"Хромого Беса" Лесажа (1707), которого Рассел упоминает лишь в примечаниях,
входила в число не самых необходимых опознавательных знаков адского гостя,
именуемого совершенно прямо. Дьяволу двадцатых годов ХХ века, дьяволу
Булгакова и Фицджеральда копыто требовалось как непременный атрибут, по нему
его опознавали, как льва по когтям и осла по ушам.
как будто умереть вместе с литературным течением, окончательным концом
которого Рассел произвольно называет 1914 год, хотя последнее придется
оставить на совести автора, ибо рецидивы романтизма и теперь и в будущем
столь же неизбежны, как лунные затмения. Между тем материала исследователю
именно этот "литературный дьявол", детище Гете, Казота и Гофмана, дает
больше любого прежнего, он продолжает свое существование, но уже скорее как
антитеза: не Фауста, так Дон-Кихота. Это дьявол символизма, дьявол
декаданса.
Гюисманса -- измельчавший, недаром сам Гюисманс, переболев сатанизмом,
ударился в самое крайнее католичество; поэтому оказался столь удачен и столь
пародиен религиозный орден гюисманитов, жрецов одной из главнейших
религиозных конфессий человеческого будущего, нарисованный Гербертом Уэллсом
в романе "Грядущие дни", сюжетно примыкающем к его же знаменитой книге
"Когда спящий проснется". Рассел просто не может охватить весь материал,
даже иной раз и требующий внимания. В частности, теософская концепция
дьявола занимает у него чрезвычайно мало места, тогда как в истории культуры
и религии она сыграла большую и тяжкую роль.
Дж. Гаррисон (1855-- ?) в своей книге "Сокровенная Вселенная" (шесть лекций
по проблемам оккультной науки, теософии и христианства) в 1893 году:
"Считается, что Сатана -- враг духовности в человеке, что он ратует за его
деградацию и с дьявольским (?! ) удовлетворением взирает на низшие
проявления человеческой натуры. Широко, почти повсеместно бытующее
средневековое суеверие диктует настоятельную необходимость бороться с
таковым нелепым заблуждением. С таким же успехом мы могли бы сказать, что
Наполеон видел свою задачу в том, чтобы погубить как можно больше
французских солдат. Но именно Наполеон, обходя позиции накануне битвы под
Аустерлицем, горько рыдал, предвидя созерцание убитых и умирающих, -- и
будет куда ближе к истине сказать, что упадок и страдания человечества, за
которые в ответе Противник Бога, отнюдь не приносят ему удовлетворения, но
усугубляют его отчаяние от ощущения окончательной победы". (Лекция шестая,
перевод О. Кольцовой). Здесь Гаррисон -- как и чуть ли не все теософы --
вплотную подходит к требованию полной реабилитации Сатаны и признания за ним
роли истинного и благого наставника человеков. Между тем даже пример с
Наполеоном -- уже лукав: современная наука вполне допускает и такое
истолкование роли корсиканца Наполеона в истории Франции. Я привел один
пример, мог бы и сотню; к чести Рассела, он не теософ, не сектант и никого в
свою веру не вербует. Он -- серьезный ученый, изучающий свой предмет на
образцах, достойных изучения. Впрочем, жизнь коротка и человек успевает
сделать на земле столь мало, что в процессе "объятия необъятного" срабатывет
инстинкт самоограничения.
полностью иронического, присущего, скажем, Анатолю Франсу, отношения к
Дьяволу в любой из его ролей, автор справедливо указывает на Жоржа
Бернаноса, автора, в XXI веке, увы, быстро уходящего в забвение. Тут мы
подходим к самому ключевому моменту темы, затронутой Расселом: он занят
изучением не Дьявола собственно и даже не роли дьявольского начала в истории
культуре, но исследованием истории веры в Дьявола, коллективного феномена,
не покидающего человеческие умы на протяжении всей истории. Архетипические
черты отступают на задний план после того, как автор достаточно убедительно
доказал, что существует сам архетип.
количество литературной, кинематографической и прочей дьявольщины, даже и
очень известной. Он не ищет дьявола в творчестве уже упомянутого Герберта
Уэллса (коему, впрочем, истинный дьявол мерещился разве что в католицизме),
ни даже подлинного Дьявола, появляющегося у сэра Артура Конан Дойла во
второй части романа "Маракотова бездна"; кстати, не надо искать ее в
советских изданиях -- именно из-за образа Дьявола, появляющегося среди
народа выжившей на дне Атлантического океана Атлантиды, цензура мешала ее
публикации. Впрочем, еще и потому, что Дьявол там терпел жалкое поражение, а
научной фантастике у нас предписывалось служить лишь воспитательным целям.
Дьявол же в тридцатые годы ХХ века в советской стране воспринимался как
наставник атеистов, воинствующий безбожник, следовательно, вымышленный, но
все же союзник. Ругать его было не положено.
именуемой ныне "фэнтези") Рассел кое-что пишет, но больше в библиографии. В
частности, не упомянут у него обаятельный образ из рассказа Артура Порджеса
(р.1915) "Саймон Флэгг и Дьявол" (1954, экранизирован в СССР), в котором
математик предлагает Дьяволу свою душу в обмен на решение великой Последней
теоремы Ферма. Рассказ написан сравнительно давно, и незадачливый дьявол, не
просто не сумевший теорему решить, но в итоге превратившийся в заядлого
математика и пробующий добиться ее решения уже вдвоем с призвавшим его
героем -- как нельзя более похож именно на Мефистофеля, который
невнимательно слушал слова Бога в прологе к "Фаусту". Ибо худо ли, хорошо
ли, но теорема Ферма была формально доказана в 1995 году, и причитавшуюся за
ее решение (почти съеденную инфляцией) премию Вольфскеля премию увез за
океан наш современник.
Рассел, что -- уже дочитывая его книгу -- я был почти уверен, что и о романе
Марка Твена "Таинственный незнакомец" он тоже не упомянет, ибо произведение
это, при всей его глубине, для великого американского писателя все-таки
второстепенно. К счастью, я ошибся, Рассел эту книгу в свой обзор все же
включил. Поэтому поразительный монолог Сатаны, написанный атеистом, но
звучащий по-настоящему грозной средневековой эсхатологией, читатель здесь
найдет ("Это правда, то, что я тебе открыл: нет Бога, нет мира, нет людей,
нет земной жизни, нет небес, нет ада. Все это -- сон, глупый, нелепый сон!")
-- однако никакого вывода отсюда не воспоследует. Книга Рассела -- в
значительной мере обзор, и лишь отчасти осмысление человеческой веры в
Дьявола. Рассел, по счастью, не позитивист и не марксист, и не сводит
человеческую веру к двум измерениям, к плоскости, -- как стремится это
сделать еще один неизвестный ему дьявол, планетарный демон Земли Гагтунгр,
упоминаемый Даниилом Андреевым в "Розе мира", -- однако все же Рассел и не
Мильтон: для серьезного осмысления столь огромной темы нужен, кроме
серьезного исторического подхода, еще и огромный литературный дар, а он
среди людей слишком редок.
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Березин Федор
Мороз Александра
Шилова Юлия