-- пообещал Феликс и посмотрел на меня долгим взглядом. В этом взгляде я
прочел очень многое.
Я умыл лицо, сложил в ведро осколки арбузов и сказал, что всем, кто
работал на вагоне, давали по два арбуза. Сам кладовщик давал...
-- Дают, а ты не бери, -- сквозь зубы проговорил Феликс и зло
отвернулся. -- Идиот!
Тогда я в первый раз получил от брата по физиономии. Теперь могу
сказать -- и в последний.
Через несколько дней Феликс вновь появился у нас и повел меня покупать
пальто. Мы долго ездили с ним по магазинам и выбрали наконец демисезонное,
шерстяное, с вязаным воротником-шалью. Я хмуро отказывался от него, пугаясь
цены, но Феликс цыкнул на меня и заставил надеть. Такое пальто во всей школе
носил только Славка Костин, сын генерала. До этого я ходил в пальто, сшитом
еще матерью из отцовской железнодорожной шинели. Мать, чтобы я не стеснялся,
пристрочила к его подкладке фабричную этикетку.
"Носи, только не прожги карманов окурками, -- небрежно сказал тогда
Феликс. -- Куришь ведь уже?.." И пошел чуть впереди, рассуждая, как полезно
быть умным и получать деньги за свои изобретения. Тогда что хочешь, то и
купишь: катер, машину, пальто... А для этого надо не тискаться с девочками
на горке в Овсяниковском садике, а учиться.
Позднее я узнал, что деньги на мое пальто Феликс занял под свою первую
книгу.
С тех пор прошло много лет, и я переносил кучу разной одежды: пальто,
курток, плащей... Но то -- темно-синее, с вязаным воротником и с магазинным
запахом пальтопомню до сих пор.
В очень тяжелом для нашей семьи сорок девятом году Феликс угодил в
тюрьму. Ему тогда исполнилось семнадцать лет, и он за десять плиток шоколада
и сто рублей согласился постоять на шухере, пока два мужика в макинтошах
тряхнут ларек на углу 2-ой Советской и Мытнинской.
За участие в шайке Феликс получил треть от максимально возможного по
тем временам: восемь лет.
Казалось, худшего уже быть не может.
В сорок третьем погиб на фронте первенец матери Лев, немного не дожив
до девятнадцатилетия.
В сорок шестом умер Саша, родившийся в блокадном Ленинграде.
Сорок девятый: Феликс в лагере под Иркутском.
Но наступил пятидесятый год: на геодезической практике при уничтожении
капсюлей-детонаторов погибает Бронислав, курсант инженерно-морского училища.
На руках у матери четверо детей, младшему из которых -- мне, нет и
года. Отец лежит с острым сердечным заболеванием в больнице.
И мать написала Сталину.
Я не знаю, что она написала. О том ли, что она мать-героиня и потеряла
старшего сына на фронте, что ей пришлось вынести блокаду с ребенком на
руках, сдавать кровь и бегать тушить зажигалки, обложив дочку холодными
подушками, и уже в конце сорок третьего назло Гитлеру родить еще одного
Ленинградца а Феликс в то время дичал без родительского глаза в
эвакуации... Не знаю, что писала мать.
В детстве мне приходилось видеть среди треугольных писем хранящихся в
шкатулке, лист плотной бумаги с несколькими лаконичными строками и, кажется,
красным факсимиле: "И. Сталин (Джугашвили)".
Указ о помиловании Феликса вышел через полтора года.
Вернувшись в Ленинград, Феликс недолго поработал токарем на
паровозоремонтном заводе, и его призвали в армию. Там ему повезло -- он год
проучился в военной авиационной школе под Киевом, получил диплом старшего
радиомеханика и, перелетев на транспортном "дугласе" всю страну, стал
служить на Сахалине. С острова он слал матери деньги и подарки к праздникам,
а однажды прислал отрез легкого темно-синего драпа на пальто. К драпу
прилагалась вырезка из армейской газеты с фотографией Феликса и товарный чек
со штампом военторга.
Я вырос среди фотографий старших братьев, которых знал только по
рассказам матери. И эти фотографии в застекленных рамках -- привычно чистые,
аккуратные -- доводили меня до слез, когда мать подводила меня,
провинившегося, к ним и качала головой:
-- Не думали Лев с Броней, что их младший брат будет так плохо вести
себя на уроках... Постой здесь и подумай хорошенько.
Мать выходила из комнаты, я пригибал голову, не решаясь смотреть в лицо
замечательным братьям, представлял себе подвиги, которые они совершили,
чтобы я мог учиться в советской школе и ходить с друзьями на демонстрации, и
с моего носа начинали капать слезы -- теплые и щекочущие. Я всхлипывал,
стыдясь еще больше, и пытался вытирать их. Мать входила, когда я уже давал
себе зарок отныне вести себя только на отлично и ясными от принятого решения
глазами смотрел на фотографии братьев.
После смерти матери фотографии еще какое-то время висели на стене и
стояли на трюмо, но потом разошлись по рукам, и я смог их собрать очень не
скоро...
Старший брат -- Лев.
В семейной шкатулке хранятся шесть его писем военных лет.
Четыре письма он написал матери из Тамбова, куда был отправлен в июне
сорок первого на каникулы к тете Вере -- сестре матери, и два -- с фронта.
Лев -- сын матери от первого брака. Хотя какое это имеет значение... Он
-- мой старший брат.
"16. Х. 41г. Здравствуй, дорогая мама!
Наконец я выбрал время написать тебе. Сейчас я работаю с 7ч. утра до
7ч. вечера или наоборот. Работаем без выходных, поэтому, как приду, поем,
так спать.
Мама! Не падай духом и старайся как-нибудь выбраться на любую
пригородную станцию Северной ж. д., а там постепенно дальше, если путь не
отрезан. Неужели дядя Коля не может все устроить, ведь он железнодорожник?
Мы живем довольно спокойно, но очень хотели бы быть с тобой. Иду вечером на
работу и думаю, что приду утром и увижу тебя с Надюшкой. Какая хоть она,
похожа ли на тебя? Ведь ей уже третий месяц. Мама, неужели нельзя выехать на
машине? Как там Джуль?
...Шура, продолжаю письмо за Леву, он очень устает на работе и сейчас
заснул за столом -- я подняла его и отвела на диван в нашу с тобой комнату.
Милая, совсем забыла: спасибо за поздравления, и, в свою очередь, поздравляю
тебя с твоими именинницами. Где твоя любимая Верочка, знаешь ли ты?
Тяжело тебе, Шура, с малышкой тронуться в стужу с места, но прими все
возможные меры, чтобы уехать.
После взятия Орла фронт стал очень уж близок к нам, но я надеюсь, что
дальше его не пустят. 11 октября мы тоже получили фашистские пилюли. Этот
мерзавец сбросил три бомбы на беззащитное население. Два небольших дома на
Лермонтовской улице были частично разрушены, есть жертвы. Проклятия этой
фашистской сволочи несутся из каждой семьи, каждого уголка нашей Родины.
Слезы наши отольются на его подлой роже. Трое моих подружек по аэроклубу
записались в армию, мы их на днях провожали.
От Саши последнее письмо было 20 сентября. Письмо было очень странное и
короткое. Он наказывал беречь детей, передавал всем низкие поклоны, и больше
ничего. Написано оно было таким почерком, что я с трудом узнала его руку.
Нет сил описать всего, что я сейчас переживаю...
Знаю, милая, тяжело тебе, мы еще не пережили и сотой доли того, что
выпало нам, но напряги все силы и нервы, надейся на лучшее, мужайся. Остаюсь
твоя любящая сестра Вера".
28 мая 1942 года. Открытка со штампом: "Проверено военной цензурой.
Тамбов. 21". На открытке рисунок: партизаны у заснеженного полотна железной
дороги поджидают приближающийся состав со свастикой на дымящем паровозе.
Наготове пулемет, гранаты, винтовки... Подпись: "Партизаны. Худ. Лавров".
"Здравствуйте, дорогая мама и сестренка Надюша!
Как живете вы в далеком для нас Ленинграде? Ленинград и Севастополь --
вот два города-героя. Мама! Напиши хоть строчку. Неужели ты опять заболела?
Тетя Вера и я очень беспокоимся, твое последнее письмо получили в апреле,
там ты сообщала адрес Веры с Юрой, и больше ничего не получали. У нас погода
стоит хорошая, везде зелень, и я в свободное время хожу плавать на речку и
тренируюсь в тире. Жду ответа. Целую, сын Лев.
ответа. Неужели тебе трудно ответить?.."
7 июня 1942 года. Открытка со штампом военной цензуры. Рисунок "В
атаку". Худ В. Бибиков. По заснеженному полю бегут красноармейцы с
винтовками и в полушубках. Легкий танк со звездой. Тройка самолетов на
бреющем. Из-за пригорка скачет конница. Вдали -- облачко снарядного взрыва.
Лица у красноармейцев жесткие и решительные. Они в тугих сапогах, винтовки с
примкнутыми штыками. Пощады не жди!..
"Здравствуй, дорогая мама! Обеспокоены твоим молчанием. Послали тебе
письмо, ответа нет. Мы здоровы. В саду все хорошо. Скоро поспеет дедушкина
смородина -- мичуринская, красная и белая.
Мама! Выбери все возможности для приезда к нам, не дожидайся зимы. Кто
знает? Я слышал, что из Ленинграда сейчас очень многие выезжают, тем более с
детьми. Чего ты ждешь? От Брони писем давно не получал, в последнем он
пишет, что его берут в ремесленное училище, что я тебе уже писал. Я сейчас
сдаю зачеты на снайпера. Частенько посещаю военкомат, все прошусь
добровольцем. Есть мечта пойти в партизаны, туда принимают комсомольцев.
Мама, обязательно напиши. Как Надюшка и дядя Коля? Целую крепко-крепко.
Твой Лев".
4 ноября 1942 года. Тамбов. Страничка из тетради в линейку, сложенная
треугольником. Письмо написано карандашом.
Мацумото Сэйте
Лукин Евгений
Круз Андрей
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Суворов Виктор