гостей, со сдержанностью поздоровался со
всеми:
удлиненном лице большими кошачьими глазами, быстро поцеловала Ольгу
Сергеевну в щеку, тут же простучала каблучками к столу и, махнув
распущенными по плечам волосами, по-родственному чмокнула в висок Грекова,
погладившего ее по плечу, прощебетала звучным голоском:
добрый вечер! Валерий, я здесь сяду. Можно, я с вами, Ольга Сергеевна? Я
хочу с вами, - сказала она полувопросительно, и смущение это сразу прощало
ее милую требовательность.
так давно не говорила с тобой.
прощения, Диночка, не успел. Алеша, ты не откажешься, думаю, рядом со
мной? Без голосования и дискуссий?
угла комнаты свободный стул, усадил Алексея рядом, спросил, что он будет
пить, не желает ли отведать этого произведения искусства - лирического
паштета, привезенного из "Кулинарии", и Никита расслышал негромкий ответ
Алексея:
боржом. И все.
Никита.
темно-карие глаза слегка прищурились, и он протянул руку, а Никита, ощутив
силу его ладони и словно бы жесткость мозолей при пожатии, подумал:
"Отчего у него мозоли? Он боксер? И у него уже седые виски..."
пододвинул к себе пепельницу. - Знаю, после чего ты приехал. В общем,
прими мое соболезнование, хотя это вряд ли помогает.
улыбкой лица гостей. - Мужчины, я обижена! Что это такое?
вилкой о край рюмки, весь, как и в начале вечера, празднично черно-белый -
седая голова, белая сорочка, черный костюм, - заговорил серьезно: -
Друзья! Достаточно сегодня мы пили и, так сказать, в ажиотаже горячо
произносили тосты за здравие юбиляров. Я предлагаю чрезвычайно короткий,
но неоспоримый тост за молодость. Да, уважаемые мои седые коллеги, за нашу
молодежь!
сознательную молодежь. И конечно, за футбол, отец...
тот самый профессор, что давеча спорил с Валерием. - Что за футбол? Не
понимаю корректуру...
коньяк. - Для равновесия тех же "но" и "еще".
представителям молодежи! - полушутливо согласился Греков и чокнулся с
Диной, кокетливо тряхнувшей спадающими на плечи темными волосами, с
молодым белокурым человеком и символически повел бокал в сторону Алексея,
но тот, разминая над пепельницей дешевую сигарету, точно не услышал
Грекова, думал о чем-то, искоса глядя на Никиту, и Никита чувствовал
взгляд его.
таким тебя представлял, брат.
обо мне раньше? Валерий ничего не знал..."
на мгновение опять поднял взгляд в направлении Алексея - и в глазах
мелькнуло какое-то мучительное, не соответствующее его оживлению
беспокойство, и это же неспокойное выражение появлялось на лице Ольги
Сергеевны, которая, тихо переговариваясь с Диной, поминутно взглядывала на
Алексея и Никиту, как бы с попыткой услышать короткий их разговор.
молодежь, пишем о ней каждодневно, учим, вкладываем в нее светлое и
доброе, - с едкой горечью заговорил после тоста Василий Иванович, темные
пальцы его сжимались и двигались на столе. - А молодежь... Нет, не вся,
Валерий. - Он интонацией выделил это. - Да, не вся! А незначительная часть
молодежи, к сожалению...
отвратительному цинизму, этой заемной иронии! Откуда это? И я уже не могу
понять своего студента, способного к тому же студента. Мы что же,
устарели? - произнес он тоном человека, отчаявшегося доказать очевидную
свою правоту, повторил громче: - Какими же методами убеждать? Какими
словами? Может быть, что-нибудь объяснит наш уважаемый член-корреспондент?
каком году, какого числа...
за столом услышали его вопрос, и молодой белокурый человек, вдруг с
неудовольствием соединив над тонкой переносицей светлые брови,
рассчитанно-медленно обернулся к профессору. Но сейчас же Греков, ерзнув
на стуле, задержал обеспокоенные глаза на потном, готовом опять к спору
лице Валерия, непринужденно улыбаясь, спросил:
соразмеряя в интонации ту меру, которая никого не могла обидеть. - Вы ему,
вероятно, Василий Иванович, либерально ставите четверки за красноречие, а
он мало готовится к семинарам, ленив, читает, знаете ли, на диване эти...
как их... фантастические романы.
с видом государственной усталости. - Извините, не понял.
Валерий и, потрогав бинт на горле, обратился к профессору. - Даете мне
слово для справки, Василий Иванович?
Греков. - Ты, вероятно, слишком много говорил. Ты даже охрип, дорогой. А
тебе это вредно. Разреши поговорить и другим!
я предполагаю... Вы лучше о футболе.
грудью на стол. - Там все ясно: влепил Понедельник гол или не влепил? - Он
с вызовом засмеялся.
всплеснула руками. - Ты думаешь что-нибудь, когда говоришь? Какой
Понедельник?
произнес он уже холодно; синеватые его веки были опущены. - Что же вам не
ясно?
блеск был под ними. - Ваша самоуверенность еще не перешла, как я вижу, в
твердую веру, Валерий! - упорно, так, чтобы слышали все, договорил он. -
Да, именно самоуверенность - ваша вера. Не больше.
Иванович? - вмешался тучный, бритоголовый профессор и рассерженно повертел
растопыренными пальцами над столом. - Хватили уже через край!
Ольга Сергеевна. - Василий Иванович, дорогой... Связался бог с младенцем!
к ее локтю. - Младенец наш... не такой уж младенец. - И заговорщицким
шепотом сказал что-то молодому человеку, который все недовольнее скашивал
брови на Василия Ивановича, как бы очень утомленный этой странной и
ненужной настойчивостью профессора.
сдерживаясь, горячо заговорил Валерий. - Меня тут назвали младенцем. Вы,
может быть, еще скажете, что вы отец, а я дитя? И мы в извечном конфликте?
Чушь и ерунда! Хотите знать, во что я верю? Я верю в молодость и верю в
старость. Но в ту старость, которая остается молодостью. Верю в правду. В
добро. В любовь! Ненавижу бюрократов, догматиков, карьеристов, туполобых
дураков, которые отсель досель!.. Еще добавить?
Иванович, опустив веки. - Это уже...
людей, названных вами. А дальше?..