которых несли на плащ-палатках, сразу же прибавилось еще двое раненых, -
спасаясь, несколько немцев проникли сюда. Чужим приемом - рукоятки в животы
- курсанты подняли в лесу разноцветную пулевую пургу. Тут уже били ради
любопытства и озорства, подчиняясь чувству восхищенного удивления и
негодования - "как из мешка!". Плотность огня трофейных автоматов и в самом
деле была поразительной: они, как пилой, срезали молодые деревья, и на то,
чтобы расчистить себе путь, курсантам понадобилось немного времени. Как
только утихла стрельба, раненые один за другим снова начали стонать и
просить пить, и с какой-то своевольной властностью курсанты приказывали им
потерпеть.
будете с орденами и кубиками!
от села, и каждый знал, что он умалил там и к чему прибавил. Это нужно было
не им, здоровым и живым, а семнадцати раненым и тем еще одиннадцати, что
навсегда остались в горящем селе, кому уже никогда не придется носить ни
кубарей на петлицах, ни орденов на груди...
уходило в возвышенность, а восточным - сползало в низину, и там стояло
несколько хат, а за ними тянулась какая-то рыжая приземистая поросль. Дальше
ничего не виделось, потому что день застрял на полурассвете - узенький,
серый и плоский: небо начиналось прямо над верхушками деревьев. Рота присела
на опушке, и Рюмин заколдованно стал смотреть на хаты и на то, что было
позади них, - туда предстояло идти, а раненые все время просили воды, и трое
из них умерли перед утром, но их несли, потому что Рюмин не останавливался.
боя, она прошла по восточной опушке леса, и в темноте он казался
нескончаемым, широким и неизведанным, как тайга. Он словно по заказу все
время заворачивал к северо-востоку, и мысленно Рюмин не раз уже переходил в
нем с курсантами ту незримую и таинственную линию, за которой сразу же
исчезало представление об окружении и где лишь только тогда изумительно
дерзкой победой кремлевцев заканчивался прошлый ночной бой. Но к этому
рубежу окончательной победы роту могла привести только ночь, а не этот
стыдливый изменник курсантам, плюгавый недоносок неба - день! О если б мог
Рюмин загнать его в черные ворота ночи!! Загнать его туда на целые сутки,
ненужного сейчас русским людям, запоздалого пособника битых в темноте!
лес уже не был прежним: он мог быть значительно гуще, запущенней, а в нем то
и дело попадались давно и аккуратно сложенные кучки валежника, давно и чисто
прибранные полянки и просеки. Он был избит глубокими скотными тропинками и
стежками, припорошенными снегом, и на их обочинах в кустах орешника пугано
тетенькали синицы. Западная опушка показалась еще издали. Лес кончался тут
густым мелким осинником. За ним полого поднималось наизволок серое поле,
сливавшееся с серым небом...
отдавал соломенным чадом, больно царапавшим горло, и есть после этого
хотелось еще больше. Но потому что сигареты были трофейные, в красивых
ярко-зеленых и малиновых пачках, никогда до этого не виданных, потому что
рота не лежала, а сидела в лесу в круглой обороне, курсанты курили их
молчаливо, изучающе-въедливо. Раненые, перевязанные и забинтованные индивидуальными пакетами, лежали в середине круга. Они стонали, подлаживаясь тоном друг под друга, - может, им легче так было, и уже через час их голоса стали для роты привычной тишиной леса. Разведгруппы, посланные Рюминым к востоку и западу от леса, возвратились разновременно. Гуляев, ходивший на запад, доложил, что с бугра, километрах в двух отсюда виден красный купол водонапорной башни. Наверное, совхоз. А может, станция какая-нибудь. Уточнить не удалось. Не идти же туда днем! Командир третьего взвода лейтенант Рыжков с тремя курсантами принес ведро с водой и четыре ковриги хлеба. Он сказал, что хаты, видневшиеся с восточной опушки, называются Красными Двориками. Немцев там не было. Свои прошли на Москву позавчера ночью. Рюмин достал карту и тонким кружком обвел на ней зеленое пятно леса рядом с населенным пунктом Таксино, что в тридцати семи километрах западнее Клина.
взводов.
