чернозему поверхности.
Можно было, конечно, и так, но на третьей ходке у него зарябило в
глазах. Глаза уставали прежде всего, лучше было положиться на память
мускулов, и он избрал для себя только один зрительный ориентир - те две
яблоньки, что росли у конторы. Они обозначали конец этой дьявольской дороги
вверх над обрывом. Сворачивая в траншею, он видел их острые верхушки,
которые понемногу сливались в одну густую крону и наконец вновь
раздваивались тонкими стройными стволами.
- А вот и мы, - говорил он этим яблонькам, и его глаза отдыхали на них.
Затем он переключал скорость. - Ну, теперь пошел главный козырь!
И все же проклятая щеколда не давала ему покоя. Только из-за нее он не
добрал до нормы трех ходок, хотя он не давал себе ни минуты отдыха и пот
катил градом по его лицу. Напряжение, с которым идет машина, всегда
передается водителю, и чем лучше он ее знает, тем сильнее передаются ему ее
усталость и боль.
Он страдал оттого, что в очереди у экскаватора нельзя выключить
двигатель и дать отдохнуть ему и себе. Каждые полторы минуты он должен был
подтягивать машину на один интервал. Он никак не мог научиться делать это
автоматически. К тому же водители "ЯАЗов" могли не вылезать из кабин, хотя
инструкция и предписывала это. Помимо инструкций, у них еще был прочный
козырек кузова над головой, который защитил бы их, если бы машинист
промахнулся и ударил ковшом по кабине. В конце концов и Пронякин плюнул бы и
не стал вылезать, но раза два Антон насыпал ему груз не по центру кузова.
"ЯАЗы" не так боялись перекоса, который к тому же можно было исправить
вторым ковшом, - Пронякину приходилось вываливать груз и становиться опять в
хвост очереди. Подниматься же с перекошенным кузовом было и мучительно, и
опасно. Бешено выругавшись, он погрозил Антону, но тот лишь ухмыльнулся и
заглушил его длинным гудком.
Он хотел наверстать недобор за счет перерыва - еда у него была с собой,
- но в этот час карьером
завладели взрывники, и сирена выгнала всех наверх.
Он возвращался в гараж усталый, разбитый и злой. И, въехав во двор,
долго сидел в кабине, закрыв глаза, хотя ему нужно было осмотреть и помыть
машину, подкачать баллоны, заправиться маслом и соляркой и слить в ведро
черный вязкий отстой из топливных фильтров.
- Ты чего сумной какой? - спросил Мацуев. - Солярки надышался? Стекла
опускай. И вылазь почаще.
Пронякин не слышал его. Он ступил наземь и зашатался. Он думал о
проклятой щеколде.
5
Утром он подобрал на стройке тонкостенную водопроводную трубу и
протянул ее на проволочных кольцах вдоль борта, соединив с левой щеколдой.
Правой он решил пренебречь, пока еще чего-нибудь не придумает. Штанга была
укреплена так, что он мог открывать и закрывать задний борт, вылезая лишь на
подножку. Это уже было достижением.
В тот же день он попробовал свое изобретение. Подъезжая к отвалу, он
лихо разворачивался и ехал накатом к оврагу, одновременно поднимая кузов.
Затем он вылезал на подножку. Вся штука была в том, чтобы грунт посыпался
как раз в тот момент, когда задние колеса упрутся в ограждающее бревно на
краю помоста, и к этому времени уже отстегнуть щеколду, и сидеть в кабине, и
не прозевать едва ощутимый толчок, и вовремя выжать тормоз. В первый раз он
едва не свалился в овраг, во второй - затормозил слишком рано, и только в
четвертый или пятый его нервы и мускулы не проспали толчка и стали понемногу
привыкать. Теперь он мог закрывать щеколду и, на ходу опуская кузов,
трогаться в путь. На всем этом он уже выигрывал полторы минуты.
Затем ему пришло в голову, что он может отправляться в путь и закрывать
щеколду одновременно. Он даже рассмеялся и обозвал себя трижды дураком за
то, что эта мысль не пришла к нему сразу. И вот он давал короткую прогазовку
и включал полную скорость, а потом вылезал на подножку орудовать штангой. Он
висел, держась одной рукой за борт, спиной к движению, а другой рукой
яростно дергая и проворачивая штангу, а в это время машина набирала ход.
Если бы он свалился случайно, машина пошла бы дальше и, пожалуй, наделала бы
делов. Но он об этом не думал. И не слишком обращал внимание, когда
встречные шоферы, полным ходом подъезжавшие к отвалу, бледнели и
чертыхались, быстренько сворачивая в сторону. В конце концов им же не
приходилось вылезать на подножку. Им же не приходилось делать лишних семь
ходок. И к тому же он был уверен, что страшного ничего не случится: эти
восемьдесят или сто метров машина шла по широкой площадке, укатанной и
расчищенной для разворотов. Когда машина выходила на дорогу, он уже сидел за
рулем.
