какое-нибудь благочестивое общество, то мимо освещенного фасада церкви без
прихожан, словно дожидающейся, когда какой-нибудь предприимчивый Бельцони *
откопает ее и ее историю; он шел, минуя наглухо запертые ворота причалов и
складов, пересекая узкие переулки, где порой на сырой стене плакал жалкий,
намокший лоскут объявления со словами: "Найдено тело утопленника..." - и,
наконец, очутился у того дома, который ему был нужен. Это был старый,
закоптелый почти до черноты кирпичный особняк, одиноко стоявший в глубине
двора. Перед ним был квадратный палисадник - два-три куста и полоска газона,
настолько же заросшая сорной травой, насколько железная ограда вокруг была
покрыта ржавчиной (а значит - довольно основательно); за ним уходило вдаль
нагромождение городских крыш. Дом был двухэтажный, с высокими узкими окнами
в массивных рамах. Много лет назад он обнаружил намерение свалиться набок;
его спешно подперли, чтобы этого не случилось, и так он и стоял с тех пор,
опираясь на полдюжины гигантских костылей, однако теперь вид этого
сооружения - излюбленного пристанища соседских кошек, - подгнившего от
дождей, замшелого от времени и почерневшего от дыма, не внушал особого
доверия.
дом. - Так же мрачно и так же уныло. И матушкино окно освещено, словно в нем
и не гасили света с той поры, как я, бывало, дважды в год возвращался на
каникулы домой и проходил здесь, волоча свой сундучок по тротуару. Так, так,
так...
развешанных полотенец и детских головок со всеми признаками водянки мозга -
очень модный в свое время узор; подошел и постучал. Послышались шаркающие
шаги по каменным плитам пола, дверь отворилась, и на пороге показался старик
со свечой в руке, сухой и сгорбленный, но с острыми, пронзительными глазами.
посетителя.
наконец? Входите.
свете той же свечи и медленно качая головой, - но все-таки далеко вам до
вашего отца. И до матушки тоже.
то просто сидит у себя в комнате. За пятнадцать лет она едва ли пятнадцать
раз ступила за порог этой комнаты, Артур. - Они вошли в неприютную, скудно
обставленную столовую. Старик поставил подсвечник на стол, подпер правый
локоть левой рукой и, поглаживая свой пергаментный подбородок, внимательно
уставился на гостя. Гость протянул ему руку. Старик дотронулся до нее без
особого пыла; собственный подбородок явно был ему куда приятнее, и при
первой возможности он предпочел ухватиться за него снова.
возвращения выбрали день воскресный, - с сомнением сказал он, покачивая
головой.
не имеет. Много лет я становился между вашей матерью и вашим отцом, ослабляя
столкновения между ними. Но я не намерен теперь становиться между вашей
матерью и вами.
вашем возвращении. А вы пока подождите здесь, в столовой. Здесь, как видите,
ничего не изменилось. - Он достал из буфета другую свечу, зажег ее и,
оставив подсвечник на столе, пошел исполнять поручение.
сюртук с высокими плечами, черный жилет, темно-серые панталоны и такие же
темно-серые гетры. По платью его можно было принять то ли за слугу, то ли за
конторщика; да он и соединял в своем лице долгие годы то и другое.
Единственным украшением его особы служили часы, опущенные в недра
специального кармашка на ветхой, черной тесемке; потускневший от времени
медный ключик, прицепленный к той же тесемке, указывал место погружения.
Голову он постоянно держал набок, и весь он был какой-то кривой,
скособоченный, как будто фундамент у него осел на одну сторону тогда же,
когда это случилось с домом, и тоже нуждался в подпорках.
если подобный прием мог вызвать у меня слезы. - Разве когда-нибудь я
встречал здесь иной прием? Разве я мог ожидать иного?