мельче. В одиннадцатом часу над ним неизвестно откуда неслышно появился
маленький черный самолет с узкими, косо обрубленными крыльями. Он не гудел,
а стрекотал, как косилка, и колеса под его квадратным фюзеляжем искалеченно
торчали в разные стороны. Он снизился к самым верхушкам деревьев и начал
елозить над лесом, заваливаясь с крыла на крыло, помеченные черно-желтыми
крестами.
назвал этот чужой самолет-разведчик "костылем", вложив в это слово презрение
и горькую обиду: его трудно было сбить. Он часто попадал в сосредоточенный
огонь нескольких зенитных батарей и, искореженный, почти бескрылый и
бесхвостый, не улетал, а утягивался, сволочь, туда, откуда появлялся, после
чего наступало жестокое лихо бомбежки. Курсанты впервые видели "костыль". Он
трижды прошел над ротой, и казалось, что этому летучему гробу достаточно
одной бронебойно-зажигательной пули, чтобы он рухнул. Но Рюмин трижды
повторил команду не стрелять: до вечерних сумерек было каких-нибудь пять
часов - и желание остаться незамеченными перерастало у него в уверенность,
что разведчик не видит роту.
Рюмин, и курсанты гнули к коленям головы, исподтишка косясь в небо, и тоном
Рюмина Гуляев попросил:
шарахну! Никто не услышит, товарищ капитан!
его колес вываливалось что-то бесформенное, сразу же развернувшееся широким
белым веером, и на роту в медленном трепете начали опадать листовки. Они
застревали в верхушках деревьев, садились на каски и плечи курсантов,
порошили раненых. Прислонясь к сосне, Рюмин смотрел на роту. Он видел ее всю
сразу и каждого курсанта в отдельности, и то, чего он ждал, было ему
противным, немым и темным, но он продолжал ждать и не снимал с рукава
листовку, прилипшую к отсыревшему ворсу, и никто из курсантов не прикасался
к листовкам. "Нет, они не возьмут листовки, - подумал Рюмин. - Они боятся.
Кого? Меня или друг друга?"
глазам. И сразу же листовки взяли все - Рюмин хорошо это видел, - и кто-то
из раненых стонуще спросил:
зажмурился.
то, что он понял, сказал позади Рюмина курсант. - В плен Гитлер кличет... А
пропуск такой: "Бей жида - политрука, рожа просит кирпича!" Ясно?
первым и повторил то, что сказал курсант...
мысленно представил себе, как по открытому месту, днем, в тылу у немцев на
восток двигается колонна из ста шестидесяти трех курсантов, трех
лейтенантов, одного капитана и двадцати восьми "санитаров", несущих
четырнадцать раненых... Очевидно, другого решения рота принять не могла, и
раненых непременно понесли бы впереди, потому что враг на востоке для
курсантов не существовал. Если же сообщить курсантам, что рота находится в
окружении, то тем более все выскажутся за то, чтобы немедленно идти на
восток, - там ведь свои! В этом случае роту ожидало единственное и
неминуемое - разгром. Лучше было встретить врага в лесу, чем в поле, потому
что лес, как и грядущая ночь, был союзником курсантов.
залечь в цепь, но не на западной, а на восточной опушке, лицом к лесу. Это
было уступкой сердцу - оно ждало врага только с запада, и отсюда ему на
целых двести метров было ближе к своим...
поэтому транспортировка и присмотр за ранеными были поручены ему. Алексей
распорядился отнести их чуть-чуть в тыл и левее взвода - там была
воронкообразная котловинка, заросшая орешником. Санитаром и сиделкой к
раненым он назначил своего связного Гвозденко, и вскоре тот доложил:
Воды тоже нету.
надо бы снести туда, и через плечо стал рассматривать хаты и то, что
виднелось за ними. Гвозденко то и дело почему-то оглядывался, потом
остановился, поднес к глазам ладонь, задрав голову, и бросился назад.
головах ведро.
и Гвозденко нехотя поднялся и побежал в котловинку, а Алексей снова подумал,
что раненых следовало бы перенести в хаты.
изголовье Алексея вдруг надсадно-тонко и чисто запело ведро. Острый ноющий
Афанасьев Роман
Березин Федор
Русанов Владислав
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Фазиль Искандер