Несколько раз это сходило Пронякину даром. Но ближе к концу смены,
когда водители уже начали уставать, один из них резко застопорил, став
поперек пути, и принялся обкладывать Пронякина последними словами. Он
ругался равнодушно и сипло, время от времени устало закрывая глаза, не
обращая внимания на пробку, которая понемногу нарастала, и на отчаянные
сигналы у него за спиной.
Он сразу кончил ругаться, как только подъехал по обочине Мацуев.
- Это твой, что ли, такой шустрый? - спросил нервный водитель, указывая
на Пронякина согнутым заскорузлым пальцем.
- Ну, из моей бригады. А ты чего разошелся?
- Чистый циркач! - сказал нервный водитель с некоторым восхищением. -
Что они у тебя, все такие? С глазами на затылке.
- Ты езжай, - нахмурился Мацуев. - Сами разберемся, где у кого глаза.
- Вот я и говорю - сразу и не разберешься. - Он успокоился и отъехал, и
за ним проехали остальные.
- Ты поосторожнее все-таки, Виктор, - посоветовал Мацуев. - Это он
психанул, конечно, но и ты тоже... Не дразни людей понапрасну.
- Я на него наехал? - спросил Пронякин запальчиво.
- Не наехал, а мог бы.
-- Вот когда наеду, тогда пускай и психует!
Мацуев не ответил и спрятал глазки под насупленными бровями. Двигатель
у него взревел.
- Хотел бы я знать, - крикнул Пронякин, - как бы я иначе сделал лишних
семь ходок? Виноват я, что у вас такие дурацкие нормы?
- Нормы не я устанавливаю, - сказал Мацуев и отъехал.
Пронякин сплюнул на обочину и поехал тоже, круто набирая скорость. Он
не мог и не хотел думать о том, чтобы смириться и отдать то, чего уже
достиг.
В этот день он все-таки вытянул норму и даже сделал две ходки сверх
нее.
Это было еще не то, о чем он мечтал, но он знал, что остальное решат
другие минуты, которые он непременно выиграет тоже, если приучит Антона не
валять дурака и насыпать ему груз по центру кузова и если все-таки рискнет
раз-другой обогнать кого-нибудь на спуске.
- А ты, как я погляжу, лихой! - сказал ему Мацуев, когда они почистили
и помыли свои машины и поставили их в гараж. Он сказал это не то осуждающе,
не то восхищенно. - Ездишь, как бог, всех обдираешь.
- Тем и живем, - ответил Пронякин, медленно возвращаясь от своих
мыслей. - Не возражаешь?
- Ишь ты, - сказал Мацуев, не улыбаясь.
Остальные промолчали, искоса поглядев на Пронякина. Они медленно брели
в поселок по бетонке, на которую уже легли оранжевые пятна заката.
Поселок лежал на холме, за мостком, брошенным через крохотную,
заблудившуюся в камышах речушку. Он был точно кем-то аккуратно впечатан,
вместе с разноцветной коростой крыш, в обширную бугристую лысину посреди
молодого леса. Над крышами летали голуби, где-то, ровняя новую улицу,
стрекотал бульдозер, и предвечерними голосами перекликались женщины, звавшие
детей.
- Я жить никому не мешаю, - сказал Пронякин полушутя, полусерьезно. -
Каждый может, как я. Разве нет? А не может, кто ж ему, бедному, виноват?
Что-то исчезло из тех, первых, минут знакомства с ними. Он не любил,
когда это исчезает слишком быстро.
- Оно так, - неопределенно ответил Мацуев.
- А все-таки, ежели кой-кто невзлюбит, не опасаешься?
Пронякин вдруг ясно увидел себя, как он круто сворачивает у них перед
носом, а вслед ему несутся гудки и ругань. Конечно, он заставлял их
нервничать. Особенно когда висел на подножке, повернувшись лицом назад.
- Ничего, прилажусь, - сказал он устало и примирительно. - Никто в
обиде не будет.
- Поскорей бы, - усмехнулся Мацуев. - А то ненароком сшибешь кого или
сам в кювет угодишь.
- Мне же хуже.
- А отвечать? - спросил Мацуев. - Папа римский? Мацуев будет отвечать.
Они перепрыгнули канаву и пошли лесной тропинкой, срезая поворот. По
этой тропинке, широкой и вытоптанной до твердости асфальта, ходили на рудник
и летом, и зимой. Она уже забыла, когда на ней росла трава, но ветки кустов
были целы, хотя люди постоянно задевали их.
- Вот когда я в пожарной команде служил... - начал вдруг Косичкин.
- Слыхали, - сказал Федька. - Руки привязывал?
- И совсем про другое. Был, значит, начальник у нас... Михаил
Денисыч... Взял, идиот, и выиграл "Москвича". Про него даже в газете
написали: "гр. Эм Де Семенов, обладатель крупного выигрыша, явился в наш
магазин". Слава, конечно. Но, между прочим, на следующей неделе я его в
больницу отвез. Раз это у него на спидометре сто сорок написано, значит он
тебе должен такую скорость всему городу продемонстрировать. Иначе зачем же
ему "Москвич"? И в газете зачем писали? Ну и, понятное дело, на столб