утопили все в дерьме. За пять лет до появления там Траута музей переехал в
более безопасный район.
День всемирной солидарности трудящихся в 2001 году, и ему все еще будет
восемьдесят четыре. Но к тому времени кончатся те самые десять лет, которые
ему, и еще многим другим, подарил катаклизм. Хорошенький подарочек, ничего
не скажешь.
мемуарах под названием "Десять лет на автопилоте": "Послушайте, если не
катаклизм ведет нас от одного происшествия к другому, так что-то другое,
только оно еще сильнее и отвратительнее".
единственным ребенком в семье. Его отец, профессор колледжа в Норхэмптоне,
Массачусетс, убил его мать, когда ему было всего двенадцать лет".
рассказы в помойку вместо того, чтобы отдавать их в печать. Он взял эту
привычку после того, как узнал о смерти своего единственного сына Леона,
дезертира из рядов Американской морской пехоты. Ему случайно отрезало голову
в результате несчастного случая на судоверфи в Швеции. Он получил в Швеции
политическое убежище и работал на верфи сварщиком.
не было дома до тех пор, пока ему, умирающему старику, не предоставили
комнату имени Эрнеста Хемингуэя в приюте для престарелых писателей Занаду,
штат Род-Айленд.
бывшем напоминании о самом грандиозном геноциде в истории человечества, --
рассказ "Сестры Б-36", лежавший у него в кармане, сидел у него в печенках.
Он закончил его в Публичной библиотеке, но полиция арестовала его прежде,
чем он успел от него избавиться.
Винсент ван Гог, и что все его родственники умерли, а затем снова вышел
наружу. На улице было так холодно, что замерз бы и снежный человек. Траут
бросил рукопись в мусорный бак без крышки, прикованный к пожарному гидранту,
что напротив Американской академии искусства и словесности.
"Где тебя носило? Мы все очень за тебя беспокоились, Винс". Потом он показал
ему его койку. Она висела на смежной стене между приютом и академией.
которым работала Моника Пеппер, висела картина Джорджии О'Кифф -- побелевший
коровий череп на песке посреди пустыни. На стороне Траута, прямо у изголовья
его койки, висел плакат, на котором читающему строго-настрого запрещалось
совать своего "младшего брата" куда бы то ни было, не надев на него
предварительно презерватив.
свобода воли снова взяла всех за жабры, Траут и Моника познакомятся друг с
другом. Кстати, ее стол когда-то принадлежал писателю Генри Джеймсу. А ее
кресло, кстати, когда-то принадлежало композитору и дирижеру Леонарду
Бернстайну.
в тот пятьдесят один день до катаклизма, он выразил свою мысль таким вот
образом: "Если бы у меня тогда была базука, я бы взорвал эту стену. Если бы
после этого мы оба остались живы, я бы спросил у тебя: "Что это такая милая
девочка делает в таком месте?"
14
ответил: "Дин-дин-дон! Дин-дин-дон!"
бубенцы на санях Деда Мороза. Только не угадали. Траут отвечал "Дин-дин-дон"
всегда, когда к нему обращались просто так. Он говорил "дин-дин-дон",
например, в ответ на "Как дела?", или "Добрый день", или что-нибудь в этом
роде -- в любое время года, дня и ночи.
вложить в эти слова смысл "И вам тоже счастливого Рождества". Но
"дин-дин-дон" могло означать и "Привет" или "Пока". Старый писатель-фантаст
мог заставить эти слова звучать как "Пожалуйста" или "Спасибо", или "Да" или
"Нет", или "Я не могу с вами согласиться" или "Если бы у вас вместо мозгов
был динамит, его не хватило бы даже на то, чтобы сдуть с головы вашу шляпу".
x x x
слово, то говорит "дин-дин-дон". Его тогдашний ответ был, как оказалось
позже, лишь ширмой. Он сказал мне: "Я это в войну кричал, -- сказал он. --
Когда артиллерийская батарея попадала в цель по моей наводке, я кричал:
"Дин-дин-дон! Дин-дин-дон!""
пальцем в свою комнату. Он закрыл за мной дверь. "Ты действительно хочешь
узнать про "дин-дин-дон?" -- спросил он.
Траут сам хотел, чтобы я услышал остальное. Мой невинный вопрос заставил
вспомнить его о страшном детстве в Нортхэмптоне. Он не мог успокоиться, не
рассказав мне.
двенадцать лет".
только, что она пропала. Отец сказал, что понятия не имеет, что с ней стало.
Он сказал, как часто поступают женоубийцы, что она, может быть, отправилась
в гости к родственникам. Он убил ее в то утро, дождавшись, пока я уйду в
школу.
заявит в полицию об ее исчезновении, если до этого времени она не появится.
Он сказал: "В последнее время она выглядела сильно уставшей, все время
нервничала. Ты разве не заметил?"
в мою комнату и разбудил меня. Он сказал, что хочет рассказать мне что-то
важное. Это был обыкновенный пошлый анекдот, но этот больной человек считал,
что это самая настоящая притча, притча о том, что с ним сотворила жизнь. Это
был анекдот про человека, который спрятался от полиции в доме у одной своей
знакомой".
крышу".
должно быть, и его отцу.
продолжил: "Она была вдова. Он разделся догола, а она пошла подобрать ему
что-нибудь из одежды покойного мужа. Но прежде чем он успел что-нибудь
надеть, в парадную дверь застучала дубинками полиция. Так что ему пришлось
спрятаться на стропилах. Женщина впустила полицейских, но, оказывается, он
спрятался не целиком -- со стропил свисали его огромные яйца".
человека, о котором они говорят, -- сказал Траут. -- Тут один из легавых
заметил яйца, свисавшие со стропил, и спросил, что это. Женщина сказала, что
это китайские храмовые колокольчики. Он ей поверил. Он сказал, что всегда
мечтал послушать, как звенят китайские храмовые колокольчики.
еще раз, намного сильнее. Знаешь, что завопил парень на стропилах?"
15
безопасные кварталы вслед за Музеем американских индейцев, который проделал
это со своей экспозицией про геноцид. Академия все так же располагалась на
чертпоберикакаяжеэтоглушь Западной 155-й улице. Там на много миль вокруг
жили люди, жизнь которых не стоила ни гроша, но членам академии было давно
на все плевать, на переезд они чихать хотели.
были ее сотрудники -- клерки, уборщицы и вооруженная охрана. Не сказать,
чтобы им было так уж интересно старомодное искусство. Им нужна была работа,
не важно, осмысленная или нет. Они были очень похожи на людей времен Великой
депрессии, которые устраивали грандиозные праздники, получив даже самую
вшивую работенку.
только на работу по "очистке часов с кукушкой от птичьего дерьма".
x x x