Чтение 9–й страницы книги ~Грозная птица галка~

голов. На обед у тя - щи с мясом, сало жареное, а на воскресный обед - гусь.
А пироги с яйцами в той стране едят во всякое время как семечки".

Заградительные отряды станут расстреливать всех, кто попытается без
позволения вернуться в Россию. Установится жесточайший порядок

передвижений. Проповедники взгляда, что Россия должна вмешиваться во
внутриевропейские дела, будут ликвидированы как вредные животные. Страна
получит встряску и перейдет к условиям походной жизни.

- Невыполнимо? Ну почему же? Старообрядцы переселялись в Америку, в
Китай. Значит, можно организовать и всенародное переселение в Синьцзян,
Тибет, в Монголию. Чем шире и глубже будет разоренье от диктатуры

большевиков, тем охотнее двинется плебс. Движение в неизвестность - его
излюбленное средство спастись от бедствий. Повторится поход Чингис-хана,
Батыя в обратном направлении. Революция будет согнана с мест, которые ей
благоприятствуют, и загнана в грандиозной скачке, как исполинский зверь. Она
падет и издохнет в пустыне Гоби! - Костарев отдал доктору последнюю шашку и
тем выиграл партию в поддавки.

22.

Доктор еле сдерживался. Слушая шокирующие планы, он лихорадочно

напрягался, словно перенося физические страдания. Планы ужасали
кровожадностью, но они были явно несбыточны. Так чего же страдать? К тому
же, скоро все должно кончиться. И несмотря на это - а скорее, именно поэтому
- доктор страшно нервничал.

- А вы - живописец! - он, наконец, не вытерпел. - И воли себе дали
вдоволь. А всего интереснее, что во всех этих деяниях наверху у вас будет
Пудовочкин.

Костарев усмехнулся:

- Пудовочкин или Пудовочкины будут лишь до тех пор, пока большевиков в
крови не утопим. А дальше страну поведет пожизненный правитель - русский,
представьте себе, венецианский дож!

- Понимаю ваш внутренний смех, доктор, - мрачно продолжал человек в
пенсне. - Вы смакуете убийственный, как вам мнится, вопрос: не себя ли я
вижу всемогущим дожем? Возможно, и себя! Но это лишь одна из вероятностей.
Если я встречу более достойного, я сделаю все, чтобы высший пост занял он!

- Позвольте спросить, благодаря чему он будет достоин такой жертвы?

- Благодаря тому, что соединит в себе Оливера Кромвеля и шведского
короля Карла Двенадцатого!

Доктор поморщился, поднял руки к голове, будто у него стреляло в ухе.

- Не много ли иностранщины? Помнится, кто-то был еще и Генрихом
Восьмым...

- Ни один англичанин, - заявил Костарев утомленно, точно вынужденный
повторять прописные истины, - уже не сможет стать Генрихом Восьмым или
Кромвелем. Ни один швед - Карлом Двенадцатым. И только русский, если
понадобится, будет и тем, и другим, и третьим! Неужели вы не видите по себе
нашей широты, Александр Романович? Не ощущаете в себе Эсхила? Сократа? - В
глазах Костарева - неподдельное изумление.

Зверянский нервно хохотнул, хотел пошутить и сам почувствовал, что
вышло фальшиво:

- Уж не взыщите с нас, с темных... не ощущаю-с. - Сердясь на себя,
сварливо спросил: - И на что же можно будет полюбоваться в ... э-ээ... новой
России, когда ваши планы, г-хм, исполнятся?

- Картина следующая. Малозаселенность. Строгое сохранение природы.

Власть у крупных земельных собственников. Частные предприниматели и
компании бурно развивают промышленность на Урале, в Сибири. Вербовка рабочих
рук производится под контролем государства...

- Крупные собственники властвуют! - вскричал доктор. - И это
провозглашаете вы - революционер.

- Бывший! - поправил Костарев. - Ярый якобинец Фуше сделался герцогом
Отрантским. Генерал революционной Франции Бернадотт - у него на груди была
татуировка: "Смерть монархам!" - стал королем Швеции. Да и сам Наполеон в
ранней молодости болел коммунизмом.

- Ага, наконец, и до Наполеона доехали, - сказав это, Зверянский
возмутился собой: "И чего только я себя распаляю таким бредом?" Стал
объяснять собеседнику, что у того не программа, а крикливые фразы, нечто до
ужаса реакционное, нежизненное.

- Я далек от политики, однако же знаю: монархия отжила свое! Пора
уничтожить и крупное землевладение. Не больше ста десятин на семью - и
будьте здоровы! Мелких собственников поощрять. Ввести выборность снизу

доверху. Никакого назначенчества! Дать народу всеобщую грамотность.
Строить больницы, родильные дома...