мгновение натура человека, который с самой зари жизни привык терпеть
разочарования, но все же не утратил окончательно способности надеяться. Но
Артур подавил в себе это движение души, взял свечу и принялся осматривать
комнату. Та же старая мебель стояла на тех же местах. На стенах, в рамках
под стеклом висели гравюры, изображавшие "Казни египетские" *, в которых
трудно было что-нибудь разобрать по причине казней лондонских - копоти и
мух. В углу стоял знакомый поставец со свинцовой прокладкой внутри, пустой,
как всегда, похожий на гроб с перегородками; а рядом был знакомый темный
чулан, тоже пустой; в свое время Артура не раз запирали сюда в наказание за
какую-нибудь провинность, и в такие дни чулан казался ему преддверием того
места, куда он спешил со всех ног по мнению упомянутого выше трактата. На
буфете по-прежнему красовались большие, каменнолицые часы; они как будто
злорадно подмигивали ему из-под своих нарисованных бровей, если он не
успевал вовремя приготовить уроки, а когда раз в неделю их заводили железным
ключом, они издавали свирепое рычание, словно предвкушая все невзгоды,
которые им предстояло возвестить. Но тут в столовую вернулся старик и
сказал:
поднялся по лестнице, вдоль которой тянулась панель, разделенная на
квадраты, отличавшиеся большим сходством с могильными плитами, и вошел в
полуосвещенную спальню, пол которой настолько осел и покосился, что камин
оказался как бы в низине. В этой же низине стоял черный, похожий на
катафалк, диван, и на нем, прислонясь к большому твердому черному валику,
точному подобию плахи, на которой в доброе старое время совершались
публичные казни, сидела его мать в траурной вдовьей одежде.
мирное времяпровождение его раннего детства состояло в том, что он молча
сидел в комнате, где царила напряженная тишина, и со страхом переводил
взгляд с одного отвернувшегося в сторону лица на другое. Мать коснулась его
лба ледяным поцелуем и протянула четыре негнущихся пальца в шерстяной
митенке. Когда с этим нежным приветствием было покончено, Артур уселся
против нее за маленький столик, стоявший перед диваном. В камине горел
огонь, как горел днем и ночью уже пятнадцать лет. На огне стоял чайник, как
стоял днем и ночью уже пятнадцать лет. Поверх угля высился маленький холмик
мокрой золы, и другой такой же холмик виднелся внизу, под решеткой, как
бывало днем и ночью уже пятнадцать лет. В комнате, лишенной доступа свежего
воздуха, пахло разогревшейся черной краской, как пахло от вдовьего крепа уже
пятнадцать месяцев и от катафалкоподобного дивана уже пятнадцать лет.
обводя глазами комнату. - Хорошо, что его суета и тщеславие никогда не были
близки моей душе.
на сына, что он вновь, как в детстве, ощутил непреодолимую робость и желание
сжаться в комок.
- не в названии дело - привели к тому, что я перестала владеть ногами. Да, я
никогда не покидаю этой комнаты. Я не переступала ее порога уже... скажи
ему, сколько, - бросила она кому-то через плечо.
надтреснутый голос.
тем в освещенное, вернее полуосвещенное пространство перед диваном вышла
старая женщина; она приветствовала Артура, приложив кончики пальцев к губам
и тотчас же снова отступила в темноту.
сторону кресла на колесах, стоявшего перед высоким бюро с наглухо запертой
крышкой, - благодарение богу, я все же могу заниматься делами. Это большое
счастье. Но не будем говорить о делах в воскресенье. Что, погода дурная?
какого-то мрачного самодовольства. - Сидя здесь, в четырех стенах, я не знаю
ни зимы, ни лета. Богу было угодно сделать так, чтобы все это меня не
касалось.
черт, таких же застывших, как каменные складки на оборке чепца, - все это
внушало мысль, что ей, не ведающей смены простых человеческих чувств,
естественно было не замечать смены времен года.
что снятые очки в стальной оправе и старомодные золотые часы в массивном
двойном футляре. На этот последний предмет были теперь устремлены глаза и
матери и сына.
отца, благополучно дошла по назначению.
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс