Чтение 9–й страницы книги ~Козел отпущения~

живым портретом, распухшим до неузнаваемости.

Руки ее стискивали меня в объятиях и в то же время отталкивали прочь,
она шептала мне в ухо: .

Я отодвинулся и взглянул ей в глаза, почти скрытые тяжелыми веками и
мешками внизу; это были мои собственные глаза, погребенные под плотью, мои
собственные глаза, а в них -- насмешка.

-- Все, как обычно, были расстроены, что ты не вернулся вовремя, --
продолжала она. -- Франсуаза в истерике, у Мари-Ноэль жар, Рене дуется, Поль
ворчит. Уф! Глядеть противно на всю эту публику. Одна я не волновалась. Я
знала, что ты появишься, когда будешь готов возвратиться домой, и ни
секундой раньше.

Она снова притянула меня к себе, тихо посмеиваясь, и похлопала по
плечу, затем оттолкнула.

-- Я -- единственная в этом доме, кто не потерял веру, не так ли? --
сказала она, обращаясь к кюре.

Тот улыбнулся ей, кивая головой; кивок следовал за кивком, и я понял,
что это -- нервный тик, нечто вроде непроизвольного спазма, и вовсе не
выражает его согласия. Это привело меня в замешательство, я отвел от него
глаза и посмотрел на худую женщину -- сама она ни разу с тех пор, как я
вошел, не взглянула на меня; сейчас она закрывала книгу, которую держала в
руках.

-- Вы не хотите, чтобы я дальше читала вам, маман, я не ошибаюсь? --
сказала она; голос у нее был бесцветный, тусклый -- мертвый голос.

Из слов служанки я понял, что это -- мадемуазель Бланш, в чью комнату я
зашел ненароком, следовательно, она -- старшая сестра моего второго .

Графиня обернулась к кюре:

-- Поскольку Жан вернулся, господин кюре, -- сказала она учтивым и
уважительным тоном, ничуть не похожим на тот, который звучал у меня в ушах,
когда она, тихо посмеиваясь, обнимала меня, -- как вы думаете, очень
невежливо будет с моей стороны, если я попрошу вас освободить меня от нашей
обычной вечерней беседы? Жану надо так много мне рассказать.

-- Разумеется, госпожа графиня, -- сказал кюре, благодаря
благожелательной улыбке и беспрерывным кивкам -- само согласие, вот отказ на
его губах, верно, будет звучать неубедительно. -- Я прекрасно знаю, как вы
соскучились по нему даже за это короткое время; у вас, должно быть, отлегло
от сердца, когда он вернулся. Я надеюсь, -- продолжал он, поворачиваясь ко
мне, -- в Париже все прошло хорошо. Говорят, что уличное движение стало
просто невозможным: чтобы добраться от площади Согласия до Notre
Dame\footnote{Собор Парижской Богоматери \textit{(фр.)}.}, уходит не меньше
часа. Мне бы это вряд ли понравилось, но вам, молодежи, все нипочем.

-- Зависит от того, -- сказал я, -- зачем ты приехал в Париж: по делу
или для развлечения.

Если я вовлеку его в разговор, я буду в безопасности. Мне вовсе не
улыбалось остаться наедине с моей мнимой матерью, без сомнения, она
инстинктивно почувствует, что тут что-то не так.

-- Именно, -- сказал кюре, -- и я надеюсь, что вы соединили одно с
другим. Что ж, не буду вас дольше задерживать...

И, неожиданно соскользнув с кресла на колени, он закрыл глаза и стал
быстро- быстро шептать молитву; мадемуазель Бланш последовала его примеру, а
графиня сложила ладони и опустила голову на массивную грудь. Я тоже стал на
колени; фокстерьеры подбежали ко мне, втягивая носом воздух, и стали
теребить карманы. Глянув уголком глаза, я заметил, что служанка, приведшая
меня сюда, также преклонила колени и, крепко зажмурившись, произносит
нараспев ответствия на вопросы в молитве кюре. Тот дошел до конца своего
ходатайства перед Богом и, воздев руки, осенил всех присутствующих крестом,
затем с трудом поднялся на ноги.

-- Bonsoir, Madame la Comtesse, bonsoir, Monsieur le Comte, bonsoir,
Mademaiselle Blanche, bonsoir, Charlotte\footnote{До свидания, госпожа
графиня, до свидания, господин граф, до свидания, мадемуазель Бланш, до
свидания, Шарлотта \textit{(фр.)}.}, -- сказал он, перемежая поклоны и
кивки, его розовое лицо расплылось в улыбке.

Перед дверьми кюре и мадемуазель задержались, так как, состязаясь в
учтивости, настойчиво пропускали друг друга вперед; наконец кюре вышел
первым, сразу же следом за ним, низко опустив голову, как церковный
прислужник, мадемуазель Бланш.

В углу комнаты Шарлотта смешивала какие-то лекарства. Подойдя к нам со
стаканом, она спросила:

-- Господин граф тоже будет здесь обедать, как обычно?

-- Разумеется, идиотка, -- сказала графиня. -- Я не собираюсь пить эту
дрянь. Выплесни ее. Пойди принеси подносы с обедом. Ступай!