- Программа для узенького трусоватого народца! - оборвал Костарев. -
Сделать сие не так уж трудно, но будет только хуже. Скажите еще о мерах
против пьянства... Ну взгляните же без шор: кому вы все это сулите? Русский
народ - это Гомер с глазами и мечом Геракла! Он хотел бы каждый день
создавать и разрушать Трою! И он уже загулял: вот суть тех фактов, что
сегодня так возмущают вас. Неужели его теперь ублажат ваши жидкие постные
блюда? Если его не погнать в нашествие, он, изничтожая сам себя, от скуки
раздробит Земной Шар.

- Россия должна скакнуть, как отоспавшийся исполин, - с тихой
одержимостью говорил Костарев. - Мгновенье - и Кяхта, Харбин, Пхеньян станут
русскими городами! Казачьи станицы появятся в предгорьях Гималаев. Русские
косоворотки будут носить на Цейлоне, на островах Фиджи...

У доктора задергались щеки. Он знал, что недопустима и тень усмешки -
но не мог подавить смеха. Слезы текли по выбритым полным щекам, вздрагивали,
кривились губы. Смех душил и сотрясал Зверянского.

Костарев замолчал. От его лица отхлынула кровь; стало казаться, что
усы, бородка наклеены на выбеленное папье-маше.

- Добавлю еще кое-что, чтобы вам стало и вовсе весело, - произнес он
удрученно, без гнева в голосе. - Я утверждаю: мне никто не в силах помешать
- кроме меня самого... Должен признаться, - продолжил с убито-покаянным
видом, точно сознаваясь в преступлении, - мне не чужда прекрасная холодная
дама по имени Гордость. А она столь привередлива, что не поступится
какой-нибудь мелочью... вроде, я не знаю... вроде, например, обязанности
отплатить за доброту, за обыденную, житейскую, банальную доброту. А стоить
это может безгранично много... - Человек в пенсне вдруг сказал без всякого
перехода: - Вы - провокатор, доктор! - сказал так горько, так смиренно, что
Зверянский не взорвался, не схватил его за горло, а только, опешив, налег
грудью, локтями на столик - тот затрещал.

Костарев встал, подошел к шкафу, открыл дверцу. В шкафу висело
полупальто. Он достал из его кармана револьвер, приблизился к вскочившему
из-за стола доктору.

- Сейчас в этой машинке произойдет вспышка пороха, газы выбросят
маленький кусочек металла, который пронзит ваш мозг. Через миг все кончится
для вас, все! Не мешайте мне: вы только причините себе излишние мученья...
За год участия в революции я потерял здоровье. Вы, махровый благодетель,
добиваете меня. К тому же, вы все равно будете агитировать против прыжка на
Восток: ваше устранение неминуемо. - Костарев держал револьвер с изящной
уверенностью.

- Французская вещь: самовзводный "Ронжэ", - зачем-то объяснил он. -

Калибр невелик, но заряд достаточно сильный.

Доктор с невероятной сосредоточенностью, словно именно от этого
зависела его жизнь, следил, как револьвер поднимается на уровень его лица.
Потомвзглянул в потухшие вдруг, затомившиеся скукой глаза Костарева, в
чернеющий зрачок дула. "А ведь убьет!" - осозналось прозаически-сухо и
оттого неопровержимо.

- Во время англо-бурской войны, - как бы рассеянно проговорил комиссар,
- я вот так же в упор убил британского майора!

- Секунду, - тихо, не шевелясь, попросил Зверянский. - Семья
всполошится: вам же лишнее беспокойство... Завтра утром поедем в лес, и там
вы сделаете ваше дело. Даю слово: я никуда не скроюсь.

Человек с револьвером помолчал и нехотя кивнул.

23.

Назавтра была Пасха. Кузнечане тщательно подготовили выступление. Но
когда в дело вовлечено столько людей, неудивительно, что побежал слух о
предстоящем. Надо удивляться тому, что это произошло лишь в самый канун
выступления.

Местная большевичка Ораушкина, кухарка бесплатной столовой, узнала о
сигнале к бою за полчаса до него. Когда принесла весть Пудовочкину,
оставалось тринадцать минут.

Тот глянул в окно на рыночную площадь: было по-праздничному людно. Он
моментально заметил среди народа нестарых людей с засученными рукавами и без
шапок: они топтались близко от дома, держали руки в карманах.

Пудовочкин бросился в другую комнату взглянуть во двор. Он был пуст.
Напротив дома - каретный сарай и баня. В их стенах зияют щели, отсутствуют
несколько досок. Более чем вероятно, что там затаились стрелки, держат под
прицелом окна и выход во двор.

В доме с командиром были Сунцов, пятеро охранников, да часовой стоял у
входа с площади. Часового укокошат в первый же момент. Пудовочкин приказал
отозвать его в здание. Мелькнула мысль о заложниках. Когда он занял дом,
хозяин-сахарозаводчик с семьей переехал в монастырь, где ему дали приют.