на горке вниз животами и сосали какие-то горькие корешки, про которые
Петька говорил, что они сладкие.
сказал, что живут, сам видел, и что у крыс, как у пчел, бывает
царица-матка.
наплодит. Она громадная, как зайчиха.
условлено, о чем можно врать, а о чем нет. Мы уже и тогда, мальчиками,
уважали друг друга.
тушканчики, и в степи полевые крысы. Но это совсем другое: они едят траву,
вроде кроликов. Он часто говорил о Туркестане. Это был, по его словам,
город, в котором груши, яблоки, апельсины росли прямо на улицах, так что
можно срывать их сколько угодно и никто за это не всадит тебе в спину
хороший заряд соли, как сторожа в наших фруктовых садах. Спят там на
коврах под открытым небом, потому что зимы не бывает, а ходят в одних
халатах - ни тебе сапог, ни пальто
за опояском нож, а на груди патроны. Поехали, а?
отвернулся от меня и встал, взволнованно глядя на далекий берег, где
знакомый старый рыбак спал над своими удочками, у самой воды вставленными
в гальку. Мы помолчали.
пойдет по деревням кастрюли лудить. Она сперва ершилась, а потом
согласилась. Влюблена, что ли, - презрительно добавил Петька и плюнул.
она так ругала?
мать, и он, плача, не помня себя, пошел со двора и забрел так далеко, что
его насилу отыскали Я вспомнил, как его за это дразнили мальчишки.
крестом, и стали смотреть в небо. Петька уверял, что если так пролежать
минут двадцать не мигая, можно днем увидеть звезды и луну. И вот мы лежали
и смотрели. Небо было ясное, просторное; где-то высоко, перегоняя друг
друга, быстро шли облака. Глаза мои налились слезами, но я изо всех сил
старался не мигать. Луны все не было, а про звезды я сразу понял, что
Петька соврал.
на пристани (пристань была внизу, под крепостной стеной). Но шум
приближался.
рыбу. Облака надвигались на него, он летел против ветра. Но с какой
свободой, впервые поразившей меня, он обошел облака! Вот он был уже за
Покровским монастырем, черная крестообразная тень, бежала за ним по лугам
на той стороне реки, Он давно исчез, а мне все казалось, что я еще вижу
вдалеке маленькие серые крылья.
дяде. Дядя работал на железной дороге - Петька утверждал, что машинистом,
а я думал, что кочегаром. Во всяком случае, прежде Петька всегда называл
его кочегаром. Этот машинист-кочегар служил на поездах, пять лет тому
назад ходивших из Москвы в Ташкент. Я говорю с такой точностью - пять лет
- потому, что от дяди уже пять лет не было писем. Но Петька говорил, что
это ничего не значит, потому что дядя всегда редко писал, а работает он на
тех же самых поездах, тем более что последнее письмо пришло из Самары. Мы
вместе посмотрели карту, и действительно оказалось, что Самара находится
между Москвой и Ташкентом.
знал, - если бы и не знал, всегда можно по фамилии найти человека. Насчет
фамилии у нас не было ни малейших сомнений: Сковородников - такая же, как
у Петьки.
отвезти нас из Москвы в Ташкент на паровозе. Но как добраться до Москвы?
робкие возражения. Он не отвечал мне - ему было все ясно. А мне ясно было
только одно: если бы не Гаер, я бы никуда не ушел. И вдруг оказалось, что
он уходит, - он уходит, а я остаюсь.
сапогах, в фуражке набекрень, из-под которой ровной волной выходили кудри,
он явился домой и положил на стол двести рублей. По тому времени это были
неслыханные деньги, мать с невольной жадностью прикрыла их руками.
- нет! Совсем другое. На рукаве его форменной гимнастерки был вышит череп,
а под черепом - скрещенные кости, Отчим, поступил в батальон смерти.
барабаном вдруг появлялся на каком-нибудь собрании, на гулянье - везде,
где было много народу. Он бил в барабан - все умолкали. Тогда другой
человек, большей частью офицер с таким же черепом и костями на рукаве, как
у моего отчима, начинал говорить. От имени Временного правительства он
приглашал всех в батальон смерти. Но хотя он и утверждал, что каждый
записавшийся получит шестьдесят рублей в месяц плюс офицерское
обмундирование, не считая подъемных, никому не хотелось умирать за
Временное правительство, и в батальон смерти записывались главным образом
такие жулики, как мой отчим.
форме и принес двести рублей, он никому не казался жуликом. Даже тетя
Даша, которая его ненавидела, вышла и неестественно поклонилась.
назначение оградить свободу революции от нищих, абсолютное большинство
которых составляют евреи. Нищие и большевики создают подлую авантюру, от
которой, безусловно, страдают все плоды существующего порядка. Для нас,
защитников свободы, эта трагедия решается очень просто. Мы берем в свои
руки оружие, и горе тому, кто ради удовлетворения личной власти покусится
на революцию и свободу! Свобода стоит дорого.
обстановка!
которая очень шла ей, она с бутылкой вина обходила гостей и после каждой
рюмки все подливала. Приятель отчима, коротенький любезный толстяк, тоже
из батальона смерти, встал и почтительно предложил выпить за ее здоровье.
Он от души смеялся, когда отчим говорил, а теперь стал очень серьезен.
Высоко подняв бокал с вином, он чокнулся с матерью и коротко сказал:
"Ура!"
середину комнаты и низко, по-старинному, поклонилась.
поэтому говорил с очень длинными паузами, во время которых все молчали.
кое-кто только напрасно коптит небо, и ему одна дорога - в ваш батальон.
Но меня, например, туда калачом не заманишь. Почему? Потому что я за вашу
свободу умирать не желаю. Ваша свобода - это торговля. И ваш батальон - та
же торговля. Продажа своей будущей смерти за двести рублей. Позвольте, а
если я не умру? Деньги обратно?
отчим подошел к нему. Плохо кончился бы этот праздник... Но толстяк
(который от души смеялся и над ответной речью) вскочил и бросился между
ними. Пока он уговаривал отчима, Сковородников вышел, нарочно громко стуча
сапогами.
Табачный дым неподвижно висел над столом, все давно ушли, отчим спал на