Она нетерпеливо указала рукой на дверь, лицо ее сморщилось от
раздражения.

-- Подойди ко мне. Ближе, -- сказала она, подзывая меня и указывая
рукой, чтобы я сел рядом; собачонки вспрыгнули ей на колени и улеглись там.
-- Ну как, удалось тебе? Ты договорился с Корвале?

Это был первый прямой вопрос, заданный мне в замке, от которого я не
мог отшутиться или отделаться какой-нибудь незначащей фразой. Я проглотил
комок в горле.

-- Что удалось? -- спросил я.

-- Возобновить контракт, -- сказала она.

Значит, Жан де Ге ездил в Париж по делу. Я вспомнил, что в бюваре
письменных принадлежностей, который был в одном из чемоданов, я видел
конверты и папки. Его приятель, окликнувший меня у станции, намекнул, что
поездка не удалась. Дело, по видимости, было серьезным, а выражение глаз
графини снова напомнило мне слова Жана де Ге о человеческой алчности:
. Раз это его
кредо, он, несомненно, удовлетворил бы сейчас желание матери.

-- Не волнуйтесь, -- сказал я, -- я все уладил.

-- Ах, -- она облегченно пробормотала что-то, -- тебе действительно
удалось столковаться с Корвале?

-- Да.

-- Поль такой болван, -- сказала она, устраиваясь поудобней в кресле,
-- вечно брюзжит, вечно недоволен, видит все в черном свете. По его словам,
мы полностью разорены и должны прямо завтра ликвидировать дело. Ты уже видел
его?

-- Мельком, -- сказал я, -- он как раз собирался в город.

-- Но ты сообщил ему новости?

-- Нет, он спешил.

-- Столько ждал, мог бы и еще подождать, чтобы их услышать, -- ворчливо
проговорила она. -- Что с тобой? Ты болен?

-- Я слишком много пил в Ле-Мане.

-- В Ле-Мане? Зачем пить в Ле-Мане? Ты что, не мог задержаться в
Париже, если тебе хотелось отметить свой успех?

-- В Париже я тоже пил.

-- Ах! -- На этот раз в ее вздохе было сочувствие. -- Бедный мальчик,
-- сказала она. -- Тебе здесь трудно, да? Надо было остаться подольше и
позабавиться всласть. Подойди, поцелуй меня снова. -- Она притянула меня к
себе, и я опять был погребен под оплывшими складками ее тучного тела. --
Надеюсь, ты весело провел время, -- понизив голос, сказала она. -- Весело,
да?

Намек в ее голосе был достаточно прозрачным. Но это не вызвало во мне
отвращения, напротив, меня позабавило, даже заинтриговало то, что эта
чудовищно похожая на меня туша, которая только что молилась вместе с кюре,
хочет разделить интимные секреты сына.

-- Естественно, я хорошо повеселился, маман, -- сказал я, отодвигаясь;
я заметил, что назвать ее не стоило мне усилий. Как ни странно, это
поразило, мало того -- ужаснуло меня больше, чем все, что говорила она сама.

-- Значит, ты привез мне подарочек, который обещал?

Глаза ее совсем утонули в веках, тело напряглось от ожидания. Внезапно
атмосфера в комнате неуловимо изменилась, стала накаленной. Я не знал, что
ей ответить.

-- Разве я обещал вам подарок? -- спросил я.

Подбородок ее обмяк, челюсть отвисла, глаза глядели на меня с такой
жгучей мольбой, с таким страхом, каких я не мог и представить минуту назад.

-- Ведь ты не забыл? -- сказала она.

К счастью, мне не пришлось отвечать -- да и что я мог ей ответить? --
так как в комнату вошла Бланш. Мать тут же изменила выражение лица, точно
надела маску. Наклонившись к собакам, лежавшим у нее на коленях, она
принялась их ласкать:

-- Полно, полно, Жужу, перестань кусать свой хвост, веди себя хорошо,
пожалуйста. Отодвинься немного, Фифи, ты разлеглась на обоих коленях. Ну-ка,
пойди к своему дяде.

Она сунула мне в руки собачонку, та извивалась и корчилась, пока не
вырвалась от меня и не забилась под огромное кресло матери.

-- Что такое с Фифи? -- удивленно сказала та. -- Она никогда раньше от
тебя не убегала. Взбесилась она, что ли?

-- Оставьте ее, -- сказал я. -- Она чувствует дорожный запах.

Животное не поддалось обману. Это было любопытно. В чем заключалось мое
чисто физическое различие с Жаном де Ге? Графиня снова откинулась на спинку
кресла и мрачно смотрела на дочь. Та застыла, прямая, как палка, руки -- на
спинке стула, глаза устремлены на мать.

-- Я правильно поняла -- сюда требуют подать два подноса с обедом? --
сказала она.

-- Да, -- отрывисто бросила маман, -- Жану приятней обедать тут, со
мной.

-- Вы не думаете, что и так уже достаточно возбуждены?

-- Ничего подобного. Я совершенно спокойна, как ты видишь. Тебе просто
хочется испортить нам удовольствие.

-- Я никому ничего не хочу портить. Я думаю о вашем благе. Если вы
перевозбудитесь, вы не сможете уснуть, и завтра, как уже бывало не раз, вас